по жестам и улыбкам

Когда она уходила, она молчала и улыбалась, и он читал по жестам и улыбкам ответы на вопросы.
-Когда мы увидимся снова?
Улыбка – пожатие плечами: откуда мне знать?
-Ты будешь скучать без меня?
Насмешливые брови вверх – улыбка – покачивание головой: о, да ты заговорил о скуке!
-А я буду скучать. О тебе. Без тебя. Думая о том, что через 16 часов – время пошло! – снова позвоню тебе.
Такая понимающая улыбка: да-да, ты позвонишь через 16, но увидишь меня – через 160 часов… не раньше.
-Когда ты перестанешь меня мучить? – сказал и сам испугался, увидев грустную, грустную-грустную улыбку – словно бы уже издалека: если хочешь, прямо с этой минуты и перестану.
Мучить.
Если ты этого хочешь.
Если это – именно то, чего хочешь ты.

Впервые в жизни Женька увидел Галю на свадьбе друга.
Он шёл туда в твёрдой уверенности, что друг себя хоронит заживо. Где это видано – жениться в 23 года? Вот так предать всех друзей, холостых и неженатых, это же кошмар и ужас… Женька поглядывал по сторонам, невольно ожидая какого-нибудь подвоха ещё и от природы, но погода стояла отнюдь не похоронная. Просто чудесная. Апрель! Весна! В конце концов, Женя прекратил попытки сдерживания улыбки. Ловкие синицы и шустрые воробьи о чём-то спорили в кустах – наверное, делили территорию. Параллельно дороге торопились к невидимой речке сверкающие ручьи, асфальт подсыхал рыжеватыми от песка, которым присыпали тротуары зимой, проплешинами.
Небо синее, солнце тёплое, что ещё надо для жизни?
Твёрдая уверенность в предательстве друга угасала, и её место занимала другая, методично наполняла Женину голову: он сделает всё, чтобы уйти с Ваниной свадьбы не одному. Ещё час назад он вовсе не хотел "пропивать" лучшего друга, но вот посмотрел на всю эту весну… подумал-подумал… и решил. Ведь не обязательно именно пропивать, можно ведь и пофлиртовать с подружками невесты!
А она и сама, кстати, была очень даже ничего. Смотрела на Ваньку, такая вся влюблённая, красивая. Женя мысленно усмехнулся. Спокойнее, спокойнее… Не уводил невест из-под венца – и не надо. Ванечка такого подарка не заслужил. И, пока не сработал "рефлекс охотника" и не полетели в Вареньку огненные стрелы обольщения, Женя пробежал взглядом по толпе "подружек". Тоже, надо сказать, ничего девочки…
О!
Сколько их! На любой вкус!
Рыжая "дьяволица" с изумрудными глазами и карминно-красными губами… Блондиночка-лапушка в облаке оборочек и рюшек… Волоокая брюнетка, просто одалиска из гарема… Царица Тамара с высокой причёской… Голова кружилась от многообразия.
Женя рассыпался во все стороны стихами и песнями, приглашал на танцы и сам был неоднократно приглашён, и что-то никак не мог понять, кто же ему больше нравится? Блондинка? Брюнетка? Рыженькая?..
Тайм-аут!
Зажигалка щёлкала вхолостую. В щели окна тянуло прохладой вечера. На площадке вверху курили "взрослые гости", и Женя совсем уже было собрался идти в компанию солидных мужчин просить прикурить, когда у носа весело заплясал огонёк:
-Женя, ты прочитаешь мне ещё раз те стихи? "Ах, это красное вино, вкус поцелуя"?
Рыжая "дьяволица" призывно улыбалась, и Женя подумал, что, похоже, пока он определялся, выбор сделали за него. Эта девочка его никому не отдаст! Вон, какие коготки – длинные, карминные… И, если суждено в их жизни быть совместному утру… стоп. Женька старательно скомкал мысли о том, что её будет не так жалко наутро, когда пора будет сказать "финита ля комедиа", как было бы жалко, например, блондинку... и все её рюшечки.
