Боль сердца моего

( Посвящено моему двоюродному братику Изеньке Ицикович, убитому фашистами в полутора годичном возрасте в 1941г.)

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
 
 -Мамочка! Мама! Почему ты плачешь?
 -Я не плачу.
 -У тебя щечки мокрые!
 -Я устала носить тебя на руках: ты стал тяжеленьким.
 -Почему все плачут и кричат? Мне страшно!
 -Не бойся! Не бойся! Это быстро.
 -Мама! Куда мы идем?
 -К Боженьке, сынок. К Боженьке! Он позвал нас.
 -На небо?! Я не хочу на небо! Не хочу!
 -Там хорошо! Там нет злых людей. Не плачь! Не плачь!
 -Они убьют нас?!
 -Нет - нет! Не выдумывай! И не бойся. Это не больно!
 -Неправда, это больно! Они убьют нас! У них пистолеты!
 -Они игрушечные, сынок, игрушечные.
 -Неправда! Они настоящие! Нас убьют! - вырываю из рук мамы свои вещи.- Не раздевай меня! Не снимай мои новые ботиночки! Я их сегодня первый раз надел! Не снимай их! Папа рассердится!
 -Не капризничай, дорогой. Видишь, дядя злится. Он ударит тебя! – мама сильно сжала мне ручку. Из ее глаз неудержимым потоком лились слезы и предательски тряслись губы.
 -Мы купим тебе новые ботиночки, красивее этих,- утешала она. Но я знал: меня обманывают.
 С удивлением оглядываюсь и вижу, что вокруг все голые, как в бане. Но в бане, куда ходил с папой, были одни мужчины, а здесь... -Мама! Почему ты тоже раздеваешься? Как тебе не стыдно? Тут много людей. Я расскажу папе, - в истерике кричу я. Но мама уже подхватила меня на руки и вместе с толпой куда-то бежит.
 -Мама! Куда мы бежим? Не беги! Не беги! Мне страшно!
 -Положи мне головку на плечо и закрой глазки. Этот ужас скоро кончится.
 -О-о-о-ой!..-
 Мы подаем в яму на тела людей. Некоторые еще дышат. И на нас падает груда тел, но я уже ничего не ощущаю: ни боли, ни страха.
 Внезапно стал легким, как перышко. Кажется, за спиной выросли крылья.
 «Я летаю? Летаю?! Но ведь люди не летают!»
 * * *
 Сверху вижу большую яму, до верху заполненную окровавленными трупами. Они неподвижно лежат в самых фантастических позах. Среди них мама. Желая уберечь меня, она крепко прижимает к себе мое холодеющее тельце. Ее лицо искажено страданием.
 Как это возможно, я в яме, и одновременно летаю над ней? Но ясно вижу себя среди трупов!! Вот он – я среди расстрелянных.
 «Меня убили, и я стал ангелом!» – осенило меня.
Так мама и бабушка называли меня при жизни за схожесть с ангелочком на рождественской открытке.
 Любили и баловали меня не только они, но и соседи, особенно баба Феня.
 -Подменили тебе ребеночка в роддоме, - дразнила она маму,- Не вашей он породы, не чернявенький.
 Сейчас эта Феня копошится у ямы в наших пожитках. Две другие соседки дерутся из-за моих ботиночек, которые впору их внукам, моим вчерашним друзьям.
 А вот и добродушный Альберт- Фенин муж. Я не узнал его в полицейской форме. Как он разительно изменился! Еще несколько месяцев назад он подбрасывал меня в воздух и, целуя, называл «крестным сынком», чем возмущал религиозную бабушку.
