Божья помощь U-key feat. Валерий Попов

Валерий Попов

U-key



Божья помощь
(второй вариант)





… С детства я как-то плохо воспринимал банальности, разговоры о неминучих суровостях жизни, о неизбежных и жестоких законах – больше мой взгляд был направлен куда-то туда… в туманность, неопределенность… Законы я понял сразу, но ждал от них чего-то и сверх. И почувствовал почти сразу ветерок оттуда. И самые тяжелые периоды моей жизни – когда я под ударами реальности забывал про тот ветерок, не ждал его и поэтому не ощущал. Надо уметь выбраться из-под обломков, выйти в чистое поле, радостно открыть душу и ждать!
Вспомните свою жизнь – возьмем жизнь обычную, не обремененную тюрьмами, но не богатую особыми внешними событиями… Что есть тяжелей школы? Потом ты хотя бы выбираешь место, где тебе быть, - а тут жестко сказано: будь только здесь! Сиди, и слушай, что тебе говорят, и повторяй слово в слово – как бы ты с этим не был согласен! И всегда чувствуешь за спиной взвинченного Гену Астапова, который в любой момент может опрокинуть тебе на голову чернильницу, но – сиди и не смей поворачиваться! И, держа все это в душе – каждый день, тем не менее поднимайся в предрассветную фиолетовую рань, прощайся под холодным краном с последним своим сонным теплом… Но это еще ничего, это все еще дома, среди своих, но вот выходишь на ледяную улицу и на собственных ногах нести себя навстречу мукам, которые – можешь быть уверен – ждут тебя в классе!… Что бывает тяжелей?! Ясно, что выход из теплого дома под всяческими предлогами затягивался до последнего возможного предела и с чувством запретной сладости – за возможный предел.
Наконец, я выходил, поворачивая тяжелую дверь парадной, на холодный звонкий Саперный переулок, медленно шел к широкой Маяковской – здесь обязательно ударял порыв ветра с мокрым снегом или дождем, выбивающим слезы. Тусклый свет фонарей усиливал отчаяние… Неужели так будет всю жизнь?!
И, опаздывая, точно опаздывая – вышел на пять минут после предельного срока! – я не мог заставить себя идти быстро – кто же может заставить себя быстро идти на встречу мукам?
Я сворачивал на узкую, темную между высокими домами улицу Рылеева – часов у меня не было, но я знал, что опаздываю… А это значило, что к издевательствам, идущим с парт, прибавляются издевательства сверху, с учительского пьедестала. Учителя тех лет находили простую и надежную платформу для контактов со школьными бандитами: вместе с ними – как бы в воспитательных целях – издевались над слабыми. Это объединяло их сильней всего, позволяло найти общий язык. Объединенная экзекуция намного страшнее разделенной, но, тем не менее, я не мог заставить ускорить шаги! Впереди во мгле начинала проступать белая гора Спасо-Преображенского собора, и вот я уже шел мимо ограды из свисающих тяжелых цепей и черных, морозных стволов пушек. Ограда вела меня по плавному полукругу. Шаги участились, сердце начинало биться сильнее в радостном предвкушении чуда. И вот я выхожу к фасаду церкви и нетерпеливо поднимаю голову вверх, к белой массивной колокольне, где под нежно-зеленым куполом, летел на фоне светлых облаков белый циферблат с черными цифрами и стрелками. Всегда в это время спереди, со стороны улицы Пестеля через Литейный шел радостный утренний свет, и всегда на торжественном циферблате было начертано мое спасение – стрелки всегда показывали на пять минут меньше, чем должны быть! Я успеваю! – хотя никак по реальным законам успеть не мог! Ликуя, я перебегал дорогу, вбегал в школу… и к этому моему состоянию, ясное дело, гораздо хуже липли издевательства и несчастья – так постепенно, с божьей помощью, они отлипли! Откуда вдруг у меня при входе в класс прорезалась улыбка, загадочное веселье на лице, озадачившее врагов?… Ясно откуда – от циферблата!
