Рассказ кёнигсбергского мальчика

Было раннее, прекрасное утро. Солнце только-только всходило, и было совсем свежо. Наш состав, состоящий из общих вагонов, несколько раз дернулся и остановился. Я, моя мама, мой старший брат Алексей и двоюродная сестра Галя, его ровесница, вышли из вагона и остановились, ища глазами тетю Зою, которая вызвала нас сюда, к себе, в этот немецкий город. Но ее нигде не было видно, кругом сновали люди, в основном приезжие, ища своих родных и близких. Было еще слишком рано и многие, как и мы, не найдя никого, отошли в сторонку и расположились на траве.
Вокзала не было, но было множество железнодорожных путей. Оказывается, это была когда-то немецкая железнодорожная товарная станция. Невдалеке от того места, где мы расположились, стояли на земле без колес два железнодорожных вагона, в которых было все: касса, зал ожидания и даже буфет. Рядом находилась водяная колонка, какая-то странная, если подергать длинную ручку вверх и вниз, то из трубы текла вода.
Мама, увидев ее, дала брату бутылку и сказала:
-Сходите с Галей, наберите воды.
Они сбегали, принесли. Мама сначала сама попробовала, а потом подала бутылку мне, сказав:
- На, попей.
Вода была холодная. Я отпил немного и отдал брату, а тот потом Гале.
Был май 1946 года. Весна. Теплое солнце поднималось все выше и выше, народ постепенно расходился, а мы все сидели и ждали свою тетю Зою, смотрели по сторонам, удивлялись огромному сооружению видевшемуся вдалеке с огромными дырками от снарядов в крыше. Оказывается, то был крытый немецкий железнодорожный вокзал.
Неожиданно, Галя вскочила, вскрикнула, - Мама! - и побежала, к одетой в полувоенную форму, женщине, идущую к нам.
Она подбежала к ней, бросилась на шею. Они начали целовать друг друга, а потом направились к нам. Женщина подошла, обняла маму. Я видел слезы радости в их глазах. Это была наша тетя Зоя. Затем она обняла и поцеловала меня и брата.
-Ну, как доехали?
-Хорошо, - ответила мама.
-Слава Богу. Пойдемте, там вон стоит машина, она довезет нас до дому.
Мы подхватили свои мешки, и все гурьбой пошли за тетей Зоей, довольные тем, что все дорожные мучения кончились, и теперь мы будем жить на новом месте, в городе Кенигсберге.
Машина, а это был старенький ЗИС-5 с деревянным кузовом, повезла нас по каким-то невиданным дорогам, выложенным булыжником, а кое-где и деревянным брусом.
Я сидел на мягком мешке и смотрел с удивлением по сторонам. Кругом были развалины, остатки домов, просто стены, вон полуразрушенный дом, два верхних этажа без окон, а в двух нижних окна закрыты фанерой и только кое-где видны стекла. И люди, в основном наши военные, солдаты и офицеры, попадались и гражданские, в основном женщины, с какими-то непонятными повязками на голове. Это такие у них головные уборы.
Мы едим по мосту через реку, он весь трясется, вот и второй мост, тоже такой же, и сразу же за ним с правой стороны - громада огромной разрушенной крепости, у фундамента валуны, а стены из темного кирпича, и тут же на постаменте железная фигура, видно немецкого императора, стоящего без одной руки. Проезжаем дальше огромную площадь, слева высятся стены разбитого здания (нынешняя мэрия), а справа тоже разбитый фасад Северного вокзала, и дальше улица и с правой стороны здание, на стене которого брат по слогам читает "Сталинградский проспект" (теперь проспект Мира). Здесь уже больше не разбитых зданий. Еще немного и машина останавливается у дома с вывеской "Магазин".
Тетя Зоя произносит, - Вот и наш дом.
 Мы спрыгиваем с машины и поднимаемся на третий этаж, в комнату, в которой мы все проживем до середины следующего года. Все, все здесь нам ново. Все не по-нашему. Немки - фрау. Пацаны - киндеры.