Подышав немного дымом, Женя заговорил специальным голосом:
-Мы пили красное вино на брудершафт,
И наши пальцы чуточку дрожали…
"Дьяволицу" звали Анной – не хотелось называть её Аней или Анечкой. Ей бы вообще подошло какое-нибудь вычурно-затейливое имя, Изабелла, или Франциска, или что-то в этом роде. Вблизи оказалось, что глаза у неё не сами по себе изумрудные, а в красящих контактных линзах. Это было маленьким, но разочарованием. И это разочарование оправдывало жгуче стыдные мысли о вероятном утреннем расставании.
Впрочем, Женина уверенность в том, что он, Казанова, непременно устроит "ночь любви" таяла, всё быстрее с каждой минутой.
Трусость? Нет. При чём тут это! Трусостью будет – подарить Анне страсть и уйти. Навсегда уйти. Почему навсегда? Потому, что вряд ли утром останется что-то, способное удержать хотя бы на минуту, хотя бы для объяснения, почему уходит.
-Я жду тебя у стола, теперь мы просто обязаны выпить на брудершафт! – Анна ушла, размеренно покачивая бёдрами.
Женя почти естественно улыбнулся. Какой брудершафт! Все и так уже "на ты".
Проехал лифт, и наверху прокатилась волна оживления. Невеста чуть ли не взвизгнула:
-Чебурашка!
Ей ответил незнакомый голос:
-Крокодильчик! Позволь поздравить тебя с этим торжественным событием!
Женя понимал, что сейчас начнётся очередная порция приличествующего в таких случаях бреда про счастье до конца жизни, мир и лад и полный дом детишек, но всё равно вслушивался.
Очень уж приятным был этот незнакомый женский голос.
А голос этот желал… держать мужа под каблуком, чтобы он не загнал под шлёпанец. Вить из мужа верёвки – пусть простит муж, но обладательница голоса подруга не ему, а Кроко… Вареньке. И пусть муж всё-таки простит, но! Но, раз уж он охомутал Кро… Вареньку, то пусть терпит!
-Так вот, Варенька, Крокодильчик ненаглядный! Будь счастлива! А ты, Ваня, проследи, чтобы мой драгоценный Крокодильчик непременно был счастлив, ибо только в этом случае сможешь быть счастливым ты сам! Всё, торжественная часть закончена, подарки поделите потом…
Женя, замирая на каждой ступеньке, поднимался к Ваниной квартире. Он старательно медлил, пытаясь представить, как выглядит обладательница чарующего голоса.
Она просто не могла быть обычной. Она должна была быть… очень даже не обычной! Какой? Ну… Ну какой угодно, только не такой, как все.
Ступенька за ступенькой приближали его к тому, что есть в действительности, и он изо всех сил старался не спешить… а ноги не слушались, несли всё быстрее, и в зал, где Она поздравляла молодожёнов, парень почти вбежал.
Она стояла спиной к нему.
И со спины выглядела… Ничуть не хуже "дьяволицы". Ничуть не хуже, но и не особенно лучше. У незнакомки была вполне приличная фигура. Длинные русые волосы почти без причёски, светлый костюм со струящейся юбкой, в общем, такая… обычная девушка.
Почему это не стало разочарованием, как при виде накладной зелени "дьяволицы"? Потому, что её, такую обычную, словно окружал ореол света. Она была как статуэтка из тонкого белого фарфора в сумеречной комнате.
Женя наблюдал за ней весь вечер. И стихи читал – исключительно для неё.
Стихи о неожиданности счастья – счастья вопреки. И в конце вечера, захмелевший, не от вина, от ощущения того, что сам мозг стал фужером с шампанским, он понял, что пришёл на Ванину свадьбу, чтобы встретить Её.

Она отказалась от Женькиного провожания, и парень шёл домой один. И думал о ней. Он уже знал, что зовут её вовсе не Чебурашка, а Галя. Это имя удивительно шло ей. Было невозможно представить, чтобы её звали как-то иначе! Женька любовался ею, когда она пришла вместе с ряженными на "поиски ярочки", одетая цыганкой, бесперебойно пела частушки, гадала по картам и по линиям на ладонях. Женьке, глядя с вызовом в глаза и не глянув даже мельком на руки, нагадала несчастную любовь. И снова не дала себя проводить, а, заметив, что он осторожно тянется на почтительном расстоянии, без раздумий села в первую попавшуюся маршрутку.
