Хвост

Взобравшись на спинку скамейки и поставив ноги на сидении, Милош мучался от неприятного вкуса напитка, который он пил из банки, и от мысли: четыре случайности, произошедшие подряд, – это всего лишь четыре случайности или нет? Можно ли доверять четырем событиям? Почему такая цифра? Ждать до шестого или седьмого пр(о)исшествия?

Вот уже месяца три как у Милоша не было женщины. Было уныло и ровно. Как охотничья собака, которую только что перекормили, контакт с любой потенциальной жертвой происходил с затаенным желанием, чтобы в этот раз обошлось, не произошло. Обходилось, не происходило, к чему он был, в принципе, даже больше равнодушен, чем рад, оставляя девушек в досаде и недоумении, а ведь внешности он был достаточно привлекательной. Зашедшие гостьи принуждали его по привычке суетиться, эта суета затаивала тщетные надежды у гостей. Подразумевавшееся оборачивалось недоразумением. Так, приходящие, спустя месяцы, становились преходящими, разносили о нем разговоры, как о всё больше и больше становящимся диким человеке «из-за этого своего интернета». В конце концов, он поругался с кем-то уже совсем, и то ли дал себе слово, то ли это было сродни неизбежным климатическим перемещениям в воздухе, но вот уже несколько недель он вел себя стоически, хотя сам не понимал, насколько монументально должен смотреться человек, еще недавно пользовавшийся славой героя-любовника и покорителя всего, что есть у женщины, – а сейчас вдруг ведущий прямо противоположный образ жизни. Он ждал. Оно должно появиться само. Милош не был верующим, но, будучи крещеным в бессознательном младенческом состоянии, его в минуты разочарования посещали безотчетные мысли, навеянные скорее Дюрером, нежели Феофаном Греком.
Он не очень представлял себе то, чего ждал. Думал, что это станет понятно и так. Любое вмешательство в процесс он считал искушением и грехом против нового принципа жизнедеятельности. Жизнь деяла и, заметим, что не противилась этому и относилась снисходительно к этому баловству.
Баловство же превращалось в привычку. Он уже не представлял себе, что может проснуться как-то иначе: один, с горящей лампой у постели, не выключенной при засыпании, и книжкой со смятой опять же при засыпании страницей. Он вставал, придумывал различные способы завтракать (способов было три: яичница, сосиски, тосты, плюс вариации: кухня, балкон, телевизор). Он выходил из дома, покупал одну и ту же газету. Причем, знал, что он являлся единственным постоянным покупателем этого издания если не в городе, то в этом месте точно. Об этом же знала и продавщица, зимой и осенью носившая то ли темно-сиреневый, то ли грязно-синий фартук.
Знала, поэтому удивилась и она, когда во время традиционной покупки газеты около метро один и тот же номер в одно и то же мгновение захотели купить два человека. Милош и еще одна приятная молодая девушка с детскими светлыми косичками. Милош вежливо, как он считал, уступил даме и пошел дальше с вовсе не вежливыми словами в мыслях. Красивая фигурка конкурентки-завоевательницы уже успела его обогнать и маячила впереди, привлекая взгляд солнцем косичек и выцветшими джинсами, она перемещалась в толпе сонных прохожих так быстро и плавно, вызывающе подчеркивая свою гибкость и пластичность. Милош втерся в кишку метро.
Толпа вынесла его из вагона, засеменила ножками, заторопилась к открытому пространству, при этом ничего не делая для ускорения, а только мешая этому процессу. Какая-то дама задела ногой пивную бутылку. Бутылка, заливая пол слюной, с дребезгом покатилась по граниту. Женщина, сконфузившись, пошла быстрее, чтобы скрыться за спинами других, Милош воспользовался освободившимся пространством и рванул за ней, его обогнал другой шустрый парень, вскоре всё стало организованным.
Организация не отличалась ничем от запруды или засора в канализации, поскольку заключалась в стоянии гигантской толпы перед узким проходом. Второй эскалатор, как водится, находился в ремонте. Встречный поток, как водится, ехал сверху вниз спокойно, с промежутками между людей и, что особенно раздражало, сразу на двух дорожках. Он стоял и думал о солнце.

