И творческий поиск

На «и» оказалось мало подходящих слов. Время идет, а я все никак не сочиню рассказ. А главное – не придумаю слова. Заглавия, главного слова. Перебираю сначала существительные, те которые лежат на поверхности. Игрушка, например. Игра, игла, измена, история, ива, иволга (это вообще никуда не годится: «по вечерам на дождь кричала иволга»), играть. Но все-таки все возвращается к игрушке. Очень затасканное слово. И история сама собою возникает. Например такая.
Она – игрушка для дворовых ребят. Ее, дурочку, любят и пользуют одноклассники и однодворники. И всем она дает бесплатно, даже Ваньке сопливому, у которого невзначай вчера инстинкт проснулся. Дает за просто так, за слово «наш человек», за угощение из консервы, за теплую компанию, собравшуюся в теплом подвале, за глоток пива из горла, за косячок травки. И на все смотрит с небывалой голубизной своих глаз, с чистотой небес, с прозрачностью ангела. Но вот однажды ее «сняли» парни на «Мерседесе». Она поменяла компанию. И дает уже всем за доллары, за большие доллары, на холодных пикниках, на воздушных по своей недосягаемости замках. Ее уже стали знакомить с дипломатическим корпусом дружественных стран. У нее уже новая жизнь намечается. Ей вот-вот предложение сделают и увезут на дикий Запад. Потому что в ней было удивительно дикое очарование красоты. И ребята из теплой компании не выдержали такого предательства и устроили ей бойкот, а потом и рекет, то есть стали требовать с нее не доли, а всю получку. Она отказалась, и во двор наехала ее новая «крыша», кого-то поранили в мужском разговоре, шутя поранили в качестве наглядного метода. Крови вылилось, что другого стошнило. Ну а третий, за своего пораненного друга и за бесчестие, нанесенное компании этой игрушкой, убил ее. Прирезал. Сделал доброе дело и избавил мир от грешницы, точнее от обаяния греха. Вот тебе и игрушка.
Но писать об этом надо круто, с условием знания этого дна. А у нас такое происходит в смягченном варианте. Она была самой обыкновенной девушкой, отец зарабатывал в России, мама тратила деньги в Армении, она училась в частном вузе и готовилась стать матерью. То есть не сразу матерью – сначала нужно удачно замуж выйти, а потом и матерью – по генетическому коду и культурному стереотипу. Вышла с блеском – свадьба на триста персон. За самого богатого из всех женихов. За единственного то есть. Но через три месяца начались конфликты весьма странного свойства. Муж, не научившийся общению с женщинами, начал общаться с женой, ожесточенно и молча работая в постели – через поэзию Саят-Нова, воплощенную в пластике. Она, не привыкнув к такому буйству чувств, попридержала коней. «Я тебе не игрушка. К тому же я беременна и скоро стану матерью». Дело осложнялось тем, что кроме как к матери ему не к кому было обратиться за помощью. Незадачливому мужу пришлось по вечерам, по дороге домой, заезжать в цветочные киоски за букетом жене и на Киевскую улицу, где стояли проститутки. Часто контакты происходили в машине, рядом с букетом роз, которые все же были дороже чем услуги уличного психолога. А здесь кто кем играет?
Вот незадача – не придумаю слова на букву И. Как из той загадки: А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало. И осталось на трубе. Кроме этого И ничего не осталось и у меня. А может быть выйти из положения и оставить союзом. И назвать свой рассказ «И дольше века длится день и не кончается объятье». Но по всему видать, что и объятья не миновать. Осень, красота увядания и –
А вот еще одна история на тему игрушки. Человек в пальто, с тайной в кармане, с книгами в дипломате и картошкой в полиэтиленовом пакете (значит, машины не нет). Тип интеллигента эпохи развала империи и эстетического постмодерна. В реальной жизни мухи не убил. Никогда не воевал и крови горячей не пролил. Но пережил, телевизионным свидетелем, несколько другом за другом идущих войн современности: афганская, приднестровская, карабахская, чеченская, потом вторая чеченская, сплошную войну всех против всех. На его сознании и осели эти войны. Тонким флером, прозрачными морщинами, незаметной игрой нервных окончаний. Так незаметно и осело и отложилось, просачиваясь куда-то вовнутрь. Но что творилось у него внутри! Там была ужасная мешанина этих и других войн. Всю историю страны и своего народа он проживал в странной игре воображения. Там (а где собственно: у себя, в душе, наедине с самим собой? Или еще в каком внутреннем пространстве?) он был и полководцем, и неизвестным солдатом, который до конца отстреливается из своего окопа-могилы. Миллионы убитых задешево протоптали тропу в тишине. И он попал в это месиво, крошево. И написал исповедь виртуального убийцы, бескровного киллера.
