Дневник снов

20 ноября
Я проснулась от щелчка двери. Сухо и резко, замок щелкнул, и я знала, что они уже здесь. Несколько минут я лежала в постели, боясь перевернуться. Смертельно хотелось пить и в туалет. Я вслушивалась в шум ветра за окном, пытаясь различить шаги в прихожей. Вставать и проверять дверь было страшно и лень. Наконец, когда мои глаза уже начали слипаться, и я готовилась провалиться в новый сон, я услышала скрип старой двери. Открыв глаза, я с ужасом смотрела, как она медленно открывается, миллиметр за миллиметром. И даже, кажется, слышала тяжелое, прерывистое дыхание за ней. Приподнявшись на постели, я обхватила руками колени, и напряженно смотрела в темное пространство между дверью и косяком, которое неумолимо расширялось. Страх встал у горла комком, мешая дышать. Вот – чья-то рука. Или мне кажется? Чужое дыхание заполнило всю комнату, так что стало нестерпимо дышать и думать. Вот сейчас кто-то войдет.. Последним слабым усилием я повернула голову налево, к окну, и увидела на подоконнике хрустальную вазу с красными тюльпанами. Страх сразу отпустил. Почти благодарно, я опустила лицо на колени, зажмурилась. Вот я на постели, вот моя комната, вот дверь – и никто не пытается войти через нее. Это сон, всего лишь сон.. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу в постели в неудобной позе, на правом боку, и рука затекла так, что я ее уже не чувствовала. За окном еще было темно, выл ветел, методично перебирая своими пальцами кроны деревьев. Скоро должен был пойти снег.
Мне снилось, что я возвращаюсь домой, одна, очень поздно, осенью. Очень темно, хоть глаз выколи. Часа три ночи. И вдруг передо мной из темноты вырастают три фигуры. Мужчины, и, по всей видимости, пьяные. У одного в руке поблескивало матовым ночным блеском что-то железное. Топор?. И такое жуткое ощущение опасности исходило от них, что я поняла: сейчас со мной точно что-то случится. Как бывает только во снах, я постаралась изо всех сил ускорить время. Как перекручивая пленку вперед, я видела, как я бежала назад, вокруг дома, подъезд, лифт, мой этаж – и вроде успела. Но только дойдя до моей (?) чужой комнаты в старом полуразвалившемся доме где-то в центре города, около бульваров, услышала сухой щелчок двери. И поняла, что они уже здесь.
Ночью спросонья мне послышалось, что сестра постучала в стенку. Четкий, отрывистый стук – раз – два – три. Не понимая зачем, я постучала ей в ответ и тут же заснула.
Утром я рассказала Наде, что мне снилось. Она посмеялась. Выпив кофе, мы пошли на работу. Обычный серый день поздней осени. Когда вот-вот пойдет снег, и в воздухе висит ожидание зимы. Работа, обед, документы, разговоры по аське. Рассказала о своем сне Ольке. Она только посмеялась. Я, по ее словам, вещий сновидец. Как, спрашивает она, я отличаю сон от яви. Очень просто, говорю ей. Сон – это все-таки сон. Сон – это ненастоящее.

25 ноября
Сегодня видела во сне море. Оно тихо и меланхолично накатывалось на берег. Волны, шелестя, увлекали за собой мелкую гальку, нашептывали что-то, убаюкивали. Хотя была уже поздняя осень, мне внезапно захотелось сбросить одежду - и в воду. Войдя в море, как была, в пальто, в зимних сапогах, я поплыла куда-то, к другой стороне бухты. Воздух надо мной был темным, зимним и холодным, он входил в легкие со свистом и по горлу разливалась морозная свежесть. Когда я перестала чувствовать под ногами дно, я плыла просто так, вперед, без цели. Только над головой время от времени проглядывала луна под низкими облаками, и казалось, что еще чуть-чуть – и я смогу до нее дотянуться. А потом что-то резко и неотвратимо стало тянуть меня на дно. Как стальной зажим на щиколотке, неведомая сила увлекала под воду, к небытию. Хватая ртом воздух и продолжая механически бороться, я думала: а надо ли?.. Перед тем, как уйти на дно, я крикнула: «Лешка!» и проснулась.
В комнате было холодно от окна, которое я забыла закрыть с вечера. И морозный воздух жег легкие, не давя свободно дышать и думать.
Утром все было не так, как в тумане. Кофе был каким-то горьким и к тому же остыл, пока я сушила волосы. Я, давясь, пила его, курила сигареты и, глядя в окно, думала ни о чем.