Думал Женька о Гале и назавтра, и ещё через день. И всё чаще, и всё дольше. Потом, поняв, что думает о ней днём и видит её во сне ночью, и это ежечасно и ежеминутно, и так уже полторы недели – побежал за помощью к Ване. Друг усмехнулся с таким красивым выражением на лице, что Жене захотелось ему врезать. За одно это выражение.
Впрочем, другом Ваня был отличным. Велел приходить в строго определённый день в строго определённое время. Когда Женька на ватных ногах подошёл к дверям Ваниной квартиры, первым, что встретило, были звуки музыки.
Потом и Ваня, без звонка, ведь время было оговорено заранее, открыл дверь, прикладывая палец к губам:
-Тсс! Импровизируют!
Женя осторожно проплыл по волнам музыки в зал, и смотрел на пианино, и не мог вспомнить, стояло ли оно тут раньше. Вроде бы, нет. Но почему тогда оно кажется таким родным и знакомым? Только потому, что за ним в четыре руки играют Варенька и Галя?
Музыка накатывала морем, тяжелым, зимним, вскрикивала чайкой, отзываясь эхом в утёсах. Бежала вприпрыжку весенним ручейком, дробя солнечные блики, слепя глаза. Шумела мокрыми ветками с оживающими почками. Тенькала синичкой, оправляя пёрышки. Потом замерла и попросила закрыть глаза, у неё настала ночь. И ровно шумел весенний дождик, промывая город от остатков зимы. Снова замирание. И плеснул в окно жаркий летний полдень, белёсый, выгоревший…
Женя был ошарашен музыкой. Он потом никогда так и не смог вспомнить, думал ли о чём-то в те минуты – и были ли минуты вообще, ведь прошёл год, от зимы до зимы. Целый год за сорок минут импровизации.
Музыка была чудом.
И она свершила чудо! Галя – разрешила проводить её.
Правда, всего лишь до остановки…

Время шло. Началось лето. Женька стал частым гостем у Вани и Вари. Заходил по делу и без дела, иногда, не каждый раз, встречал у них с Галю, слушал, как она с Варенькой разучивают что-то невероятно сложное для концерта, репетируют, как они дурачатся, играя навязшие на зубах мелодии современных песен. Умирал, когда она отказывалась встретиться с ним на неделе за пределами квартиры общих друзей. Воскресал, когда заговаривала с ним, просто так, о чём-нибудь или вовсе ни о чём. И снова умирал, когда Галя, отправляясь домой, просила не ходить за ней. Зато Женя узнал, почему девушки называют друг друга Крокодильчиком и Чебурашкой. Оказалось, ещё в музыкальной школе сценку делали, играли "Песенку Чебурашки" (Галя) и "Песенку крокодила Гены" (Варя) по-разному: как в мультике, как вальс, как танго, как марш...
А потом репетиции закончились, и был концерт. Галя сама принесла билеты, и Женя долго разглядывал их, не вдруг веря в происходящее.
В день концерта погода не радовала. С ночи моросил занудливый дождь, было сложно понять, настало ли утро, а оно всё-таки настало, и даже худо-бедно в день превратилось. Женя долго-долго наглаживал свои парадный костюм и рубашку… начищал ботинки до зеркального блеска… взялся завязывать галстук – и чуть не удавился.
И на улице было душно. Слишком жарко, слишком влажно. Дребезжащий трамвайчик показался Жене передвижной помесью аквариума и сауны. Филармония встретила благословенной прохладой, но облегчение было не долгим – оказалось, что и в холоде может быть душно.
Простор, духота, холод, эхо… Женя впервые в жизни попал в филармонию, но думал не об этом. Думал о Гале.
Концерт начался, как спектакль, после третьего звонка.
Галя и Вера, затянутые под горло в чёрный шёлк, непривычно строгие, Вера с гладко причёсанными волосами, Галя со свободно ложащимися на плечи локонами, Вера настороженно-пасмурная, Галя расслабленно-отрешённая… они были как одно целое.