С детства была у него игрушка – прозрачный пистолет. Сначала это был огрызок карандаша, символизировавший то заостренную пику, то ружье без копья, то дуло танка. То одельного пехотинца, то карандаш главнокомандующего, повелевающего армией. То линию фронта, то линию, отделяющую жизнь от смерти. Мальчик сидел на уроке и слушал рассказы по истории. Он играл карандашом, а перед его глазами проходили настоящие кровавые сцены, чистые в детской мечте. Затем игра переместилась подальше от назойливых глаз людей – в глубины душевные, и палочка карандаша стала не нужна. Его захватил звук битв, музыка у страшной бездны на краю. Прозрачный пистолет заработал вовсю. Он слышал его выстрелы, сам «хлопал». Он прыгал в люки бронетранспортеров, и все подобное: танки, блиндажи, подлодки – все замкнутое, запечатнное, забронированное символизировало камеру мира, из которого был один выход – дуло с прицелом. И юноша отстреливал свои патроны, снаряды, торпеды, ракеты. Через войну он общался с миром. Стреляли в него, он стрелял в других. Его обижали, он стрелял тогда, когда невозможно было поднять руку или отвеить на пощечину. Трус, собственно. Но не совсем. На настоящую пощечину он отвечал, а на слова – стрелял. Написал, что количество пролитой им крови равно выпущенной из него. Таким образом некий баланс в мировом кровопролитии сохранен.
А так он понимал, что если бы он решил материализовать свою мечту и купил бы настоящий пистолет или отправился бы на войну... То ничего по сути не вышло. Это плохой опыт. В конце концов его бы убило точно, а он так никого и не убил бы там, на войне, по-настоящему. Так что же это, болезнь или счастье?
А ведь есть еще и иные миры. И имя подхдящее вдруг меня осенило – Инна. Настоящая героиня романа об ином. А ведь есть такой человек с таким именем. Как же я забыл. Она была словно не из этого мира. Все мерзкое и плохое проходило мимо нее. Откуда она к нам залетела, из периода безбашенной влюбленности или из приморской страны – ощущение свежести и морской голубизны витало вокруг нее. Все эти ужасные серые зимы, колючие холода по вечерам и политические игры государства с народом, и неустроенность в личной жизни оставались при ней за толстой стеной, и все забывалось. В такую девушку недолго и влюбиться, во всяком случае – она может стать настоящим отзывчивым другом, упорно хранящим чужие мужские тайны, которые тоже не образуют никакой тяжести и неловкости. Каждую ее просьбу незамедлительно выполняешь. И тут узнаешь, что есть у нее друг. Не совсем друг, а так – привязался. Привязанность значит. Но она как-то пожаловалась, что с ним очень тяжело бывает, не поговоришь. Он ревнует, преследует, окружает чрезмерным вниманием, а когда она заболела – он и не навестил, и лекарств никаких не предложил. А ведь что ему стоило? Трудно с ним. А вот такие люди, как вы (в данном случае она это говорила мне) – совсем иное. Бог ты мой, думаешь. И для нее существует проблема иного. Как оказалось, она не ангел, а человек, и многое ей не нравится в этой жизни тоже. Например, настойчивые армянские парни. Вот Алехин – другое дело. С ним и поговорить можно, он и мягок и человечен.
Я сразу насторожился, навострился – что же дальше? Как-то мне пришлось познакомиться с этим типом, ее другом, которого, как я подумал, она хочет убрать моими руками. Такая перспектива была и лестна и неприятна. В этом типичном армянском парне не было ничего типического, на мой взгляд конечно. Добрый, мягкий, стоял в сторонке, пока я, по делу встретившись в городе, передавал ей необходимые бумаги. После я переговорил с Инной и сказал, что ее друг мне даже понравился. Я бы тоже мог с ним подружиться. Ну конечно, он думает и живет стереотипами – это ее слово, но в целом – вы даже подходите друг к другу. Это был мой комплимент ей. Что с ней стало! Она отчаянно замахала руками. Нет-нет-нет. Он как раз и не подходит. Она надеется, между прочим, уехать. В Париж, где ей нравится, или в Афины, где некоторые ее родственники обитают. А он, этот навязчивый и бестолковый ухажер, и слышать об этом не хочет. У него тут какое-то дело накручивается.
