Жизнью в жертву принесенный

«Душу мою вознеси к красоте от уродства земного…»
 Прокл. «Гимн к Ликийской Афродите».

«Живопись для меня лишь средство отойти от жизни.
Крик в ночи. Подавленное рыдание. Застрявший в горле смех».
Жорж Руо.


Просторная мастерская словно ожила с приходом рассвета. Лучи яркого весеннего солнца проникали сквозь отверстия между портьерами и озаряли все вокруг. Они падали на висящие на стенах ковры, которыми была задрапирована мастерская художника, на неоконченные полотна знаменитостей. Он давно уже ничего не писал, но в комнате еще витал запах краски, смешанный с запахом табака. Он сидел у камина со стаканом коньяка в руках. Из его глаз текли слезы, слезы воспоминаний, ужасных и щемящих душу. Он просидел здесь, у камина, всю ночь. Он вспомнил все, от чего его сердце сжималось и превращалось в камень. В камень, который все еще обливался кровью, в котором все еще теплилась жизнь. Но были моменты, когда кровь, хлынувшая со всей силой, толкала к горлу ком, сухой и огромный, готовый разодрать его глотку в клочья. И под его натиском из глаз брызгал фонтан слез, соленых слез воспоминаний...

Чем был Монмартр в то время? Для кого-то всем, для кого-то ничем. Кто-то считал его местом сбора всякой городской рвани, проституток, бродяг и местных попрошаек, а для кого-то он был просто местом жительства. Но для него Монмартр был особым миром, он был его крепостью. Здесь он жил, здесь творил. «Мулен Руж» стала его вторым домом. Он проводил там ночи напролет. Он жадно всматривался в танцовщиц, старавшихся задрать свои прелестные ножки как можно выше, дабы представить на всеувидиние свои ажурные панталоны; делал зарисовки, улавливая самую суть натуры (он мог передать характер модели несколькими линиями). Он рисовал везде. На чем угодно и чем угодно: спичкой на обрывке газеты, огрызком карандаша на куске картона. Он, не переставая рисовать, пил, продолжая пить, рисовал. О его душевных муках можно было догадаться по его картинам. По портретам женщин, проституток. Он, словно пытаясь быстрее избавиться от гложущей его тоски и печали, резкими, нервными мазками, наносил контуры фигур, лиц, на которых жизнь оставила следы горькой безысходности. Его картины говорили за него, они его выдавали.
 Но Монмартр не спасал его от постоянной грусти и длинных, темных, бесконечных, полных одиночества ночей. Он был глубоко несчастен. Жизнь поступила с ним не самым лучшим образом, – щедро одарив талантом художника, заблаговременно, еще в детстве лишила возможности выглядеть, как нормальный человек, сделав калекой, карикатурой на самого себя. В один миг его мечты об охоте, о езде на лихом жеребце рухнули, скрывая под обломками его душу, его веру в самого себя, веру в жизнь.
 Его толстый нос, выпяченные губы, напоминающие личинку майского жука, делали его внешность отталкивающей и пугающей. Звуки, произносимые им, были искажены шепелявостью, наскакивали один на другой. Он сглатывал слоги, разговаривая брызгал слюной. Он не мог передвигаться нормально, без помощи трости, не мог пройти и десяти шагов, чтобы не остановиться и перевести дух. А взбирание по лестницам было для него самым тяжелым физическим испытанием. Но порой, устав от всего – от друзей, от машущих юбками танцовщиц канкана из «Мулен Руж», а особенно, от постоянных, изучающих его тело взглядов, стремясь к пониманию и, устав от постоянной жалости, искал приют в одном из домов терпимости. Только там он находил успокоение, нежность и ласку, которых ему так не хватало в жизни. Именно эти женщины могли дать ему абсолютную духовную свободу и уверенность в себе. Они, отверженные, инстинктивно приняли отверженного, поняли его. Торгуя своим телом, они опускались на самое «дно жизни», а некоторые, «просачиваясь» сквозь него, даже не замечали, что это самое «дно» уже над их головами. Они ничтожны и низки для всех. Для всех, но только не для него. «Наконец-то я нашел женщин не выше меня», – говорил он. Он сам, униженный и оскорбленный, переживший все тяготы жизни, ощутивший на себе все усмешки судьбы, умел видеть жизнь без прикрас.
А они, они даже не знали, что он известный художник, да и не интересовались этим. Здесь, в этом богом забытом месте, в отрешенном от всего мирке, чины и титулы не имели значения. Здесь человек был только человеком. Взаимная обездоленность объединила их, породила нежные отношения между ними. Но ему было не достаточно этого. Ему нужна была любовь. А любовь – это нечто иное. И он влюблялся. Влюблялся и был отвергнут и снова влюблялся, и снова оказывался выброшенным судьбой на помойку жизни, и снова окунался в свое горе, проклиная его, топил в стакане коньяка. Он понимал, что с его уродством, он может рассчитывать лишь на дружбу. Но его измученное сердце, измотанная душа просили нежности, просили заботы и любви, любви огромной, искренней и чистой, светлой, всепоглощающей и вечной.
Да, у него были женщины. Женщины, которых можно было купить за деньги. И неважно, была ли это проститутка или та, которую он, сжалившись, приютил, которая говорила о любви, проматывая его деньги. Позволяла часами смотреть на себя, обнаженную, моющуюся в ванной или красящую кусочком свеклы щеки, делать эскизы, рисунки. Но была в его жизни одна чистая и неземная любовь, но любовь с его стороны. С ее – лишь нежность, которую она безуспешно пыталась скрывать. Он тоже скрывал. Скрывал свою любовь, свою страсть. Она запретила ему говорить о любви, запретила влюбляться в нее. Они договорились быть лишь друзьями. Он согласился, скрепя сердце, он согласился. Но на что? На что он обрекал себя? Делать для нее все, что она пожелает, превратиться в собачонку, лижущую пятки и заглядывающую в глаза? Он знал, что наступит день, и он расскажет ей все. Расскажет ей, как каждый день он видел ее округлые плечи, и каждый раз он хотел дотронуться до них, каждый день он видел ее изящные руки, аккуратные ноготки, и каждый раз у него возникало желание покрыть их поцелуями, каждый день он видел ее стройный стан, и каждый раз он безудержно хотел прижаться к нему своим неказистым тельцем, хотел обнять ее так сильно, чтобы она вскрикнула от боли вонзающихся в нее ногтей. Он мечтал о ее пальцах на своих губах, о ее поцелуях на своих плечах.
И вот тот день настал… Он рассказал ей все. Все, что он чувствовал, все, что накопилось у него в душе. Но она, вместо того, чтобы понять, утешить его, разразилась молнией, вылила на него всю грязь, выплеснула все свои эмоции и ушла. Ушла вникуда. А он остался. Остался один на пепелище их отношений, с растоптанной душой, ноющим сердцем и искалеченной жизнью.