 А теперь, как и его подельники, рассовывает по карманам золотые украшения. Среди них и дешевое мамино колечко. Вручая его, папа обещал вскоре купить другое, самое красивое на свете.
 -Как только появятся деньги,- добавил он с виноватой улыбкой.
 -Вот именно, как только появятся деньги,- насмешничала мама. – Придется подождать у моря погоды.
 Как давно это было!
 * * *
 21.06-1941 г. мне исполнилось четыре годика. К этому торжеству папа купил мне красные ботиночки, а маме то самое кольцо, которое сейчас Альберт зажимает в ладони.
 Как мы с мамой радовались! Даже не знаю, кто больше: я или она. Бабушка испекла огромный крендель и пригласила всех соседских детей. Было так весело! Папа играл на мандолине, а мы пели и танцевали. Даже бабушка пустилась в пляс.
 Назавтра от веселья не осталось и следа.
 Папа утверждал, что надо переждать несколько дней и фашистам дадут в хвост и в гриву. А мама уговаривала собрать вещи и бежать, пока не поздно.
 -Фашисты приближаются семимильными шагами, - чуть не плача убеждала она.
 Мне уезжать не хотелось: друзей покидать жалко и на фашистов посмотреть хочется.
 Они представлялись мне лошадками, похожими на мою деревянную, только живыми. С хвостами и гривами. Обули этих «лошадок» в сапоги- скороходы, - думал я,- и поскакали они семимильными «шагами». Я знал о таких чудесах из сказок. Но бабушка полагала, что слишком рано дурить мне голову сказками, надо подождать пока подрасту.
 - Мой хохемл* будет адвокатом, как мои братья, - настаивала мама,- поэтому надо развивать его способности с младенчества.
 -Только этого не хватало! - возмущалась бабушка, – Какой адвокат! У нас в роду не было крючкотворов. Изенька будет знаменитым скрипачом! Еврейским Паганини!
 -Нетушки! Ничего у вас не выйдет! Мой сын будет врачом! - вступал в дебаты папа.
 -Врачом? Тоже мне прекрасное будущее! Ни дня, ни ночи покоя. Этого ты хочешь для мальчика? Если не скрипачом, то пианистом! Посмотри на его пальчики! Это знак свыше! Сам Бог предопределил его будущее.
 -Хватит препираться!- обрывала спор мама,- Мальчик сам решит, кем стать! Но в любом случае, он будет большим человеком! Вы где- нибудь видели еще такого хохема?!*
 С этим соглашались все и начинали меня тискать и целовать, а бабушка, целуя, слюнявила мои щечки. Я до боли тер их ладошкой и брезгливо морщился, чем очень ее смешил.
 -Вот беда, никто не любит стариков! А совсем недавно молодые люди многое бы дали за один мой поцелуй! – широко раскрыв беззубый рот, она заливисто хохотала, разбрызгивая слюни.
 А родители не только не запрещали целовать меня, но грозили мне пальцем: не вырывайся, не обижай старушку.
Где она теперь, моя дорогая бабушка? Где она? И где мой папочка? В этой яме их нет.
 ГЛАВА ВТОРАЯ.
 