Женька не узнавал мелодию, которую, как ему казалось, выучил наизусть. Акустика зала, сумерки, холод воздуха, строгая тишина, всё было так… всё было так, как надо. И овация, грянувшая на поклоне, и крики браво, и вызов на бис, всё, всё абсолютно, так, как надо!
Перехватив изумлённый Ванин взгляд, Женя понял, что плачет.
 
После того концерта в первый раз он проводил её до дома. Шли пешком чуть ли не через весь город. Он держал её за руку, читал ей стихи. Она не отнимала тёплую ладошку. Даже отвечала лёгким пожатием.
Смотрела в пол. Улыбалась. И говорила так мало… Женька не мог не попытаться поцеловать её! И ожидал чего угодно в ответ на попытку, но всё равно был сбит с толку тем, что ему не влепили пощёчину – что обвили руками, пробежали пальцами по волосам, как по клавишам… В первый раз она ответила ему улыбкой на признание и вопрос:
-Я люблю тебя. Ты веришь мне, Галя?
Улыбка – насмешливое согласие: конечно, верю. Попробовал бы ты меня обмануть!
Со второго концерта он тоже пошёл провожать её до дома, но шли они уже почему-то в другом направлении.
-Разве ты живёшь не на …?
Она улыбнулась. Она почти всегда улыбалась, чаще – лукаво и насмешливо одновременно, только на этот раз ещё и говорила:
-А ты думал, я отведу тебя к тому дому, где действительно живу?
Он резко затормозил. Она тоже остановилась, зайдя вперёд и став перед ним в позу внимательной слушательницы.
-То есть, ты не живёшь по адресу …-хх, квартира хх?
-Нет, конечно. Я живу не там. И не здесь, - она кивнула на дом, к которому вела раньше.
-То есть, ты меня обманула?
-Да. Я тебя обманула.
Кто ещё, кроме неё, мог признаться с такой лёгкостью, с таким изяществом – да притом так, чтобы сам Женя почувствовал себя обманщиком?
-Но где ты живёшь?
-Тебе это так важно?
-Да.
-Да-а? А вот я так не думаю.
-То есть, тебя и зовут не Галкиной Галей?
Она на короткий миг упустила улыбку с лица:
-Могу показать паспорт.
-Покажи! – потребовал Женя, и через минуту жадно впитывал строчки: Галкина Галина Алексеевна – да! Год рождения 19ХХ – да! Прописана по адресу …, дом ХХ, квартира ХХ… Есть!
-Всё, – он захлопнул паспорт, отдавая хозяйке. – Всё. Теперь идём к тебе домой!
Она не трогалась с места, и улыбка её всё меньше нравилась Жене:
-Ка-акой прыткий! А кто тебе сказал, что я живу там, где прописана?
Женя задохнулся "праведным гневом". Четвёртый месяц - четвёртый месяц! Галя, Галинка, Галчонок, такая… какая? Лучшая, да, лучшая! Не смотря ни на что, всё равно лучшая, она же доверяет ему, во всём… кроме.
Доверяет ли вообще – если не хочет сказать даже, где живёт? Доверяет ли, если свободно ведёт задушевный трёп на все серьёзные темы, кроме тем её: возраста, места жительства, состава семьи, планов на будущее.
Ветер закручивал бумажки по асфальту. Август медленно, по одной, зажигал звёзды…

На следующий день Женя пошёл по адресу из паспорта. Не стал звонить по домофону, дождался, когда рыжие девчонка, мальчишка и собака отправятся на выгул, и вошёл.
Дверь заветной квартиры долго не открывали. А потом открыл… Дед Мороз. Ну не смог по-другому Женя назвать этого высокого, статного, бородатого, седого до серебра – деда. К тому же, в синем халате до полу.
-Здравствуйте, молодой человек. Вы по какому вопросу?
И голос у него был густой-густой, как у Деда Мороза в старых советских мультиках.
-Здравствуйте, - опомнился, наконец, Женя. – Я к Гале…
-А-а, вы, наверное, Женя! – догадался мужчина. – Галя говорила, что вы, скорее всего, придёте. Я – Алексей Вениаминович, Галин папа.