Я грешным делом подумал про себя, что у меня и дела нет даже в помине, и уехать я тоже как-то не стремлюсь, да и некуда.
И-и-и. Дальше – больше. Отношения со мной вдруг приняли тоже навязчивый характер. Она упрямо проникала в мои сны и ночные мечтания. Хотя помыслы о ней были исключительно чисты. Встречаться в отсутствие друга по разным причинам мы стали чаще. Наконец она не выдержала и открытым текстом заявила, что хочет разделаться окончательно со своим другом и видеть на его месте меня. Я, собственно, должен буду и отодвинуть его в сторонку. Она предупредительно дала его телефон и сказала, где можно будет его найти.
И вот незадача – как с буквой И. Я решил поговорить с этим парнем, вообще о жизни, ведь мы уже были знакомы. В любом случае, в воскресенье, на свидании, как предполагается, любовном, я должен буду дать ей отчет о проделанной работе. Как верно подсказала Инна, по субботам он торгует на вернисаже – значками, монетами, плакатами советской эпохи. Это его хобби, которое приносит неплохой доход. Не было ничего проще устроить случайную встречу. Он меня узнал и доброжелательно приветствовал. Вот уж нетипичный армянин, подумал я с горечью за Инну. Мы разговорились, он заинтересовал меня своим занятием. По специальности он компьютерщик, чинит процессоры в сервисе какого-то магазина. Тоже неплохой доход. А значки – увлечение, которым заразил его друг, причем бывший друг Инны. Это уже горячо.
Так-так-так, я быстренько превратился во внимающее ухо. А что у него с Инной, так или серьезно? Хотелось бы серьезно, но получается так. Этот бывший друг Инны был, собственно, ее мужем. У них родился ребенок. Но брак, несмотря на великолепие пары, подходившей друг другу, распался. Ничего серьезного, но много непонятного. Они и до сих пор дружат. И он, Карен, тоже когда-то был влюблен в Инну и, чувствуя себя свободным от обязательств перед другом, сделал ей предложение. Они пожили некоторое время. Но Инну интересуют деньги. А у него таких денег нет. Она обещала выйти замуж, если они уедут отсюда. А он дать такое обещание не может. Вот и попахивает у них дружеским разрывом, легким безболезненным концом. Он все это говорил, как бы совершенно не замечая того, что я и есть возможный его преемник. Об Инне можно говорить вслух, никого не стесняясь, словно она и не женщина вовсе. И конечно же женщина. Причем, которая любит денежных мужчин.
Я понимаю, что это звучит грубовато, но у нее очевидно желание поправить свое социальное положение за счет нового брака. А в таком случае избранник должен будет обладать крупным состоянием, ибо придется взять на руки ему не только Инну, но и ее семью, включая ребенка и неработающую мать, а может и еще какого родича. Так что деньги нужны, как у нас говорят, срочно. Но причем тут я, недоумевал я. У меня нет ни дела, ни денег особенных, ни такого интересного хобби, ни возможности уехать.
После этого разговора я почувствовал себя нехорошо. Словно облили чем-то неприлично звучащим и дурно пахнущим. Несколько дней я отходил. Как-то неприятно было узнать такие вещи об Инне. Ну и что, говорила влюбленная душа. Сколько таких случаев бывало, разведенки с дитем не люди, что ли? Будь благороднее и действуй, вторило горячее сердце. Но почему-то неприятно думалось, что она с хвостом. И принимать этот хвост меня, собственно, никто не заставляет, да и обязан ли.
И все же она действительно казалась мне чистым, иным созданием. И хотя к ней прикасалось множество рук, и сколько мыслей непристойных витало вокруг нее, и она плотно существовала к клетке мужского стереотипа жинщины с хвостом, страстно ища путей выхода из этого стереотипа и увязая при этом в другом, она мне казалась возвышенной и интересной. Идеалом. И лучше я не буду относиться к ней как к женщине. И она оказалась единственным человеком, которого я не «хлопнул» из прозрачного пистолета.
Так получился рассказ об идеале.