После уроков, уже когда за окнами темнело, за мной вдруг прислали гонца от завуча. Его все знали хорошо, и вызов от него, да еще экстренный, не сулил ничего доброго. Класс замер. Я медленно вышел. В кабинете меня ждала молчаливая и мрачная группа учителей. Настрой – такие вещи ощущаются и в детстве – был не хороший. Чувствовалось, что они долго и бесплодно сидели тут, в духоте, взаимно раздражая друг друга, бродили, как брага в бочке, с натугой соображая, как же все вокруг резко исправить (такие думы, все более тяжкие, сопровождают всю нашу историю), бубнили, бурлили, закипали – и вдруг возник случайный всплеск, случайно направленный в меня, - и все за неимением прочего стали радостно раздувать язычок.
- Так… может, ты расскажешь все сам? – сладостно проговорил тучный, весь в черных родинках завуч.
Все от нетерпения заскрипели стульями – наверняка этот пугливый мальчишка, не участвовавший во всем понятной жизни, а постоянно погруженный в какую-то отвлеченность, знает что-то еще, кроме фактов, известных им, - вдруг расколется?
- А что я сделал-то? – уныло проговорил я, с тоской понимая, что что-нибудь да найдется.
- Что ты делал сегодня до школы? – спросил завуч.
- А что я делал? Шел сюда! – с некоторым уже облегчением произнес я, достаточно четко уже понимая, что речь о какой-нибудь ерунде, нелепости, клевете. Я взбодрился.
- Так ты не помнишь? – произнесла классная воспитательница. Все они взглядами проницали меня, вольно или невольно подражая работникам того учреждения, что высилось на Литейном совсем неподалеку. Такой стиль общения был тогда моден, а кто может устоять против моды? Это мало комы дано. Не устояли и они…
- Не можешь или не хочешь сказать? – подхватила химия. И эту практику – допрос всеми по очереди – тоже они впитали из воздуха: такой воздух был тогда. Но я был спокоен. Чего же мне бояться? Так, пустяки, какая-нибудь чушь!
Я весело посмотрел в окно, на высокий циферблат.
- Да-да! – как бы наконец уличая, цепко ловя меня на признании, вскричал завуч. – Ты правильно смотришь, правильно! Ну, расскажи, кто тебя научил этому, откуда это берешь? – ласково продолжил он.
Что я мог сказать? Промотав несколько страниц своей жизни ничего зазорного, тем более относящегося к школе не припомнил. Прошлось на всякий случай, (мало ли что призабыл по нервозности) сделать ангельское лицо и невинными глазами посмотреть на завуча:
- Не понимаю о чем вы.
- Нет, вы только посмотрите каков нахал, - всплеснул руками завуч, - он еще имеет смелость отказываться от прямых улик, - химичка в подтверждении словам замотала головой, а завуч продолжил - а я тебе расскажу. Три дня назад, около девяти часов утра, как раз в то самое время, когда ты проходишь мимо нашего Спасо-Преображенского собора, перевелись все часы нашего района, в том числе и мои. Я уж не заикаюсь об опоздании на работу всего нашего школьного коллектива, перевелись часы и у блюстителей порядка и водителей общественного транспорта, вследствие чего образовалась многочасовая пробка на Литейном проспекте и примыкающих к нему улицах.
Я был поражен, неужели все мои не опоздания как-то принимали участие в жизни города, и не врут ли учителя по поводу моей «силы». Грозный взгляд Ильи Зосимовича, нашего математика красноречиво подтверждал мои самые худшие догадки – виновен!
- Я ведь… не хотел… так вышло, понимаете, - забормотал я, - не для выгоды, я ведь чтобы успеть на урок.
- Еще бы ты этим ради выгоды стал заниматься, - подал голос Илья Зосимович, - тогда уж точно беги-спасайся, - его голос был спокойней и, как мне показалось, добрее, мне полегчало.
- А вы уверены, что это именно я? Как я мог такое сделать? – не терял я надежды увильнуть.
- Вот мы здесь все и занимаемся тем, что пытаемся установить, как тебе это удалось. А вычислить тебя помогла внимательность одного нашего сотрудника, - учительница химии смущенно потупилась под поощрительным взглядом… Я понял, кто видел, и кто родил это собрание.
- Но что она видела?
