53. На защиту в Ленинград

 
 Я снова взял тот же том диссертации и опять повёз его в Ленинград.
 Проректор Кулаков встретил меня в своём кабинете совсем обыденно. Даже подбородок боксёра оказался вполне овальным. Он что-то подписал в бумаге для моего контакта с секретным отделом, и я задвигался между многими кабинетами и людьми. Много раз мне приходилось обращаться к Кулакову, и я терпеливо сидел перед его кабинетом, ожидая выхода посетителя. В какой-то раз он сказал мне: «Если надо что подписать вы заходите сразу. Я подпишу».

 Я действительно почувствовал себя советским человеком. Ко мне потеряли интерес вахтёры и чиновники. Я скользил по узким коридорам ЛИАПа между студентами и преподавателями совсем как свойский.
 Мне всё время приходила мысль, что эта новая ситуация возникла в результате серьёзной помощи, оказанной мне лично.
 Теперь я смог послать первому лицу в городе неофициальное письмо: «Дорогой Владимир Григорьевич! Думаю, что могу обратиться к Вам так, ибо, хотя и очень далёкое, но незабвенное прошлое включило Вас в малое число людей, к которым я привязан сердцем. Благодарю Вас за поддержку. После посещения ВАК появилось письмо в ЛИАП. Теперь, похоже, что моя защита приближается, и я не сталкиваюсь с сопротивлением администрации».

 Должен ещё кое о чём рассказать.
 В городе Иваново ходили разговоры о жестокости Клюева. Говорили, что он был среди инициаторов позорного осуждения и издевательств над ивановскими врачами-стоматологами.


 В то время разжигалась очередная кампания борьбы с взяточничеством (в советском государстве строжайше запрещалось получить оплату за труд помимо официальной мизерной зарплаты. Это тоже называлось взяткой и считалось более позорным, чем кража).
 Как-то меня повесткой вызвали в Облсуд и там заглядывали в рот на зубы, которые мне сделал самый искусный в городе специалист Г.И.Черномордик. Следователь, с уголовной татуировкой на руках, даже вызвал врача, чтобы тот выдрал из меня золотой мостик для взвешивания.
 – Вы не волнуйтесь, мы его вставим бесплатно, – щедро обещал он.
 Это драгоценное украшение было сделано из моего золота. Один зубчик – составлял наш семейный золотой запас, но его не хватало. Услышав откуда-то об этом, мне подарила коронку наша знакомая Зоя Энтелис.
 Я знал Григория Исааковича, как человека исключительно преданного своей миссии врача. Никто не посмел бы даже намекнуть ему на какую-то материальную «благодарность». Такой режим строго соблюдался в его отделении всеми – от врачей до уборщиц. Мне это было точно известно не только потому, что часами сидел в его кресле, но и измученный «зубным вопросом», пользуясь давним знакомством, пару раз потихоньку просил Григория Исааковича сделать мне золотую коронку, ибо преподавателю, как артисту, приходится открывать рот «на людях». По совету знающих людей я даже подал заявление на эту тему ректору своего института. И получил на руки редкостный документ той эпохи:

 Зав. стоматологической поликлиникой.
 Прошу разрешить изготовление зубов профессору нашего института…из драгметалла. За его счёт. Ректор Нуждин.

 Получив эту бумагу (с печатью), я радостно предъявил её Черномордику... Он даже читать не стал. Сказал: «Иди к Ронкиной!».
 Эта женщина, похожая на библейскую красавицу Рахель, возглавляла поликлинику. Она сочувственно выслушала мои стенания. Спросила только – не инвалид ли я, и отказала.

 Вся вина Черномордика оказалась в том, что один из сверхблагодарных пациентов сумел при уходе сунуть под кресло бутылку коньяка. Уборщица донесла куда следует. (Рассказывали, что один известный московский профессор, узнав о суде в Иваново, удивлялся: «А я беру коньяк только ящиками, только ящиками!»)
 У следователя я потребовал, чтобы меня вызвали свидетелем на суд. Там и рассказал обо всём, добавив, что возмущён преследованием этого честнейшего человека, которому стремился всегда подражать в своей работе.
 Черномордика держали в тюрьме несколько месяцев, а зав. поликлиникой Ронкина погибла в заключении. Уже много позже Григорий Исаакович оказался очень близким ко мне человеком, выделяя среди других мой поступок. Я спросил его:
   - Может быть Ронкина притесняла работников в поликлинике?
   - Что ты, её уважали..., между собой называли "мама"...
   - Да как же она погибла?
   - Разное говорили, сумели передать ей лекарство, или на чулках...
   - А как её звали?
   - Маргарита Григорьевна...
       Что я могу сказать о Клюеве? Только то, что видел собственными глазами. При всех встречах бросалось в глаза исключительно вежливое не начальственное его отношение к подчиненным. Даже там, где бы он мог решить вопрос коротким приказом – этого не было.
 Думаю, что слухи распускали озлобленные на него прокуроры и прочие, которым от него доставалось, а сами по себе они уж точно были сволочами. Это видел своими глазами.