По дороге на работу видела Лешку. Я как раз переходила дорогу напротив моего офиса, когда он вылезал из машины. На нем было новое темно-серое пальто, короткая стрижка – все не так, как раньше. Жена была вместе с ним, и он, нежно обняв ее за плечи, повел за собой в придорожное кафе.
На работе все валилось из рук. Олька спросила, видела ли я опять что-то во сне, но я только неопределенно мотнула головой и занялась своими бумагами.
Вечером сестра сказала мне, что я выгляжу бледной и усталой. Предложила выпить снотворное, которым она обычно пользуется. Я безропотно взяла с ее руки две маленькие белые таблетки и проглотила.

26 ноября
Опять видела Лешку перед офисом. Не знала, что он часто бывает в нашем районе. На этот раз он был без жены. Заметил меня, радостно помахал рукой. Перебежал дорогу, ловко уворачиваясь от встречных машин, скользящих по мокрому асфальту. Нежно поцеловал в щеку, как делал это раньше, и сказал: «Привет, малыш». Забив на мою работу, мы пошли в то самое кафе напротив. Там еще на столах такие веселые скатерти в красную и белую клетку, а на стенах висят фотографии весенней сирени. Двери кафе почему-то оставались открытыми, несмотря на позднюю осень, и с улицы под тусклый свет ламп заползал холодный густой туман.
Мы сели за столиком у окна, и Лешка все время держал мою руку и курил. Я не курила. Меня слегка трясло холодной мелкой дрожью, и мысли скакали, как шарики от пинг-понга. На улице, за окном, у которого мы сидели, проходил какой-то высокий худой человек в пальто с красным шарфом. Он остановился и долго стоял, пристально всматриваясь во что-то в глубине кафе. В какой-то момент мне показалось, что он смотрит на меня, и мне стало страшно. Я не видела его лицо, только темные пытливые глаза и резкий контур коротко остриженных черных волос. Он был на кого-то смутно похож, в этом пальто с высоко поднятым воротником. Потом он ушел в туман. Пошел мелкий влажный снег.
Выпуская дым изо рта колечками и пристально глядя мне в глаза, Лешка сказал: «Ты знаешь, малыш, я очень по тебе скучаю. В последнее время мысли все время натыкаются на тебя. Какие-то старые фотографии, обрывки писем (разве я когда-нибудь писала ему письма?)… Я все чаще думаю о том, что бы было, если бы мы остались вместе..» Под его пристальным взглядом я почувствовала себя неловко. «А как же жена?» «А что жена?.. Она меня не понимает. Дома все как-то серо, обыденно. Просто. Я начинаю задыхаться». «Ты это серьезно?» «Очень серьезно». Смотреть вперед стало тяжело из-за подступивших слез. В горле стоял ком, и я даже не могла проглотить подступившие всхлипы. Схватив из его пачки сигарету, я быстро прикурила ее и, чтоб он не заметил слез, уже повисших на ресницах - слез, которых он так не любил, - я повернулась к окну и увидела вазу с красными тюльпанами на подоконнике. Выронив едва зажженную сигарету прямо на стол, я закрыла лицо руками и наконец расплакалась. Теперь можно.
Наутро я проснулась я в дурном настроении. Голова болела, наверное из-за снотворного. Сказала сестре, что больше его пить не буду. Надя только молча пожала плечами.
На работе сегодня опять был завал. Лешка даже не позвонил. И не писал.

28 ноября
Сегодня убирались дома с Надей. Разбирая завалы в секретере, вдруг наткнулась на пачку писем в пожелтевших потрепанных конвертах, перетянутую красной ленточкой. Развернула первое же попавшееся. Конечно, как же я могла забыть. Это же Лешкины письма ко мне. Такой знакомый тонкий почерк с сильным наклоном. Буква «т» подведена сверху витиеватой закорючкой, а букву «п» так легко спутать с буквой «и». «Ты знаешь, малыш, я сейчас у моря. От воды тянет холодом, волны глухо накатывают на берег, море ворчит. Уже ночь, а я сижу у воды, курю, хоть ветер все время тушит сигарету, и пишу тебе письмо в неудобной позе на коленях при свете мобильника. Я скучаю. Больше всего хочется сейчас обнять тебя, прижать к тебе и никогда не отпускать. Я вот подумал, здорово было бы, если бы ты могла уменьшаться до двух дюймов, я бы клал тебя в карман и всюду носил с собой. Ладно, крошка, батарейка садится, скоро света не будет. Я люблю тебя. Целую».
Я даже вспомнила, когда он это писал. Мы расстались первый раз на целую неделю, которая нам тогда казалась вечность. Но от него каждый день приходило по письму. Бог знает, как ему удавалось сделать так, чтоб их доставляли ко мне на следующее же утро. Он шутил, что у него есть специальный почтовый голубь, который каждое день сбрасывает новый конвертик у меня под окном, на балконе. Во всяком случае, всякий раз я их там находила.