Спустя час он сидел в «бигмакочной», читая купленный-таки номер той самой газеты, в ожидании товарища, который должен был дать ему немного денег в долг. Заиграла очень хорошая песня очень хорошего музыканта. Сам факт заслуживал внимания уже потому, что в этих предприятиях всегда ставят одно и тоже, а тут кто-то то ли захотел внести разнообразия, то ли в менеджменте сегодня что-то поменялось (Милошу так и представилась картина «застуканного» меломана-менеджера в комнате для трансляции). Это была одна из тех ограниченных песен, которая могла нравиться ограниченное время назад очень ограниченному кругу людей. Она была известна, но не популярна, и только у таких лиц оно выражало определенное выражение лиц: оно связывало их с прошлым, с прошлым кругом других таких же, как они. Возможно, пионерский лагерь; возможно, уже и выпускной; может быть, что и вообще первое утро после первой милиции. Не важно. Это была Та Самая Песня. Под неё-то ставший вдруг сентиментальным Милош обнаружил случайность, претендовавшую на роль «второй».
Первых случайностей нет. Вторых, вероятно, тоже. Но вот это «вероятно» не может не радовать читателя.
Девушка-с-косичками, пробираясь между столиками, удерживая в одной руке качающийся поднос, на котором стоял стакан, судя по цвету, гранатового сока, увидела его и слегка улыбнулась. Да. Это сильно. Друг, который пришел дать денег, ожидал от него по меньшей мере благодарности, но Милош бормотал что-то о заказе на новый сайт, за который он быстро и много заработает и сразу отдаст, тушевался, бегал туда-сюда глазами, краснел и, вообще, выглядел неадекватно. Друг протянул купюры, неловко напомнил о дате возврата (тоже мне «друг») и вышел из кафе. Девушка с соком и косичками посмотрела на Милоша, улыбнувшись снова. Его вынесло на улицу, как выливают мыльную вспененную воду из ведра на тротуар.
Милош выскочил из кафе, помчался через площадь, чуть не попал под трамвай и буквально врезался в фургон, из которого армяне выгружали ящики с фруктами, известными большинству как гранат(1). Для нас это ничего не значащий факт, для Милоша – «в-третьих». Из ящиков что-то падало, сочилось, одуряло своим ароматом, осы влюблялись в раскиданную под ногами мякоть и прилипали навечно. К Милошу, следуя придуманному им же правилу, приходило Оно, но сам Милош не хотел в это верить, не хотел, чтобы Оно приходило. Его одуряли гранаты, осы, неинтересные новости из газеты, солнце, рикошетом отстреливающее от бумаги, косички, конкурирующие с солнцем. В литературе так много гранатового цвета, и каждый раз это ничего хорошего не приносило.
«В-четвертых» появилось сразу же после столкновения с фургоном с армянами. Это была та самая, с которой он поругался в последний раз. Она шла ему навстречу, свежая, красивая благоухающая, но и со всем этим еще более неуместная, не меньше, чем торговцы со своими гранатами. Она сказала ему, что давно его не видела, удивлена, поинтересовалась, подставила руку: вот кольцо, смотри какое. За эти несколько недель у неё неприятно похудела, если не сказать иссохла, рука. Они быстро свернули разговор – шутка к шутке. Милошу захотелось чего-то крепкого, сладкого и пузырящегося, он не уже не помнил, как свернул разговор, и вот
очутился на скамейке в парке.

Он жадно всосался в жесть, из-за большого скопления газов в банке было трудно пить, горло жгло. «Милош, это пришло. Не пугайся», - говорили собаки, выгуливающие своих хозяев. Он никогда не знакомился с девушками просто так, на улице, как большинство его развеселых товарищей. Он мог бы сейчас вернуться в кафе, завести разговор с косичками, но здесь всё было не так. Если собаки говорят тебе, значит, верь им.
Он отпил еще. Стало спокойнее. Она подошла, села так же, как он, на скамейку, поглядела на него с той же улыбкой:
- Долго будешь следить?
- А?- Милош всегда отличался удивительной расторопностью и реакцией …
- Бэ. Ты чего ходишь за мной?