 Мне предстояла немалая бумажная работа. Надо было допечатать в диссертацию много страниц, содержащих новые и полные формулировки моих достижений с упоминанием их прямого назначения.
 К тому времени это были указания на авиационную разведку, системы наведения оружия, обнаружения движущихся подводных и наземных объектов и т.д. Надо было найти и вставить ссылки на закрытые журналы и отчёты. Поскольку речь шла о закрытой защите, можно было полностью выкладывать всё, на что работала моя точность. Конечно, работа от этого становилась более «сочной», интересной.

 Казалось бы, подумаешь, дописать и вставить несколько страниц. Это же не научная, а какая-то канцелярская работа. На самом деле всё это было сложно и требовало постоянного напряжения моих давно уже перегруженных мозгов.
 Всякое серьёзное писание начинается с черновика. Но любой черновик для закрытой рукописи я должен был писать в особой тетради в секретном отделе. Эту тетрадь выдавали через окошко, писать можно только здесь за одним из трёх столиков, вынести её к машинистке – нельзя. Были, правда, специальные машинистки, которые здесь же печатали. Но они часто отсутствовали или были загружены (а я ждать не мог!). Да, и печатали они плохо (а надо было всё сделать красиво!).
 Жизнь заставила меня обходить грозные правила. Рискуя, таскал бумаги другим машинисткам. Многое надо было на ходу менять, а взглянуть в диссертацию или черновик – целая история. Надо снова идти в секретный отдел, у окошка очередь, извиняешься перед работницами, что вот опять просишь выдать то-то, а у них правило: секретные документы выдавать пореже и уж никак не по нескольку раз в день. В итоге вталкиваешь в память всякие данные и формулировки. И всё-таки по правилам не получалось. Даже реферат размножал по-левой.
 Кроме этого готовил плакаты для доклада, встречался с учёными, которые могли бы войти в состав Спецсовета.

 Моя тема не влезала в единственную специальность «Автоматическое управление», которая была в ЛИАПе. Пришлось добавить «Электрооборудование» и представить её, как работу «на стыке двух специальностей». Это разрешалось, но с введением в совет дополнительно специалистов по добавленной специальности. Также следовало найти людей, готовых присутствовать на защите, чтобы заранее внести их фамилии в секретный список приглашенных лиц. Менять в нём имена нельзя – подозрительно. Ещё искал согласных стать оппонентами, готовых дать отзывы и т.д.

 Началось и самое главное – рассмотрение работы по существу на двух кафедрах.
 Одной из кафедр командовал Игорь Александрович Орурк. Он был мало известен в близких к моим делам научных кругах. Высокий и солидный, из морских офицеров. В нём чувствовалось настоящее петербургское благородство. Ко мне относился очень доброжелательно. Мы нашли с ним общего знакомого – Цыпкина, которого он боготворил, кажется, не меньше, чем я. Моя работа ему «смотрелась».
 Зав. другой кафедрой Виктор Антонович Бесекерский – известный теоретик в области автоматики, автор многих монографий и учебников. Он тоже относился ко мне как-то уважительно (более чем я сам к себе), с полным доверием к моим достижениям. Не знаю, что играло здесь главную роль. Хотя к этому времени уже вышли мои основные статьи в «Автоматике и телемеханике», где немногим удавалось опубликовать хотя бы одну работу. Общее число статей и докладов перешло за 150. Ещё к этому времени я имел около 40 авторских свидетельств на изобретения. На все эти числовые данные очень обращали внимание при защите. Количество и солидность моих публикаций раза в два превышали обычные показатели соискателей докторской степени.

 В 1982 году вышла в Госэнергоиздате и моя книга-монография. Но это отдельный рассказ.