На работе переписывались с ним по электронной почте. Вспомнила про письма. Он говорит: «Опять ты за свое.. Сама понимаешь, ничего уже не может быть по-старому, мы расстались, я женат». Глотая слезы, так, чтобы коллеги за соседними столами не заметили мое жалкое состояние, пытаясь сохранить остатки гордости, я написала: «Да я просто нашла твое старое письмо. Ну то, помнишь, которое ты мне писал, когда был в командировке у моря». Он отправил мне недоуменный смайлик. «Ты о чем, малыш. Я никогда не был в командировке у моря».
Домой я шла какими-то незнакомыми улицами, долго плутала в тумане. Опять пошел мелкий, холодный снег. Коридор, ведущий к нашей квартире, казался как никогда темным, казалось, что стен по бокам нет, и он расходится куда-то широко и далеко в осенний туман. Только у потолка тусклым светом моргала, раскачиваясь на сквозняке, почерневшая лампочка. Замершими, негнущимися пальцами, я лихорадочно пыталась вставить ключ в замочную скважину. Коридор, к которому пришлось повернуться спиной, чтобы открыть дверь, мрачно напоминал о себе, холодно и враждебно. Когда дверь уже открылась, я услышала за спиной сухой хрусткий шорох, и, в панике толкнув дверь внутрь, ввалилась в прихожую, не оглядываясь. Уже закрывая дверь, решилась посмотреть назад, в коридор. Соседка возилась с замком, поставив на пол хрустящий красный пакет с покупками из магазина. Я рассеяно кивнула на ее приветствие и заперлась на ключ.
Дома я сразу кинулась к секретеру и дрожащими руками достала пачку писем. Перевязанные красной ленточкой желтые иссохшие конверты, шелестящие под пальцами. Разворачивая первое, попавшееся под руку, я уронила его на пол от волнения. Зрение поплыло, так, что показалось, что туман с улицы проник и в комнату и стало трудно видеть и дышать, но я все же смогла различить буквы. Мой собственный почерк. Письма к сестре, которые я писала ей, отдыхая летом у моря. О погоде, ночных дискотеках и цветущих каштанах. Двенадцать конвертов. И в каждом их них белый линованный листок из ученической тетради, исписанный моей же рукой. Эти неполные, не до конца закругленные «о», косые «р» и «т», написанные то как «т», то как «m», в зависимости от того, сколько места оставалось на строчке, я не могла не узнать. На окне опять стояла ваза с красными тюльпанами.
Кинувшись в комнату сестры, я перерыла весь ее комод в поисках снотворного. Найдя пузырек, я проглотила несколько таблеток не запивая и бросилась на ее постель.

29 ноября
Я проснулась оттого, что Лешка гладил меня по лицу, тихо и нежно, поправляя упавшие за ночь на лицо волосы, и говорил: «Ну что же ты, малыш..» Впрочем, без малейшего укора.
Глаза слипались после сна, зрение затуманенное, несфокусированное, как обычно бывает, когда только проснешься. Но я улыбнулась, рассматривая сквозь слипающиеся ресницы его губы, изгибающиеся, но не дающие выход легкому смеху, и темные, коротко стриженые волосы. Еще раз закрыв глаза, я глубоко вздохнула, отгоняя сон. Ноздри щекотал тонкий аромат духов сестры. Надя нежно гладила меня по лицу и волосам, слегка посмеиваясь. «Ну что же ты.. Обещала, что больше не будешь пить мое снотворное. Оно, как видно, слишком крепкое для тебя. Еще и заснула в моей постели.. Что снилось, малыш?» Я мотнула головой. «Ничего». У Нади на шее, чуть ниже подбородка упругой дугой расходятся маленькие красноватые родинки. Как у нашей мамы.
Решила не идти сегодня на работу, все равно настроение никакого. Вместо этого доводила до ума начатую вчера уборку. После обеда Лешка позвонил на домашний, сказал, что звонил мне в офис, но меня там не было, и он начал волноваться. Спросил: «Что-то случилось, малыш?» Я буркнула: «Ничего» и повесила трубку.
Под вечер, в конце рабочего дня звонила Надя. Спросила, как я и не надо ли чего купить домой. Я сказала: молока, но потом передумала и попросила красное вино. Хотелось напиться и заснуть без всякого снотворного.

