М. п. три

Все заполнил звук, я погрузился в стихи и музыку, чего уже давно не происходило. С тех пор, как я потерял всю свою фонотеку, а, впрочем, и задолго до этого, я ничего не слушал, кроме ширпотребовского радио с ежеполучасовыми перерывами на новости об изнасилованных в высших эшелонах власти. Поначалу, уже выключив музыку, я еще прикидывал, слушать ли мне этот менее знакомый альбом, или поностальгировать со старым, известным наизусть еще со школьных времен. Пока я колебался, музыка затянула меня полностью. Вечер скрыл под темнотой и яркостью рекламы всё убожество города, а ноябрьская прохлада с легким покрапыванием придавали воспоминаниям естественности. Через несколько недель после перевода часов на зимнее время, наступает короткая пора, когда выходишь с работы уже затемно, уже достаточно похолодало, но еще нет той промозглости, которая загоняет в дом. Еще можно топать по улице и наслаждаться кипением города, иллюминацией, блестящим от мороси асфальтом.

Если косы дождей целый век расплетает и вертит,
над промокшей землёю озябшее небо давно,
приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте -
есть любовь и надежда, а третьего нам не дано.

Голос лился из миниатюрных наушников прямо в душу, почти перекрывая уличный шум. Это походило на клип – правильная пропорция настроения, погоды и музыки.

Горячей и черной картошкой печеной согрей ладошки.
Мы, с летом прощаясь, в огонь затухающий дров подбросим.
Зима опрокинет на ветви нагие снегов лукошко,
Наверно, лишь завтра, сегодня ж хозяйка - осень...

Но вот в клипе появился диссонанс. Жизнь приближалась ко мне вплотную, увеличивалась в масштабе. Город жил своей жизнью и вел себя клипу несоответственно. Никто не летел вместе со мной. Эфир был наполнен музыкой, но ее никто не слышал.

Сосны оянтаренные кренятся,
Наши беды остаются в стороне.
Знаю, там любые деньги обесценятся.
Только музыка в цене.

Я, привыкший к стационарной аппаратуре, не мог свыкнуться с контрастом несоответствия звука и окружения. Раньше это была темная комната с уютным подпрыгиванием подсвеченных стрелок уровня записи. Потом в той же комнате прыгал веселый зелёный эквалайзер с красными всплесками, и шипела игла проигрывателя. Руки за голову и

Месяц кончился, калека,
И рукой подать до лета,
Оптимист не верит в это,
Пессимист само собой,
От ночлега до ночлега
День длинней, поярче вега,
Но лежат еще три снега –
Желтый, серый, голубой.

А потом еле уловимое жужжание лентопротяжки, жёлтые огоньки на приборной доске и не менее уютны, чем в комнате, подсветка спидометра и тахометра. И всегда мы с песней были только вдвоем плюс фон.

Сейчас же запись чистая, как стекло и никакой жужжащей механики – даже не хватает чего-то, а соглядатаев поприбавилось. Они вторглись в мою музыку и ведут себя нагло и мелочно. Я плыву и позволяю себе сентиментальную рассеянность, а они мне этой рассеянности не прощают. Они беззвучно, но требовательно спрашивают меня о чём-то и ждут ответа, они раздраженно смотрят на меня, когда получают этот ответ, слишком громкий для их нежного слуха. Многие тоже погружены в свой аудиомир, но они умеют соразмерять громкость своего голоса с ситуацией. Но главное – они проявляют определенную бытовую ушлость. Они лавируют по тротуарам и задевают меня по касательной, хмуро сидят в ожидании автобуса, но внимательно следят за проходящими номерами. Быстро сбрасывают с себя наушники и, отбрасывая отрешенность, устремляются в бой за сидячие места. Я не могу пропустить ни одного слова, стихи никак не сочетаются с работой локтями. Мы с Дикштейном по-джентельменски пропускаем друг друга, но они этим пользуются и пробиваются вперед. Ритмичный фон из их наушников заполняет паузы между песнями.

Я выхожу на остановку раньше нужного, глотнуть свежего воздуха. Незаконченный альбом я могу сменить только на звуки семьи.
- Привет, Гарька-кошка.
- Привет, папа-собачка.
- Ну, как было в садике?

6.11.06