 Синагога сгорела. В нее загнали евреев. Среди них мою бабушку Роху - Лею и наших еврейских соседей с детьми. Тех самых детей, которые так веселились на моем дне рождения. Они сгорали живьем. Крик слышался во всей округе.
 Тетя Алмочка, у которой мы покупали на субботу свежую рыбу, несколько ночей не спала: в ушах звучал душераздирающий вопль. Она принимала снотворное, но уснуть не могла: болела душа.
 Но многих ни крики, ни мольба не тронули. Их возмущал чад от горящих тел, который несколько дней плыл над притихшим городом.
 Альберт и его жена Феня радовались обновкам и не мучились раскаянием. Даже не вспоминали погибших, как будто забыли об их существовании. А ведь они были ближайшими соседями бабушки и казались вполне дружелюбными. Почему оказались участниками этой мерзости? Почему Альберт и ему подобные стали убийцами ни в чем не повинных людей? Как в ужасе из-за содеянного, не застрелились из того же оружия, которым убивали нас?! И как можно аплодировать казни ни в чем не повинных людей?! Но было именно так! И я тому свидетель!
 К сожалению, ничего не смущает совесть этих нелюдей!
 Руками, аплодирующими убийству, они обнимают жен, детей, матерей. Садятся за стол и с аппетитом поглощают пищу, которая не застревает в глотке. Глаза, не вылезая из орбит, открыто смотрят на людей. Они не чувствуют вины! Ничто не тревожит их совесть!
 Я еще начинающий ангелок и не все понимаю. Но даже взрослый человек с нормальной психикой не сможет осмыслить происходящего.
 Если меня примет Боженька, я спрошу у него, как Он допустил такое? Почему дал убить меня, маму, бабушку? Мы никому не делали зла! Почему не остановил злодеев? Даже не покарал их! Почему? Почему?