Еще названий улиц нет, кроме Сталинградского проспекта. Это потом им дадут такие названия: Каменная, Коммунальная, Чапаева, Степана Разина, Офицерская и другие. А тогда на них были в основном только развалины, с обжитыми подвалами и кое-где первыми этажами, и в них жили немки с ребятами - киндерятами. Они со страхом смотрели на наших ребят, боялись их, но и нашим ребятам ходить по одному было опасно. Многие из них ненавидили нас, за эту жизнь, которую им и нам устроили их родители.
Остатки домов, развалины были огорожены красивыми оградами, а внутри этих оград цвели деревья, кустарник и цветы. Какие сады! С набором всех сортов деревьев: вишен, алычи, яблонь, груш, слив. Тут же сирень всех цветов и оттенков, черемуха, жасмин! Запах жасмина до сих пор дурманит мне голову. Как все это было прекрасно!
Наш двор, обставленный двумя большими зданиями-магазинами и двумя небольшими домами, а также длинным немецким гаражом, был очень большим. В нем мы играли в игру, показанную нам немцами, по названием "Штандер". Это на кирпич ложится доска, с одной стороны ее укладываются палочки, а по второй надо стукать ногой, тогда палочки разлетаются по сторонам, а водящий должен собрать их. За это время все должны спрятаться, и он должен пойти нас искать. Кто-то должен быстрей его подбежать к доске и стукнуть по ней, сказав "Штандер", тогда водящий снова будет собирать эти палочки. А если он вперед кого-то стукнет и крикнет "Штандер", то уже будет водить гот, чье имя он назвал.
Мы играли с киндерятами и в футбол, с мячом вместо камеры набитым тряпками. Во всех играх мы были все равны, разговаривали, спорили, ругались, ели яблоки, делились с немцами хлебом, намазанным джемом.
 В сентябре брат и сестра пошли в школу во второй класс. Он в 1 - ю, а она в 4-ю, так как тогда школы были мужские и женские. А мне так хотелось учиться, но я был еще мал. И я вместе с ними повторял все, что они учили дома, и поэтому рано научился читать и писать.
Когда дома никого не было, мама и тетя Зоя уходили на работу, а брат с Галей в школу, то я оставался один дома, На мне лежала обязанность навести чистоту и порядок, подмести и помыть пол в комнате, в коридоре, а на кухне убирала фрау Эльза, тем она и кормилась среди 8-ми семей нашего этажа, а я еще должен был принести из подвала дров и угля, протопить печку, даже иногда помыть посуду.
Когда было нечего делать, я смотрел в окно, видел, как мужики с наслаждением пьют пиво у палатки напротив, а их стороной обходят немки.
А там, за палаткой, располагался огромный парк, домов - то там тогда не было, это была окраина города, это потом понастроили дома и возвели Дом культуры рыбаков, а в то время здесь было много глубоких воронок от бомб, в которых я часто наблюдал за лягушками и мальками рыб.
Часто глядя из окна, что творится на улице, я видел, как по той ее стороне шагает немец, который, говорили, сошел с ума, Он ходил, останавливал прохожих и показывал им фотографии, каким он был раньше: инженером и офицером, а теперь вот никем, и после этого он плакал.
А теперь вот идет наш стекольщик, дядя Ваня, на плече которого фанерный ящик со стеклом. Он идет и на всю улицу кричит невнятно "Вставляю стекла", а я знаю, что это он зовет своего сына, погибшего при штурме Кенигсберга, зовя его "Вставай Степан".
Потом, когда приходят брат и сестра, и они начинают учить уроки, а зимой очень рано темнеет, и свет у нас очень часто пропадает, то я зажигаю им масляный фитиль, это положенный в блюдце с маслом скрученный бинт, и мы так сидим, читаем, учим уроки.
Через год я сам пошел в первый класс в первую школу и с вниманием слушал, что мне говорила и чему учила меня, моя первая учительница.
Я очень любил читать и слушать радио. Я читал книги, которые нам приносили мамины знакомые, с которыми мы вместе ехали в поезде. Они жили в одном из уцелевших каким-то чудом домов, который до самого последнего времени одиноко стоял у Историко-художественного музея. Они, живя в самом центре бывшего Кенигсберга, занимались раскопками развалин и находили, кроме всего прочего, и книги в русском издании и некоторые из них приносили нам. Вот так я познакомился с "Порт-Артуром" Степанова, "Войной и миром" Толстого и другими шедеврами нашей и зарубежной литературы.