30 ноября
Вчера напилась, как и планировала. Сестра мне слабо помогала, сидя со своим бокалом на кухне, куря и перебирая струны своей гитары. Но ночью я все равно не могла заснуть. За окнами шел снег, от батареи тянуло теплом. Выглянув на улицу, я увидела, что он уже лежит везде – на перилах балкона, на деревьях, на крышах соседних зданий. На балконе, невидимые в темноте, ворковали наши голуби. И чего им не спится.. В воздухе повисла тонкая белесая снежная пыль. И свет фонарей. И желтоватый свет чужих окон, там, где еще не спят. А если смотреть из окна кухни, где тепло, где включена горелка, и тепло прижиматься ногами к батарее под окном, если сложить руки трубочкой и прижаться к стеклу, так чтобы не отсвечивало, то видно, какая сказка за окном. Голубоватая подсветка на крышах соседних высоких зданий – они все в красном, теплый свет окон и белая холодная пыльца в воздухе. Ветер заметает снежинки в водовороты, закручивает их вихрями, метет то вправо, то влево, то позволяет им спокойно падать на землю в свете фонарей. И все это видно до тех пор, пока стекло не запотевает от дыхания, тогда надо вытереть его рукавом и можно смотреть дальше. И сразу хочется горячего чаю с лимоном, пледа, кошки на коленях, тепла и сказки.
Ни кошки, ни лимона в доме не было. Только Надя, но она уже спала. Вернувшись в постель, я провалилась в тяжелый сон.
Сон был очень странный, очень яркий. Мы куда-то шли с Лешкой, по-моему в нашем родном городе по набережной, хотя я ее не узнавала. Море не было видно из-за каких-то построек, а потом они внезапно закончились, и в открытом пространстве между зданиями появилось оно. Краем глаза я заметила что-то, развернулась и ахнула. Крикнула Лешке: смотри! Видно было море, но не другую сторону бухты. Просто море, без конца, без края. Над морем низкие облака стрелой уходящие на юг. Под облаками металась стая белых птиц, наверное чаек. Металась бессмысленно, кругами, туда и назад. Но через облака время от времени пробивался свет заходящего солнца, и тогда они становились багрово-малиновыми, очень яркими. А птицы, на которых попадал этот свет, начинали искриться, как снежинки. Как снежная пыль или кристаллики бриллиантов. И это было так необычно - на фоне ярких малиновых пятен на облаках поблескивающие, кружащиеся икорки птиц... А потом я увидела, как волна поднимается, прямо за парапетом, очень высоко, прямо как при цунами, но медленно и страшно, потом перекатывается за него и обрушивается на берег. Я вроде крикнула: бежим, но волна упала быстрее. Она едва докатилась до нас, замочив только ноги до щиколоток. Потом поднялась другая, и мы побежали.
А дальше я запомнила все очень смутно. Мы сидели у меня дома, и мама наливала нам чай с лимоном в низкие жемчужно-фарфоровые чашечки. Лешка смеялся, я тоже. Он был такой, как раньше. Длинные черные волосы до плеч, такие, как у него были еще до того, как он их остриг. Карие глаза с вечным прищуром. За окном цвела сирень, и низко висело сумрачное весеннее небо. Он держал меня за руки, когда я начала просыпаться. Нехотя, как из-под палки. В окно глядело хмурое позднеосеннее утро. Снег за ночь прекратился.
На работе рассказала свой сон Ольке. Ей понравилось, говорит, что мне надо их записывать. Двадцатичетырехлетняя здоровая блондинка с головой, полной модных магазинов и мужчин, она не помнит свои сны. Они ей неинтересны.

2 декабря
Сегодня в офис заходил Лешка. Привез какие-то бумаги и долго разговаривал с директором в его кабинете. Выйдя, он поманил меня пальцем, и на негнущихся ногах, как сомнамбула, я пошла за ним в коридор. Мы стояли у стены под светом тусклых офисных ламп, и он спрашивал меня: «Ну как ты, малыш? Какая-то ты в последнее время бледненькая.. Ты хорошо ешь? А спишь? Мне надо будет поговорить с тобой. Только не здесь. Ты меня слышишь?» Я вяло кивала головой. Очень хотелось до него дотронуться, но я себе не позволяла. Мимо прошла Олька, нагруженная кипой бумаг. Она с нескрываемой враждебностью бросила оценивающий взгляд на Лешку, а мне сказала: «Пойдем, тебя ждут». Я кивнула ей: иду, пересохшими губами чмокнула Лешку в небритую щеку и поплелась за ней. Наши столы в офисе стоят рядом, и, переставив свой стул поближе ко мне, она начала делать мне внушении: «Ну чего ты убиваешься-то, а? Столько времени уже прошло. А он ведь даже не красавец..» Я согласно кивала, вертя в руках белый лист с расписанием завтрашних встреч. Плакать не хотелось. Только спать.