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

 «Расстрельные» ямы давно засыпаны песком и снегом. В одной из них я с мамой. Мы давно застыли, но нам не холодно. В космосе тоже не чувствую холода, хотя на мне только крылья.
 Это удивительное ощущение: я вижу и слышу все, и понимаю всех: животных, птиц, рыб и даже растения. А меня не слышат и не видят! Я не могу дать о себе знак. А хочется пообщаться с людьми, помочь им, уберечь…
 По земным меркам я четырехлетний несмышленыш. Но, перешагнув грань недоступную человеческому пониманию, уподобился мудрому старику с высоким интеллектом. Откуда взялись знания? На этот вопрос я не отвечу. Но мне почему-то известно многое из будущего.
 Здесь я не один такой, рядом со мною много ангелочков, из недавно расстрелянных детей. Их называют «грустными ангелами». Погруженные в себя, они не резвятся, не улыбаются. Мне даже не удается разговорить их. Возможно, они забыли свою прошлую жизнь? Но, скорее всего, это не так. Иначе, о чем бы грустили?
 Встретил я здесь своего дружка при жизни, Липочку. Он был старше меня на год, что не мешало нашей дружбе. Точнее, как младший, я от этого только выигрывал. Когда бедокурили, зачинщиком был я, а совестили его. «Ты должен быть умнее,- говорили ему,- Изенька еще маленький!»
 Липа был тихий мальчик, не такой «мешугене коп»*, как я. И всегда попадался на удочку. Как-то предложил ему посоревноваться, кто быстрее съест обмылок.
 -Это невкусно,- пытался он урезонить меня.
 -Уже съел два куска, ничего страшного! - бесстыдно врал я.- От мыла только быстрее растут.
 Зажав обмылок в ладони и гримасничая, я делал вид, что ем его. Глупыш поверил мне, грыз мыло и горько плакал. Ему так хотелось победить! За этим занятием нас застала тетя Женя, его мама. Ох, и досталось мне! Но родителям жаловаться не стал, понимал, что виноват.
 Случались и более трагичные проделки. Однажды предложил ему прыгать с зонтиком с высокого крыльца.
 -Прыгай первым и не хнычь, что лезу вперед!- «раскошелился» я. На самом деле экспериментировать не собирался. Надеялся, что зонтик сломается, «парашютист» заплачет, и забыть забудет про меня.
 Липа прыгнул, но сломался не зонтик. А мальчик сломал ножку. Липочку отправили в больницу, а меня - в угол, где впервые описался. Я горько плакал: из-за стыда и раскаяние за свое вероломство.
 Проказ было еще много! Так как-то подговорил его постричь свои шикарные черные локоны. Он долго сопротивлялся.
 -Ты с длинными волосами как девчонка. И имя у тебя девичье! - дразнил его я.- Еще платье надень!
 - Мама не разрешает стричься,- оправдывался Липа.
 -Только девчонки слушаются мам, а мне как три года исполнится, сразу постригусь. И все будут думать, что ты младше меня.
 Видя, что мои аргументы не действуют, я иезуитски продолжал:
-Ты и в школу пойдешь с кудрями?! Тебя засмеют, и никто не захочет дружить с тобой!
 -А ты?
 -И я! Зачем мне в друзьях девчонка! - Доверчивый мальчик снова подался провокации. Дома, орудуя огромными портняжными ножницами, я обкорнал не только локоны, но кусок уха. Крови и криков было!…
 А теперь Липочка - ангелочек, у которого на Земле никого не осталось: всех убили. Он не вспоминает наши проделки, не сердится на меня, а тихо сидит на тучке и плывет, куда ветер дует. Присаживаясь рядом, пытаюсь растормошить его. Но не удается. С тем, что мы пережили,нельзя существовать ни на Земле, ни в космосе.
 