Женя почувствовал сердце в груди, оно застучало чаще. Почему? Не важно…
-Я… - начал он и понял, что не знает, что говорить дальше. – Я…
Алексей Вениаминович улыбнулся, и от глаз резкими разломами легли морщины:
-Галя говорила, что вы захотите узнать, действительно ли она не живёт здесь. И я подтверждаю, Женя, что моя дочь, Галя, не живёт со мной.
-А… где…
Улыбка стала шире – морщины резче:
-Если Галя решила, что вам не стоит знать, где она живёт, я не стану самовольно отменять её решение.
-Извините! – выдавил Женя. – Я… я п-пойду, ладно?
-Идите, Женя, идите. Было приятно с вами познакомиться.

…-Не, ну ты прикинь! – возмущался и одновременно восхищался Женя, рассказывая о походе Ване. – Ты только представь!
Ваня качал головой вполне сочувствующе, но Жене казалось, что друг его… не одобряет, что ли? Или ему не до него. Совершенно не до него…
-Да что с тобою, Ванятка? Ты меня слушаешь, но не слышишь!
-Да, попал ты… - снова невпопад посочувствовал Ваня, и Женя встряхнул его за плечи:
-Что случилось?!
Ваня поднял большие, круглые и словно слегка недоумённые, но совершенно счастливые глаза:
-Я скоро буду папой, Женька!
Женя потряс головой, словно вытряхивая мусор из ушей. Почувствовал, как губы кривит идиотская улыбка:
-Поздравляю, Ванька! Ну, ты, блин, даёшь! Папка!
-Ты бы кого хотел, Жень – сына или дочку?
Женька искоса глянул на друга:
-Ванька, тебя тут зомбировали!
И, придя домой, он всё недоверчиво крутил головой, мысленно повторяя: мой друг Ванька скоро будет папкой…

Как-то само собой получилось так, что Галя стала приходить к Женьке домой, когда хотела этого. И уходить, вызывая восторги родителей, как серьёзная девочка… и Женькино неудовольствие. Ведь пришла же, ведь сама пришла, и никто не гонит, могла бы и остаться до утра… стоило сказать об этом Гале, как на её лице появлялась улыбка-пояснение к словам – я не читаю твои мысли, но я знаю, о чём ты думаешь:
-Жень, разве тебе важно, что я приготовлю тебе на завтрак и подам ли кофе в постель… или всё же оставлю его в чашечке?
Женька вздыхал, соглашался. Не мог не согласиться. Он всё равно помнил её каждым вдохом, каждым взглядом. Но чётче всего – пальцами.
…пальцы переплетались: его напряжённые с её расслабленными, в какой-то миг Женьке показалось, что под его натиском прогибаются тонкие косточки Галиной ладошки, в какой-то момент он с удивлением ощутил, что её пальцы обрели силу, сжимая его, и казалось, что прогибаются Женины кости, и тогда вдруг стало что-то новое, не Галина ладошка и Женькина ладонь, а единое целое, как две фигуры на одной сцене…
…а как было бы здорово каждый вечер засыпать в одной постели, утром в ней же просыпаться, вместе завтракать за маленьким столом в большой кухне… строго улыбаться, непременно улыбаться, это будет жизнь улыбок, детишкам – их будет трое. Девочка и два мальчика. Девочка младшенькая. Их мама будет, разумеется, улыбаться, как не всякая Джоконда умеет, и девочка научится так же, дети всегда копируют родителей, и с детского садика за ней будут бегать мальчишки… а она будет выдавать им по одной заветные мамины улыбки. Женьке так хотелось увидеть, как же учатся маленькие девочки быть взрослыми женщинами!
Голова болела и раздувалась, потому что безудержные фантазии кипели в усталых мозгах бедного, несчастного Женьки, не находя никакого выхода. Он не мог даже просто рассказать Гале, что хочет засыпать и просыпаться... Нет, конечно, он пытался рассказать ей об этом, но натыкался на такую улыбку, что слова комом застревали в горле. Ваня скоро станет папой, а Галя ни намёком, ни полунамёком даже не намекала ни на свадьбу – ни на просто совместную жизнь. И отвергала все намёки, полунамёки и прямые предложения руки и сердца.