5 декабря
На работе все не так. Механически перекладывала бумаги, отсылала письма, составляла отчеты. Лешка позвонил после обеда и спросил, сможем ли мы увидеться по делу. Я сказала, что нет. Никого не хотелось видеть, даже сестру.
По дороге домой прошла через парк, где мы раньше часто гуляли с Лешкой, а на одной скамейке – нашей любимой – долго сидели в теплых летних сумерках. Скамейка была там же, запорошенная снегом. Изогнутые перила поблескивали в темноте тусклым металлом. Почему-то вспомнилось, как мы сидели на ней всего несколько месяцев назад, в начале лета, и я напряженно вглядывалась в темноту, стараясь уловить контуры наших тел и мягкие волны Лешкиных волос на фоне белой стены беседки на лужайке, позади скамейки. Глупо. Что я ищу здесь?.. Он же обрезал волосы.. Но в какой-то момент показалось, что эти два мира – тот, летний, теплый и счастливый – и этот – зимний, снежный и одинокий – соприкасаются здесь и сейчас, прямо у гнутых чугунных ножек старой парковой скамейки. И не только они, а еще много миров. Живут одновременно, развиваются, дышат. Так, что я даже могу почувствовать их дыхание на своих щеках. Или это ночной ветер?..
Дома я заперлась, включила музыку, открыла книгу, отгородилась от мира. Минутная стрелка часов равномерно отмеривала время, и она по каплям утекало в этот бесконечный океан одинокого вечера. Когда часы показали десять, как я ни хотела побыть одна, я начала беспокоиться: Нади все еще не было, а это на нее не похоже. Внезапно захотелось ее увидеть, обнять сестру и все ей рассказать. Долго-долго плакать у нее на плече и позволять ей гладить мои волосы.
Когда пробило половину одиннадцатого, раздался звонок в дверь, и я, почти счастливая, захлопнув книжку, вскочила с дивана и бросилась в прихожую. «Ну чего же ты так долго?!» - воскликнула я открывая дверь. Но на пороге была не Надя. В сумеречном, тусклом свете коридорной лампочки, среди теней, быстро наползающих в прихожую с улицы – темный, высоко поднятый воротник серого пальто и коротко стриженные черные волосы. Лешка.
«Ну что же ты, малыш? Даже не пригласишь меня войти?» И он вошел сам. Силы покинули меня, и я прислонилась в дверце одежного гардероба, чтобы не упасть. Он, как почувствовав, взял меня за руки и отвел в комнату, посадив на диван. Сам он сел на стул у стола и закурил. Щурясь в ярком свете ламп, он долго смотрел на меня, чему-то улыбаясь.
«Ты ничего не хочешь мне сказать?» «А что ты хочешь услышать?» «Я же просил тебя увидеться сегодня по делу? Неужели ты не можешь уделить хоть немного времени старому приятелю?» «Приятелю?.» - смешок сам невольно сорвался с моих губ. «Только не говори, что я теперь тебе враг.» Я промолчала. Он продолжал курить. Потушив сигарету в пепельнице, скурив ее до фильтра, по своему обыкновению, он сказал: «Снег идет». Я посмотрела в окно. Там и правда шел снег, густыми белыми хлопьями заполняя воздух, больше похожий на туман, но очень белый и холодный. Ветер трепал его из стороны в сторону, а когда ему это надоедало, позволял снегу падать сплошной белесой пеленой. Я поежилась на своем диване, и Лешка тут же пересел ко мне.
Я старалась не смотреть ни на его лицо, ни на его руки, когда он тихо обнял меня за плечи, прижался щекой к моей голове и стал укачивать меня, как ребенка. «Ну что, ты малыш? Тебе холодно? Холодно?». Я молчала, стараясь замереть и не двигаться. Я не верила в реальность происходящего, и казалось, что шевельнись я, все испариться, как сон, и я опять буду сидеть одна на своем диване, с толстой скучной книгой и пледом, в ожидании сестры.
Наконец я разлепила губы, пересохшие от напряжения. «Знаешь, я сегодня шла через парк и видела нашу скамейку. Ну ту, помнишь, на которой мы часто сидели летом..» Он перебил меня, продолжая нежно укачивать и еще сильнее прижимать меня к себе. «Шшшш.. Тихо, молчи. Конечно помню. Я тоже прошел сегодня этой дорогой. Ты не представляешь, малыш, как сильно я по тебе скучаю». Он надолго замолчал, глядя в окно и поглаживая мои плечи рукой. «Ты знаешь, я понял, как глупо все, что случилось за последние месяцы.. Я не понимаю, почему мы расстались.. Из-за какой-то мелочи. Почему я женился?.. Да черт его знает теперь, почему. А что знаю я, так это то, что мне плохо без тебя. Плохо, понимаешь?. Я раньше и не знал, что такое плохо. А теперь мне приходится с этим жить. Ты понимаешь меня?» Я мотнула головой. К глазам опять подступили слезы, ресницы задрожали, но я старалась сдерживаться.