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
 
 Я часто занимаюсь воспоминаниями. Вспомнился мне и романтический рассказ бабушки. Я ждал похищения Кощеем Бессмертным, заключения в темницу и спасения прекрасным рыцарем. Но ничего подобного не произошло. Был немного разочарован, но все равно слушал с интересом. А мама с папой слушали чуть дыша.
Родилась бабушка Роха - Лея далеко отсюда, в Дании. Росла в патриархальной семье. Было у нее трое братьев- гимназистов. Но родители мечтали о дочке. Однако девочка оказалась «мальчишкой в юбке» и во много раз превзошла в озорстве братьев. Соседи то и дело жаловались на нее: то сорвет в их саду розы и воткнет их стержнем в землю. Сразу не поймешь, что они стоят без корней. То приведет ватагу мальчишек обчистить яблони. То проберется в чужие квартиры, откроет клетки и выпустит на волю птичек. Или, вскочив на соседскую лошадь, гарцует на ней, как заправский всадник.
 Наказания она не боялась: на горох коленями, как братьев, не ставили, а из угла убегала. Никто с ней не мог справиться.
 Но ничего так не огорчало родителей, как ее стремление стать балериной.
 Стоя часами на цыпочках перед зеркалом, она выбрасывала то одну, то другую ножку и крутилась вокруг своей оси. Только, разрешая танцевать, можно было добиться ее послушания.
 И вдруг Заки с ужасом узнают, что Рохале берет уроки танцев у какой-то девицы из варьете! Их девочка, из порядочной еврейской семьи, общается с одной из этих продажных тварей! И мало того сама хочет стать танцовщицей!
 -Только через мой труп! - кричал отец. – Чтобы в нашей семье появилась танцорка! Да никогда в жизни!
 -Опозорила! Опозорила! – рвала на себе волосы мать.- Теперь перед нами закроются все двери приличных домов Копенгагена.
 -Девчонка повелась с гулящей девкой, а отзовется мне: Розетта откажется встречаться со мной, - жаловался брат.
 -Ничего она не гулящая! - вступилась за танцовщицу Роха.
 -Вы слыхали? Слыхали, что она сказала? Слыхали, каких слов набралась?- завопила мать.
 -Но брат сам сказал, что она гулящая, - возразила Роха.
 -Нечего спорить: все они гулящие!- поставил точку отец.- А ты, дочка, отныне ни шагу со двора без нашего сопровождения. Дурь из твоей головы выбьем!
 Но выполнить обещание было непросто. Оставаясь одна, она продолжала делать фуэте и шлифовать мастерство. И однажды так увлеклась, что не заметила вошедшего молодого человека, с удивлением наблюдавшим за ней.
 -Что Вы здесь делаете?- испуганно воскликнула «балерина». -Бесстыдно наблюдаете, как поднимаю ножки?
 Юноша подавлено молчал. Осмелев, она задрала подол и, показывая штанишки, насмешливо продолжила: «Хорошо разглядели? Теперь можете идти!» И гордо указала ему на дверь.
 Но он не ушел. Ему надо было вручить господину Заку - отцу Рохи, письмо из Варшавы. Его родители просили мара Зака побеспокоиться о сыне. Пожалев молодого варшавянина, его оставили в доме. Никто не ожидал, что девушке может понравиться какой-то голодранец. И ошиблись! Разразился грандиозный скандал.
 -Вот тебе благодарность, что приютили этого нищего! – возмущалась мать семейства.- Пусть немедленно покинет наш дом!
 -Я уйду с ним!- твердо заявила Роха. Все онемели. Ожидали все, что угодно, но не такого бесстыдства. Не слушаться родителей?! Протестовать?!
 Первой очнулась мать.
 -И как далеко у вас зашло?! – дрожащим голосом спросила она.
 -Далеко, далеко!- вызывающе бросила Рохале.- Мы даже целовались!
 -Благословите нас! - бросился в ноги родителям влюбленный.- Мы так любим друг друга!
 -Благословить?- раскатисто захохотал отец.- А на что ты, недоучка, будешь содержать семью?
 -Его зовут Ицхак Ицикович, а не «недоучка!» Прошу не унижать! - возмутилась дочь.
 -Ты просто молодая дура и не знаешь жизни. Где будете жить, что кушать, во что одеваться? На все нужны деньги. Или собираетесь сесть мне на шею? Как известно, твой женишок умеет только молиться.
 -Не только!- съязвил братец. – Он еще умеет целоваться.
 -Я хороший сапожник. Моя жена не будет нуждаться!
 -Сапожник?! – как ужаленная подскочила мать. - Вот обрадовал! Подходящая пара для нашей дочки!
 -Что ты волнуешься?- с усмешкой остановил ее муж,- Сапожник «достойная» пара нашей доченьке! Эту чету в нашем обществе примут с распростертыми объятиями!
 Рохале надоело слушать, как родители изгаляются над ее возлюбленным.
 - В женихи он не подходит?- с усмешкой спросила она. - Что ж! Поступим по-другому! Будете умолять его жениться на мне!
 - Ты сама выбрала свою судьбу, потом не жалуйся! – отец стукнул кулаком по столу. - Но в Дании вы не останетесь, не будете позорить братьев! А чтобы не упрекали в бездушии, куплю вам домик в провинции и сапожничайте на здоровье! Но к нам за помощью никогда не обращайтесь! Для нас вы умерли!
 Мой прадед сдержал свое слово: купил домик в Латвийской провинции, дал молодоженам небольшую сумму денег и никогда не напоминал о себе. На письма дочери ни он, ни жена не отвечали.
А бабушка была счастлива со своим Изенькой до самой его смерти. Он сапожничал, имел неплохую клиентуру, любил жену и растил потомство.
 Убили его грабители в гражданскую войну. А безутешная вдова, чтобы выжить и поднять детей, посадила огородик, завела козу и содержала семью натуральным хозяйством. И никогда не пожалела о своем выборе.
 Меня назвали в честь дедушки Изей, Израилем. И всю свою нерастраченную любовь старушка перенесла на меня, своего самого младшего внука.