Сейчас в городе летом негде искупаться, все пруды и озера не пригодны для этого, и тогда мы, собравшись ватагой, шли на озеро, которое находятся между проспектом Мира и улицей Катина, и гам с вышки и с мостиков прыгали в воду, плавали, ловили рыбу и раков.
Раки хорошо ловились по весне, когда только оттает полоска льда от берега, и в прозрачной воде хорошо видно, как раки ползают по дну.
И тогда можно, всунув в клешню прутик, рак хватает его, вытащить этого рака на берег. А рыбу лучше ловить попозже, когда вода становится теплой, это в мае и в июне.
Когда немецкие пленные отремонтировали дом на улице Коммунальной, мы переехали туда, то у нас появился новый друг-Колька. Его отец в районе улиц Каменная и Степана Разина огородил пустырь и стал сажать картошку, и мы с братом отвели для себя несколько полосок и тоже сажали ее. Мы там же вырыли для себя землянку, хорошо утеплили и частенько ночевали в ней.
Чуть позже отремонтировали длинный трехэтажный дом на пашей улице Коммунальной и там тоже появились наши новые друзья Борис Болдуев и Валька Щепетов.
 Ах! Какое это было прекрасное время! Эти поездки на море, купание в нем, ловля рыбы с волнорезов, отдых в пионерских лагерях. Все, все прошло. Как я давно не был у моря, и вот наступила чудесная осенняя пора с желтыми опавшими листьями, с теплым солнцем, с пустынным беретом. И я снова, как в детстве, сижу среди дюн и гляжу на море, всматриваюсь в даль, вижу, как его синь сливается с голубизной неба. И мне так хорошо. Ни ветерка, ни всплеска.
Видения прошлого застилают глаза. Я стою на мостках, наложенных на волнорез, и самодельной удочкой стараюсь поймать рыбку. Я ее вижу сквозь толщу прозрачной морской воды. Рыбки небольшими стайками шныряют по дну. Рядом со мной мои дворовые друзья Колька и Борис. Они тоже ловят рыбу.
 Тепло, хорошо, спокойно и тихо. Поплавок неподвижно стоит на месте. Я вижу, как стайка рыбок окружает крючок с червяком, и поплавок быстро скрывается с поверхности. Я с волнение поднимаю удочку, чувствую тяжесть на ее конце, тяну удочку все выше и выше, и вот она блестящая, вертлявая уже в моей руке.
И так снова и снова. Колька и Борис тоже ловят, радуются, восторгаются. Рыбы уже много и скоро стемнеет, и мы уходим в дюны, сюда, где я сейчас сижу, разводим костер, нанизываем на тонкие прутики рыбки и жарим их, а затем с удовольствием едим с хлебом и солью.
Как это было все давно и как прекрасно!
А потом, под утро, когда ночная прохлада будит нас, мы выходим на вершины дюн и смотрим в темную даль моря.
Погода изменилась и нам слышен шум волн, плещущихся о берег. Рассветает и уже видны эти ленивые волны. Появляются чайки. Они опускаются на воду, берег, ходят вдоль него, роются в выброшенной волнами с моря темной траве.
Крики чаек выводят меня из прошлого, я встаю, и направляюсь не на зеленоградский променад, а на окраину города, прохожу мимо места, где в конце 40-х и 50-х годах стояли одно-двухэтажные домики пионерских лагерей, в которых в те далекие годы пришлось мне проводить летние каникулы. Сейчас здесь фешенебельный особняк. Я выхожу на центральную улицу Зеленоградска полную маленьких магазинов и кафе. Вот и рынок, где я покупаю пару больших сочных груш, и вокзал, со стоящей на путях электричкой, которая уносит меня из далекого замечательного прошлого в нашу повседневную жизнь, в непредсказуемое будущее.
Ах, как прекрасна осень, море и жизнь!