Внезапно сильно и резко развернув меня к себе, он пронзительно, пытливо посмотрел в мои глаза. «Ты хоть понимаешь, что это значит? То, что я говорю?» Я мотнула головой, но не сильно, так, чтобы слезы сами не упали с ресниц. «Понимаешь? Ты понимаешь, что я хочу быть с тобой? Это сложно, черт побери. Ты такая упрямая. Ты изменчивая и капризная. В тебе нет ни доли рациональности. Но я люблю тебя именно такой. Ты это понимаешь?» Я опять слабо кивнула: да. Он снова притянул меня к себе, так, что до боли сжал мне ребра, и дыхание на секунду прервалось. Больно. Но мне было все равно. Счастье и горечь душили и рвались наружу в слезах, но я все еще не решалась плакать. Когда он прижал меня к себе, я уткнулась лицом в его колючий свитер, и когда мне уже нечем было дышать, я повернула голову к окну и вобрала в себя побольше воздуха.
На окне стояла ваза с красными тюльпанами. Ее же раньше там не было! Перед глазами все поплыло, пришли слезы, ничем не сдерживаемые неутешные рыдания. Он еще обнимал меня, но я уже знала, что он врет, что все не по-настоящему. Все вокруг врало мне, кричало из каждого темного угла, бросалось в лицо, хотя я опять уткнулась ему в грудь, но это не спасало. Его длинные темные волосы щекотали мне виски, лезли в рот, липли к мокрым от слез щекам – или это мои волосы? (его длинные волосы он же их обрезал?) Мир вокруг холодел, ветер заметал снег в полуоткрытое окно (разве я оставила его открытым?) и укладывал его узорами на подоконник. Сумрак в комнате сгущался.
 Когда я проснулась, я лежала на диване, свернувшись калачиком. Сестра, которая видимо пришла, пока я спала, укрыла меня пледом, но он уже успел почти полностью сползти на пол. В комнате было душно от отопления и закрытых дверей, но я дрожала, как в ознобе. За окнами висела полная луна. Спать я больше не могла.

8 декабря
Сегодня опять снился странный сон. Мы плыли куда-то с Лешкой и еще кем-то на деревянном кораблике вверх по реке. Вода необычно чистая, ярка-яркая и очень холодная. Сине-зеленого пронзительного цвета. Сперва мы плыли по какому-то гроту, в воздухе висел пещерный сумрак, и пахло сырой водой. С потолка свисали сталагмиты, а вокруг - все во льду. А потом мы выплыли из пещеры, и началась бурная река, с порогами. Плыли против течения, а по обе стороны стены льда. И пороги, много-много порогов. Но лодка не опрокидывалась, а легко и уверенно плыла против течения. Дно реки тоже было покрыто льдом, а в воде быстрыми молниями мелькали серебристые рыбки.
Когда я уже проснулась, я вспомнила, что я когда-то читала в одной старой книжке похожую историю. Это очень напоминало путешествие рыцаря Розы, Тристана, на ладье-лебеде к священному Граалю. Хотя, может быть, и показалось.
Вставать не хотелось. Горло пересохло, а губы я едва смогла разлепить, когда потянулась за стаканом воды. Удержать его не было сил. Стакан упал на ковер, но не разбился, только вода расплескалась, быстро впитываемая мягким ворсом. Хорошо, что сестра не услышала этот грохот.
Вставать было тяжело, как с похмелья. Голова плыла, а руки и ноги не слушались. Сердце неровно билось где-то в ямке под шеей.
Надя сидела на кухне за столом, в халате, задрав одну на табуретку, куря и читая утреннюю газету. Я сказала привет, и остановилась в дверном проеме, облокотившись рукой на косяк, чтобы отдышаться. «Как спалось, малыш? Все в порядке?» «Ага. Ты уже позавтракала?» «Нет еще, ждала тебя. Ты будешь яичницу? Я ее сделала так, как ты любишь». Я постаралась изобразить радость. На душе было тоскливо. «Да, конечно, всю ночь снилась яичница по моему любимому рецепту». «Издеваешься, как всегда? А я для тебя старалась. Надо тебя откармливать». Надя поднялась с табуретки и повернулась в плите, нарезая яичницу на ровные ломтики и раскладывая ее по тарелкам. Есть не хотелось. В горле застрял противный вкус, который всегда бывает с утра, язык распух, так что я едва могла говорить. Оторвавшись от дверного косяка, я шагнула вперед, смотря на лампочку над потолком, разгонявшую своим светом зимние предрассветные сумерки. Свет преломлялся на ресницах, раскладывался на полный радужный спектр, так, что голова начинала кружиться. Потом все цвета соединились в одну сплошную красную линию, и я даже не заметила, как упала.