 Глава пятая.
 
 На Земле продолжается война. Люди едят, пьют, играют в карты, любят, изменяют, ругаются. Многим при новой власти живется неплохо. Плачут те, кто получил похоронку
 О евреях плакать некому: гетто уничтожено. Немцы, латыши, украинцы «добросовестно» выполнили приказы. Акции проводились методично, без колебания. Это стало ритуалом. И чем больше зверели, тем настойчивее искали себе оправдания. Даже самые порядочные, не участвующие в акциях, привыкли к ним и успокаивали себя: «Власть лучше знает, что делать. И если весь просвещенный мир молчит, то нас это тем более не касается»
 Европа, Америка, Африка были заняты своими проблемами и только чинили препятствия к спасению маленького народа.
 * * *
 Через много лет, даже десятилетия после Катастрофы, найдутся «умники», осуждающие покорность евреев. Легко осуждать уютно сидя в кресле и попивая кофеек! Но не мешало бы задаться вопросом, почему вооруженная армия многих европейских стран не дала фашистам отпора?! Почему, обученные военному искусству, пленные солдаты не сопротивлялись двум – трем охранникам?! Я не осуждаю, только сравниваю, чтобы понять мирных граждан, никогда не державших в руках оружия, а главное не имеющих его! Что требовать от людей, у которых вместо оружия на руках были семьи?!
Рухнул привычный уклад жизни. Им обещали молниеносное поражение врага, а все получилось с точностью наоборот! Они не могли поверить, что немцы, эта цивилизованная нация, давшая миру высокую культуру, в ХХ веке сделает тысячелетний прыжок назад и превратится в примитивных варваров. Они были деморализованы злобным окружением, выдававшим их оккупационным властям.
 Были герои в гетто, но кто сможет донести их имена, если свидетели уничтожены?! Были герои и среди мирного населения. Они не испугались угроз и ради спасения евреев и цыган, поставили на карту свою жизнь и жизни своих близких.
 Говорят, добрыми намерениями устлана дорога в ад. Но эти герои не только мечтали, они совершили великий подвиг спасения людей! В небесной канцелярии это им зачтено. В свой час святые откроют перед ними ворота рая! А благодарная память евреев не забудет их имена.
 ГЛАВА ШЕСТАЯ.

 Увозя на неправедную казнь, несчастных обманывали, придумывая разные небылицы. Оставалась призрачная надежда, за которую они цеплялись. А вдруг и вправду гонят на работу? В другой лагерь? В баню?
 Надежда не сбывалась. Но она, как известно, умирает последней.
 До прихода в лесок, мама тоже надеялась, что нас переселяют в другой лагерь. Приказали брать с собой вещи. И она натолкала полный чемодан моей одежды. Как тяжело было держать на руках меня и тащить неподъемный чемодан! Только, подходя к лесу и услышав выстрелы, она все поняла и бросила поклажу.
 Что она еще могла предпринять?! Только уберечь меня от страха. Вот и все ее возможности!
 Но я тоже все понял, и сердце билось, как пойманная птичка в ладони.
 * * *

 Мамочка! Мама! Я снова над ямой, в которой твои останки. Они не видят, не слышат, не чувствуют. Только малыши превращаются в ангелов, а души взрослых переселяются в новорожденных.
 В кого переселилась твоя душа? Если бы знал, сообщил бы радостную весть: фашистские орды побеждены! На Земле снова царит мир.
 Но человек, в которого переселилась твоя душа, не вспомнит о нашей жизни, не вспомнит меня, твоего сыночка, хохема* Изеньку.
 Если бы ты, мамочка, могла видеть, как люди встречают Победу. Они обнимаются и плачут, плачут и смеются. Как ненормальные!
 Я смотрю на них и тоже радуюсь, хотя знаю, мир недолговечен. Впереди еще много войн, бессмысленных убийств и крови.
 Но люди этого не знают и ликуют, надеясь, что самое плохое позади. Как они ошибаются!
 После войны техника будет прогрессировать. Во всех домах появится оборудование для охлаждения и замораживания продуктов, электрические мясорубки, скороварки, телевизоры и прочее агрегаты, облегчающие жизнь. Но чем больше будет предметов, облегчающих жизнь, тем больше изобретений, способствующих ее уничтожению.
 Правительства будут соревноваться за более совершенное вооружение… Никто не вспомнит судьбу Атланты!
 На этот раз Земле грозит потеря не одного континента, а гибель всей планеты!
 Если не остановиться - погибнет все живое, погибнут и заказчики смертоносного оружия, и изобретатели. Никому не спастись! Не помогут самые укрепленные бункеры. Не выдержав издевательства над собой, взорвется сама планета Земля!
 Так и хочется повторить за Фучеком: «Люди! Будьте бдительны!»

 Примечание:
 «Хохем» - умница
 «Мешугене коп»- сумасшедший ( не в прямом значении).