Женька хмурился, скручивал тугим узлом посторонние мысли и продолжал жить. Продолжал ждать.

Однажды она пришла к нему, поразительно другая, не такая, как в обычной жизни – а как перед началом концерта, когда становилась отрешённой и спокойной, смотрела в себя и не улыбалась только потому, что усилия, требуемые для улыбки, должны уйти в музыку.
На вопрос, что случилось, ответила приглушённо-тихим, но счастливым голосом:
-Я еду в Москву.
Коротко глянула на Женю – взгляд как удар в челюсть – и пояснила:
-Я буду участвовать в конкурсе молодых исполнителей.
Женя хрипло сказал:
-Я знаю, ты победишь!
Она покачала головой. Женька ждал улыбки, Боже, как он её ждал! Он так привык видеть её губы улыбающимися! Но нет. Галя всё так же тихо и ровно проговорила:
-Я не уверена в победе на все сто. Но всё равно еду.
-Я с тобой! – вскочил парень, и она тоже быстро встала, уперев ладони ему в плечи:
-Нет!
Прозвучало громко и резко. И она, наконец, улыбнулась, извиняясь за шум. Снова тихо, но уже с улыбкой, сказала:
-Нет, Жень. Твоё присутствие будет мешать, а помех не должно быть. Я слишком долго ждала… слишком долго готовилась. Это слишком важно. Понимаешь?
Женя молча кивнул. Ему казалось, что – да, понимает, как сложно сейчас Гале, и как важен для неё конкурс. А то, что её будет отвлекать присутствие Жени, заставило щёки парня нагреться, как спираль в тостере. Значит, он для неё – не пустое место!
Он снова провожал её до дома. До ещё одного дома в городе. Галя по-прежнему не доверяла ему в таких важных вещах, и это было как стена, сквозь которую не пробиться. Конечно, Женька пытался пробиваться, но ничего, кроме синяков и шишек, да ещё, может, мелких и не очень мелких царапин на сердце не получал.
Он держал её руку в своей. И как-то вдруг понял, что на самом-то деле она ему доверяет. Доверяет самое важное в своей жизни – пальцы! Ну какая разница, где она живёт, зато какими тонкими и хрупкими вдруг показались ему Галины пальчики… горло перехватило. Галя, почувствовав перемену в том, как он держал её руку, сжала его пальцы чуть крепче. Словно сказала: да, угадал. Доверяю. Верю.
Стена рухнула.

Женька не находил себе места с той самой минуты, как Галя позвонила и сказала, что она уже на полпути к Москве. Он собирался, когда узнает точную дату конкурса, накануне заказать службу в церкви, не то, чтобы так сильно верил в Бога, но просто не придумал другого способа хоть чем-то помочь Гале.
Она снова не доверилась ему.
Женя мерил комнату шагами, считал их и тут же забывал. Потом, как будто кольнуло что-то, сорвался, стал одеваться, собираться, побежал в церковь, не добежал, побежал к Ване, передумал, метнулся, было, на вокзал, вовремя вспомнил, что понятия не имеет, где там в той Москве тот конкурс… и как он вообще называется.
Пошёл по городу, просто так, без цели. Выходил на шумные улицы, шёл в толпе. Уставал от мелькания пёстрой почти зимней одежды, уходил на тихие улочки, уставал от прозрачной тишины, цеплялся слухом за случайные звуки – иногда попадалась и музыка, но всё не та.
Галя. Галчонок. Галенька. Галинка.
Галька под языком.
Мелкие гладкие камешки в голове, перекатываются, не дают покоя… И ведь не сказала даже, вернётся ли домой сегодня! Или завтра. Или когда она вообще собирается возвращаться домой. Собирается ли…
Город стелился под ноги потрескавшимся асфальтом тротуаров. Осень хмуро раздумывала, стоит ли впускать зиму, или, может, задать ещё одну оттепель.
