Бабушка

Хлестнувшее из-за штор солнце потревожило Никиту. Он попытался оттолкнуть мешающий свет, но удушливая волна неприятно подкатила к горлу. Он застонал и окончательно проснулся.
Открыв глаза, Никита увидел, как муха на потолке качнулась, поплыла назад и, подрагивая, вернулась обратно. Новый приступ тошноты подкатил и отошёл. Обессиленный, Никита провалился в липкое забытьё.
Очнувшись, с усилием опустив на пол ноги, он мутно увидел грязный пол. Кусок линолеума около плинтуса отклеился и торчал отогнутым углом. Обои на стенах выцвели и лоснились пятнами. В пробивавшемся солнечном луче медленно из угла в угол плавала пыль. Вязкий, накуренный воздух вчерашнего шабаша давил голову и, казалось, мешал сосредоточиться. Никита ни о чём не думал. Было лишь ощущение, что всё окружающее и он сам гадки и противны ему. Он лёг, хотелось покоя и пить.
Вдруг мелькнула и быстро заполнила сознание мысль о спасительной рюмке водки.
- Вот бы её… - подумал Никита, но тут же вспомнил об истраченных вчера деньгах, об авансе через три дня, о необходимости опять брать в долг. И бабка тут ещё просила что-то купить по хозяйству, а он всё забыл с этой пьянкой. Стало невыносимо гадко, ощутимая боль родилась в груди.
Никита рассердился на себя за эти мысли. И так тяжко, а тут ещё они, мысли… От них трудно уйти, они могут раздавить, но их можно … убить водкой! Боль пройдёт, авось жизнь не кончена. Но как гнусно, что нет денег. Копить бы надо, да где там, с пьянством не накопишь и рубля. И опять ему стало больно за свою никчёмность и слабость.
Вдруг Никита услышал звякнувшую на кухне посуду. Тяжело чугунным звоном ударила о плиту сковородка, резко стукнули друг о друга доставаемые с полки тарелки.
- Бабка суетится, - с какой-то злобой проговорил Никита. Ему казалось, что не будь бабушки, было бы легче и менее досадно за свою жизнь. Себя он как-нибудь уговорил бы, простил и не мучил бы напрасно собственные нервы. Иногда в очередной приступ неудовлетворённости собой он думал о том, что его самостоятельность ущемляется постоянным присутствием дома бабушки. В эти минуты и дом его, и сама жизнь его ощущались чьими-то чужими, бабкиными. И часто он уходил, напивался, ночевал у знакомых, пока не уставал без домашнего отдыха.
В пьяные моменты торжества хмельного ума ему казалось, что бабка даже тормозит раскрытие его талантов и не даёт свободы для деятельности. Будь он один, ему самому необходимо было бы заботиться о куске хлеба, обедах, состоянии квартиры, заработках. Его никто бы не толкал на дела и не учил. Он сам бы принимал верные волевые решения, сам бы их исполнял, обо всём заботился. А когда тебе каждый день нудят, что надо купить картошки, починить капающий кран и заклеить ботинок, конечно, хочется завыть и озлобиться.
Вот и сейчас Никита со страхом представил, что бабка начнёт пилить его. Она умела как-то особенно больно тронуть ещё живые струны его совести.
Но сегодня ему было очень плохо. Он хотел только одного – покоя и похмелиться.
- Бабка! – с трудом крикнул Никита, - бабу-у-ся!
- Слушай, дай трояк, - как можно более мирно попросил он, когда Лукерья Ильинична пришла в его комнату.
- И не стыдно тебе, изверг?! Погляди, похож на кого стал! Пустота, никчёмность и рваная пьянь! Господи, дожила я до адова часа, за что, господи, - начала причитать бабка, не глядя на Никиту.
Он побелел…
Слепая злость и обида на бабкины слова будто отравили разум Никиты. Животная ненависть родилась в нём и придала сил. Никита поднялся и, качнувшись, как моряк на палубе, шагнул к бабушке. Пьяные, рыбьи в своей неподвижности глаза внука испугали Лукерью Ильиничну, и она попятилась вон из комнаты.
- Вот я тебя! – Никита ринулся в погоню. Из угловой отступать было некуда, и преследуемая старушка, охая и причитая, шагнула на балкон. В этот момент Никита настиг её. Страх в глазах бабки, трясущиеся губы и вздрагивающий дряблый подбородок с седым длинным волоском одурманил его. Поддавшись брезгливой ярости, он глухо ударил бабушку в шею. Та повалилась, уронив таз с табуретки и громыхнув пустыми бутылками. Никита услышал сжатый хрип. Сознание его уже не работало, он лишь по-звериному чувствовал, что должен прекратить бабкины стоны, что он не в силах их слышать, что ему физически больно находиться рядом с ненавистной старухой.
Топор блеснул как спасение…
… Никита, обезумев, рубил бабушку топором, как дрова, с тупой методичностью приговаривая при каждом ударе:
- От-т как я её!!.. От-т как я её!!.. От-т как я её!!..

Квартира залита полуденным солнцем. Чётко, по-деловому щёлкая аппаратами, работают фотографы УГРО. Кто-то за столом быстро пишет. У стены в коридоре робко жмутся соседи – понятые.
В настежь открытую дверь широкими шагами входит полковник. Жестом показывает, чтобы все продолжали работать, а сам с двумя сопровождающими проходит на балкон.
Всем слышно, как в наступившем молчании, полковник тихо говорит, глядя на бабушку:
- От-т как он её, а?!