Я не помнила, кто я и где я. Одно монотонное равномерное движение по изломанным линиям, как на больничной каталке. Вперед - остановка, еще вперед - поворот. Откуда-то сверху (а было ли это сверху?) пробивался слабый тусклый свет. Самое страшное, что я даже не могла вспомнить своего имени. Кто я и что я? Помнила ли я о том, что есть мир и другие люди в нем? Вряд ли. Когда мне надоело напрягать то, что я считала своей памятью, я отпустила все. Будь, что будет. Мне было все равно. Я сжилась с этим монотонным движение, я отказалась от мыслей, от воспоминаний. Пусть меня нет. Пусть я – это движение куда-то вперед по изломанным линиям. Мне только почему-то хотелось, чтобы оно поскорее прекратилось. Я устала.
Я не помню, как пришла в себя. Надя сидела на полу, положив мою голову к себе на колени и слабо, устало, захлебываясь, била меня по щекам. «Ну что же ты, малыш? Нельзя же так меня пугать! Ты совсем отключилась» По моим щекам текли слезы. Мои? Надины?.. На работу я опять не пошла.

12 декабря
Сегодня Олька навещала меня дома. На ней был новый модный костюм в тонкую полоску, и она курила свои тонкие длинные сигареты, с ожесточением туша их в пепельнице. Все ее фигура казалась тонкой, длинной и вытянутой. Она рассказывала мне последние сплетни с работы, честила на чем свет стоит шефа. Когда я села на свой табурет, подперев ладонью подбородок, рукав моей широкой рубашки задрался, а когда я встала, чтобы налила ей еще кофе, она громко присвистнула. На сгибе руки, с внутренней стороны алели маленькие пятнышки от иголок. «Это сестра тебя колет?» «Да». «Ну и правильно, зря она, что ли, отучилась свое на психиатрическом? Она живо поставит тебя на ноги. И зря ты так раскисаешь, дорогая. Было бы из-за кого!» Я молча смотрела в окно. «Знаешь, я перестала видеть сны. Наверное из-за лекарств». «Оно и к лучшему».


15 декабря
Сегодня, впервые выйдя из дома в магазин, у самых его дверей столкнулась с Лешкой. Прошла мимо не глядя, но он поймал меня за рукав. Честно говоря, я подумала, что он мне привиделся. Я еще не привыкла к тому, что эти таблетки убивают сны, и остается одна реальность. Если это можно назвать реальностью. Он такой же, как несколько недель назад. Сменил пальто на зимнюю куртку с желтым мехом на воротнике, волосы начинают отрастать, гладко выбрит.
«Ты чего? Уже и не узнаешь меня?» «Да нет, я подумала, что ты мне снишься». «Рад слышать, что ты еще не окончательно сошла с ума. Твоя сестра мне звонила, говорила, что с тобой. Мне жаль». Он замолчал, и в воздухе повисла неловкая пауза. «Слушай, малыш, я к тебе по делу. Ты уж прости меня, но мне срочно понадобилась та книжка. Помнишь, я еще оставлял ее у тебя, когда мы планировали наш отпуск. Ну та, с описаниями достопримечательностей и пляжей острова. Жена хочет куда-нибудь поехать, и я подумал, почему бы не туда». Я молчала. «Ты не обижаешься, надеюсь?» В сердце ровно плескалось холодное море. Таблетки действуют: не будет ни шторма, ни слез. «Вот ключи, она лежит в левом шкафчике в секретере, куда я обычно убираю все бумаги. Ты же помнишь мою квартиру? Сам найдешь. Оставь ключи под ковриком у входной двери. А сейчас извини, мне надо в магазин». Когда я вернулась домой, ключи торчали в замке, но в квартире никого не было. Пустота. Почувствовав порыв сквозняка, я прошла в свою комнату. Окно было полуоткрыто, занавеска плясала на ветру, а на окне, то и дело перекрываемая легким полупрозрачным тюлем, стояла ваза с красными тюльпанами. Я зажмурилась, и долго-долго не открывала глаза. Отпустило. Сквозь щель в оставленной мной полуоткрытой двери тянуло холодом из подъезда. Окно было закрыто. С подоконника с легким мурлыканием соскочила серая кошка. Мой котенок. Надя принесла его, чтоб мне не было скучно одной, пока она на работе. В левом шкафчике серванта Лешкиной книги уже не было.