Женя сам не заметил, как вышел к тому дому, где Галя была прописана. Ему навстречу попались уже виденные однажды рыжие мальчик, девочка и собака. Такие одинаково рыжие, словно их покрасили из одного баллончика аэрозоли.
Словно три оранжевых листа с клёна пропорхнули стайкой под ногами... кстати. Ноги-то уже устали!
Женя набрал номер квартиры, позвонил в домофон, и, против ожиданий, дверь открыли, даже не спрашивая, кто пришёл.
Третий этаж показался девятым, так трудно и медленно одолевались ступеньки.
Алексей Вениаминович был всё так же похож на Деда Мороза, хотя дед-морозы не ходят в серых классических костюмах. Женьку, виденного всего раз в жизни, он встретил, как доброго друга:
-Проходи, Женечка! Давай куртку, держи тапки, сейчас смотреть будем!
Женя растерялся, раскраснелся, сразу поняв, что собрался смотреть Галин папа:
-А разве классические конкурсы по телевизору показывают?
-Показывают-показывают… Всё показывают. Присаживайся, устраивайся… Ты молодец, успел вовремя!
Алексей Вениаминович подвинул к телевизору стул с высокой спинкой, уселся в нём, прямой, напряжённый, и эти прямота и напряжённость передались Женьке. Он сполз на край дивана, выпрямил спину, развернул плечи. Словно ощутил в ладони тепло Галиных пальчиков: "Я с тобой, Галя. Ты веришь – и я верю".
Показывали концертный зал. Зал рокотал морским прибоем, что-то говорили дикторы, что-то говорили ведущие, так дико было слышать американизированные интонации, Женька и не вслушивался, он смотрел на экран, ожидая появления Гали.
-…в этом зале…
-…рады приветствовать…
-…конкурсанты волнуются…
-…молодых исполнителей…
-…сегодня с нами…
-…жюри будет строгим, но справедливым…
Из транса Женю вывел голос Алексея Вениаминовича:
-…девятый.
-Что? – переспросил Женя. – Извините, я не… просто…
Дед Мороз усмехнулся:
-Галя наша будет выступать девятая. Последняя.
-Так мало конкурсантов?! – ужаснулся парень.
-Да это ж уже финал! – восхитился Жениной неосведомлённостью Алексей Вениаминович.
Женька почувствовал сильный жар в щеках и порадовался, что Галин папа его не видит. Надо же! Какая же Галя скрытная!
И как же всё-таки редко они видятся… Встречайся они чаще – разве удалось бы Гале скрыть своё участие в конкурсе?
В финале были два парня и семь девушек. Они вышли на сцену вместе. Парни во фраках, девушки в одинаковых вечерних платьях, все в чёрном, все в смешных белых "слюнявчиках", делавших похожими людей на ласточек.
Все ушли со сцены, вышли ведущие. Снова началась перекличка гула в зале и гула на сцене.
Восемь человек, по одному, выходили, кланялись залу, садились за неимоверно длинный и оттого нелепый рояль, исполняли свои конкурсные произведения, кто-то заметно волновался, кто-то не заметно, время тянулось…
Наконец вышла Галя.
Спокойная. Отрешённая. Ни тени улыбки. Лицо расслаблено, как у спящей. Ни малейшего сходства с ласточкой – "слюнявчик" остался где-то за кулисами.
Руки на уровне груди. Медленно сцепляет, переплетает пальцы. Смотрит – на Женю. И на губах всё же появляется улыбка: вот видишь, тебя здесь нет, но я всё равно отвлекаюсь на тебя… а что было бы, будь ты в зале?
Пальцы расплелись. Улыбка растаяла.
Галя прошла к роялю, и он перестал казаться нелепым. Он стал ровно таким, как надо. А когда Галя начала играть…
…музыка закричала от боли.
Женька испуганно отпрянул от экрана телевизора. Это не музыке было больно – это Женькину душу ранило звуками.