Уже совсем расцвело. Внезапно с грохотом захлопнувшаяся форточка вернула его к реальности. Но он не хотел этой реальности. Она для него – Ад. Она для него богом забытое место, где царит зло и ненависть. Ненависть ко всем: к родным и близким, к любимым и дорогим, к братьям и сестрам. В реальности только смерть… Он не видит больше света. Там только тьма и вечная ночь. Он не знает больше счастья и радости. Его улыбка, такая завораживающая раньше и такая вымученная теперь, выглядит зловеще и отвратительно.
Но жизнь продолжается. Каждое утро встает солнце и освещает своими лучами лица людей, согревает своим теплом их души и сердца. Но его душа уже не оттает никогда. В его душе застыла гримаса горестных воспоминаний, застыло горе, отраженное в его грустных глазах. Он вспомнил свое одиночество…
Он не видел, как она ушла. Слышал лишь звук ее шагов, постепенно удаляющийся. Он долго еще сидел молча, вслушиваясь в тишину своей комнаты… Он поднял голову. Его взгляд упал на чашку кофе, ту самую чашку кофе, которую она только что держала в руках, касалась ее своими бархатными, нежными губами. Но теперь ее нет. Осталась лишь чашка – напоминание о ней. Он почувствовал, как к горлу подкатывает ком и не в силах больше сдерживаться, взвыл от боли.
И разверзлась тишина и зарыдала ночь…



 июль 2000-январь 2001г.