- Ты шел … от ограды (наверное, чуть не сорвалось – «церкви»)… шел от ограды к школе, остановился напротив вон этих часов, - химичка ткнула пальцем в окно на циферблат, - посмотрел на них и вдруг часы перевелись.
- Но это еще не о чем не говорит, - воспротивился я, - ну и что, что постоял, мало ли кто стоит у собора.
До этого момента сидевший тихо и не подававший голоса завхоз Рахимич поднял густые брови и протрубил:
- Не мог он такого сделать, мальчонка на такие великие дела не способен. Тут все божья помощь. Попроси и получишь, - ему, вероятно, опротивели напасти взрослых стаей волков на одного ребенка, - полагаю, прежде думать надо, нежели такие вещи утверждать.
Рахимич возможно и занимал не очень авторитетную должность завхоза, но подпольную власть имел огромную. Говорят, его побаивался сам директор, кандидат в мастера спорта по рукопашному бою, и говорят не беспочвенно. Тем самым Рахимич закончил собрание, меня нехотя оправдали, взяв обещание таких вещей больше у бога не просить. Я был несказанно рад, что все так благополучно для меня закончилось. Даже хотел подбежать к завхозу и пожать руку, но тот, заметив мое желание, жестом остановил, не нужно.
Буквально на крыльях прилетел домой, махом сделал уроки и стал мастерить бумажных голубей. Все время откладывал «на завтра»: то футбол, то нет желания, и вот то «завтра» наступило. Бабушка искренне удивилась, когда после кропотливой работы, заперевшись на часы в комнате я вынес и положил на ладонь голубя размеров в пол мизинца.
 - Как ты умудрился такого кроху то смастерить? – спросила она, поглаживая меня по голове.
- С божьей помощью, бабуль.
Проснулся я собранный, решительный, говоря себе: теперь я точно не опоздаю. А если буду опаздывать пройду мимо часов и даже не посмотрю на них.
Поев супу, я выскочил на улицу, прошел Саперный и только сейчас заметил, как занесло вокруг. Муниципальные службы не справлялись с уборкой сугробов, а может, и вовсе не появлялись с утра на улицах. Идти было сложно, тем более короткий, мой привычный путь в школу не был утоптан. Свернув с тропинки, я побрел прямо, с силой переставляя ноги.
У собора остановился передохнуть, ухватившись одной рукой за ограду другой, уперев коленку, согнулся пополам, какое то время постоял, пополняясь силами, затем резко разогнулся. Майка под одеждами липла к телу, если стоять на морозе есть вероятность подхватить грипп. Да и времени потрачено куда больше, чем я мог себе позволить. Машинально поднял глаза на циферблат и обомлел, я опаздывал на полчаса. Обернувшись, попытался проследить свой путь, неужели он стал настолько долог сегодня. Да вроде нет. Я снова посмотрел на часы.
Вдруг стрелки двинулись в обратном привычному направлении. О, нет! Да что же это такое. Я вроде бы и не желал ничего. Пусть опоздаю, разборок с учителями больше не хотелось. Еще родителей вызовут в школу, тогда точно труба.
Я вздрогнул от легкого прикосновения. Прежде чем обернуться я скосил глаза и увидел на левом плече рукавицу с вышитыми на ней скачущими оленями. Такие рукавицы носил только один человек в городе - Рахимич.
- Здравствуй, Валерик! – Рахимич улыбался, выдыхая густые клубы пара, - почему не на уроке?
- Сугробы, - констатировал я.
- Понимаю, дороги не чистят. А проспектом не пройти было?
- Не подумал как-то, - от одной этой мысли я зардел, - я действительно хотел попасть на урок вовремя.
- Понимаю. А на счет часов не беспокойся. На тебя по этому поводу они думать не станут.
- Почему, - я заглянул завхозу в глаза, они улыбались, - это вы сделали? Сегодня. И всегда делали? – его глаза продолжали улыбаться, - С божьей помощью?
Рахимич так и не ответил:
- Беги на урок. А то действительно опоздаешь.
Он легонько хлопнул по заплечному ранцу и я побежал. До урока оставалось пять минут и если не успею сейчас, то никакая божья помощь уже не поможет.