Галя не играла – всё-таки, есть игра, но есть и жизнь, и Галя именно жила. Раскрывала себя. Неужели не понятно? Вот оно, то, что в её жизни важнее всего! Этот зал, это затаённое дыхание зрителей, когда затихает последний аккорд, это чувство отрешённой опустошённости, когда надо бы закрыть клавиатуру, когда пальцы устали, кажется, их вот-вот сведёт судорога, но душа полна музыкой, и надо продолжать – не играть, нет, что вы… жить. И музыка жила. Музыка говорила, как привязанность вырастает и перерастает сама себя, и становится другим чувством – в точности так, как однажды становится женщиной девочка…
Женька слушал музыку, и упрашивал её не кончаться. А она, как и Галя, не вняла его мольбам. Завершилась дрожащим аккордом – просьбой о прощении.
Галя просила прощения у Женьки.
И он прощал, всё и сразу, не задумываясь.

Осень решила, что тепло больше не нужно, и вместо дождя, обещанного в прогнозе погоды, пошёл снег.
Снежинки кололи щёки.
Женька закрыл глаза.
Это было почти счастье – стоять в полной темноте (когда глаза закрыты, не видишь ни света фонаря, ни света в окне квартиры, где Галя всего лишь прописана, только странные, почти цветные пятна, тонущие в черноте).
А если бы при этом можно было бы ещё и не думать… но – зачем?
Ведь можно же думать о том, как и что будет, когда Галя вернётся из Москвы!
А будет всё непременно хорошо. Он предложит ей то, чего она хочет. То есть – скажет, чтобы она объяснила ему, чего хочет. И уж тогда он постарается! Всё сделает!
Он сдвинул брови, не открывая глаз: нет, не всё. А то вдруг попросит исчезнуть из её жизни? Этого он сделать не сможет…
Ночное эхо носило над улицей отзвуки работающих телевизоров и музыкальных центров, смеха и громких голосов, мяуканье и лай, работу двигателей машин… шаги… Женька открыл глаза.
Галя, неузнаваемая в тёплой куртке с отороченным мехом капюшоном покачивалась с пятки на носок. Поправляла длинный ремень спортивный сумки. Молча улыбнулась – привет, как дела? Да, да, мы оба рады моей победе, что теперь?
Мотнула головой, предлагая идти за собой, и пошла прочь от того дома, в котором была прописана.

Утро было серое, светлое от снега. Женька улыбался, разглядывая лицо спящей Гали. Точно такое же, с каким она играет на фортепиано. Сосредоточенное и расслабленное одновременно. По-детски сложенные на подушке рядом со щекой ладони. Пальцы подрагивают… наверное, видит во сне музыку.
…вчера они просидели далеко за полночь. Сидели друг против друга на кровати, поджав по-турецки ноги, разговаривали. Женька держал в руках Галины руки. Её пальцы слабо-слабо сжимались по очереди. Она не улыбалась. Её лицо было серьёзным и напряжённым. Она задавала вопросы.
Женька отвечал и улыбался, настала пора его улыбок.
-Ты видел всё сам. У меня будут гастроли. Я всегда буду в разъездах.
-Но ты будешь возвращаться, а я буду тебя ждать, если ты не захочешь, чтобы я ездил с тобой.
-Ты так говоришь, потому что не жил со мной ни дня.
-Как ты можешь так говорить? Я живу с тобой последние полгода так, как будто ты уже разъезжаешь по гастролям.
-Ты не выдержишь и начнёшь меня обвинять…
-Не начну.
-Ты не сможешь...
-Смогу.
-Ты не поймёшь…
-Пойму.
Вопросов становилось всё больше и больше, она придвигалась всё ближе и ближе, он обнял её, и она уснула у него на руках…
Женька уже успел обойти квартиру в снежном свете. Комната-спальня и комната с роялем. Везде книги. Везде ноты. Везде отсвет Галиной улыбки. Той, с которой она перебирает его волосы, играя мелодию, слышную только им двоим.
На кухне Женька заварил чай, отыскал хлеб и приготовил к жарке тосты, долго-долго думал, каким кулинарным изыском удивить Галю, когда она проснётся, ничего, кроме яичницы, не придумал и вспомнил её слова про кофе, постель и чашечку, тихонько посмеялся сам с собой… Теперь сидел и ждал, когда она проснётся. Ведь он лучше всего умел именно ждать.