20 декабря
Надя уже не колет мне лекарства. Сказала, что завтра я наверное смогу пойти на работу. Сны постепенно возвращаются. Пустые сны ни о чем. Темные длинные коридоры со множеством поворотов. Разговоры на кухне под светом тусклой закопченной лампы. Я дома у мамы, а Надя где-то во дворе, носится среди цветущих деревьев под южным солнцем. Здесь нет такого солнца. И мамины руки. Слегка высохшие, но теплые, с длинными сильными пальцами. Они гладят мой лоб. Они берут за тонкую ручку красный фарфоровой чайник, наливают мне чай в низкую чашку с выщербленными краями. Здесь нет маминых рук. Я ни разу больше не видела во сне Лешку.

21 декабря
Я первый день на работе после долгого перерыва. Коллеги тепло интересуются моим здоровьем и несут мне конфеты и печенье. Я из вежливости давлюсь тем и другим, запиваю чаем и отвечаю на все вопросы. Дверь кабинета шефа открывается, и он появляется на пороге. Темно-серый строгий костюм и коротко стриженые темные волосы. Я невольно приподнимаюсь со своего стула – условный рефлекс, выработанный еще в школе, когда входит учитель. Он по-отечески смотрит на меня, громко прочищая горло. «Ну что же вы, милая? Хорошо, что вы наконец одумались и вернулись. Мы уже думали, что вас потеряли». И он раскатисто смеется собственной удачной шутке. Смеется весь отдел. Я глотаю чай, краснею, бледнею, лепечу слова благодарности, говорю, как я им всем признательна за заботу и участие.
Шеф скрывается в своем кабинете, коллеги постепенно отходят от моего стола. Собственные дела уже интересует их больше, чем я. И я этому рада. Олька подсаживается к моему столу, закинув ногу на ногу и демонстрируя новые чулки в тонкую сеточку – писк сезона. «Ну как ты, дорогая? Нет, правда, как ты? Мне не надо пустых фраз. Все еще бледненькая, но уже идешь на поправку». Она весело болтает, рассказывает мне о новостях отдела, сплетни о последней любовнице шефа, и я понимаю, что ей досадно, что это не она.
«Ты больше о нем не думаешь?» «Я больше ни о чем не думаю» - говорю я и невесело смеюсь. «Ну и правильно, вокруг столько мужиков, на нем свет клином не сошелся». Помолчав, она добавляет: «А сны свои интересные больше не видишь?» «Вижу. Изредка. Но, по крайней мере, я всегда знаю, что это сон. Впрочем, и раньше знала». Она смеется: «Ну и как же? Я где-то читала, что сны – это параллельная реальность. Типа если веришь в них, они реальны для тебя. Как же ты можешь понять, что тебе это снится, что это не всерьез?» «Понимаешь, - я наклоняюсь к ней поближе, чтобы не привлекать ничье внимание и чтобы никто больше не слышал моих глупостей. – Я всегда знаю, что это сон, потому что в каждом моем сне, как бы реален он ни был, на окне всегда стоит хрустальная ваза с красными тюльпанами. Всегда. И тогда я могу быть спокойна, я знаю, что мне это просто снится». Олька смеется, у ее глаз появляются лукавые морщинки. Она достает из своей пачки сигарету, очевидно собираясь пойти на улицу покурить и этой сигаретой, зажатой между указательным и средним пальцем, показывает мне на окно. «Как эта что ли? Так она всегда там стоит». Я поворачиваю голову. На окне, перед стеклом, за которым быстро сгущаются ранние зимние сумерки, стоит ваза. И красные весенние цветы.
Я медленно поднимаюсь, как в полусне, открываю дверь на улицу, а там, у второй ступеньки низкой лестницы плещется море. Туман быстро сгущается вокруг. Тихие серые волны приходят из него, и слабо разбиваются о холодный бетон ступеней. Там, далеко, все скрыто зимним сумраком и туманом. Как есть, в шерстяном костюме и в туфлях, я захожу в холодную воду. Дна нет, но мне уже не страшно. Оглядываюсь назад, на окно. На подоконнике, залитая светом офисных ламп – ваза с красными тюльпанами. И силуэт девушки в окне. Блондинка с хвостиком и в очках в тонкой оправе? Или это высокая темноволосая девушка со строгой, но теплой улыбкой и родинками на шее, чуть ниже подбородка? Надя? Хотя у этой фигуры, темной в свете ламп за ее спиной, короткие черные волосы и высоко задран воротник серого пальто.. Я выпускаю весь воздух и ныряю поглубже, в тишину и ледяной спокойствие без снов.

8 ноября 2006