- Я? Я не хожу. Это ты... попадаешься всюду мне на глаза.
- Угу. Я останавливаюсь такая, чтобы проверить, идешь ты за мной или нет, так ты сразу за какую-то бабу спрятался, типа клеить ее начал.
- Ничего не клеить. Это... Ну…
- Ясно. А чего пьешь?
Милош показал банку.
- Всякую гадость в рот тянешь. Дай сюда, - она взяла банку из рук не сопротивлявшегося Милоша, сделала из нее глоток и кинула ее в мусорную урну.
«Попала», - с восхищением подумал он. «Попались!» - воскликнули собаки и кошки.
И если весь предыдущий текст был скорее упрощенной версией бегства бедного Евгения от Фальконе, то всё последующее более походит на произведения для дамских журналов, потому что так уж вышло, что… Очень жалко тратить драгоценное место на то, что у всех одинаково и по-своему. При передаче словами несчастье струится радужными красками, в то время как счастливые минуты рассыпаются в серый песок синтаксиса. Нужно ли тратить усилия, чтобы рассказать, как они первый раз целовались, любились, сколько раз и где, как признались в любви и кто первый это сделал? Как каждое утро всматривались в каждый уголок и в каждый холмик друг друга. Как ходили за покупками. Как переселились в одну квартиру. Как знакомили друг друга c товарищами, а потом тихо ревновали друг друга к этим же товарищам. Как сочиняли планы на лето. Как спорили, кто будет готовить завтрак. Как рассказывали просмотренные фильмы. Как читали плохо запомненные стихи. Как прикасались друг к другу, стоя, в забитых людьми вагонах…
Неинтересно писать в силу боязни перехода в завистливую приторность, так и в гадливость от этой приторности – в конце концов, многие умеют описывать счастье других куда более сочными красками, нежели это получится у меня.
У меня могут получиться факты, из которых случайно начала складываться их жизнь, случайности оказываются нанизанными на вполне себе продуманный стержень, как ветки искусственной елки на ствол (искусственность здесь явно не к месту, все было настоящим; просто во времена всего генетически модифицированного их любовь казалась чудом). Как вы догадались, Милош был модным и соответственно востребованным веб-мастером, которого постоянно пытались привлечь к работе известные студии, но он отказывался, оставаясь, таким образом, одним из немногих свободных дизайнеров, не зависимых от конъюнктуры на рынке и денежных течений в бизнесе. Лена – простите, забыл представить – была дипломированным скульптором. Её работа, конечно, была не столь популярна, как у него, но именно её небольшие инсталляции, созданные совместно с группой молодых художников, обратили внимание случайных нью-йоркских специалистов, которые пригласили её на работу в Манхэттэн с таким окладом и такими процентами, что обдумывать предложение не хватило ни времени, ни смысла. И вот уже Милош и Хэлен (теперь её так должны называть будущие партнеры по бизнесу) летят на самолете в Нью-Йорк, где их уже ждёт купленная для них квартира на 25-ом этаже жилого гигантского небоскреба почти в центре города. У них были деньги и работа. Милошу ведь всё равно где строить сайты, изменились лишь гонорары.
В ту пору был бум динозавромании, благодаря фильму Стивена Спилберга. Они быстро, по-русски, оценили ситуацию, понастроили и поналепили свой вклад в моду на ти-рексов. О них написали в “The Times”.
Потом получилась такая штука - неожиданная для всех жителей города Нью-Йорк, хотя их предупреждали, но никто не верил. Из Японии приплыла безумно громадная ящерица. Одна, она нанесла немало ущерба городу и его жителям. Проходя по улицам, она разносила в крохи всё, попадающееся на пути. Когда она скрывалась от доблестных летчиков американской ПВО, она неосторожно махнула хвостом на уровне 25-ого этажа одного их жилых небоскребов, где в это время Милош и Лена любили друг друга на только что купленной широченной постели. Обрушилась половина дома, ничего не осталось от компьютера, который содержал все скрипты нового сайта Милоша для голливудской студии. От скульптур Лены осталась пыль. Удар был такой силы, что пожарники позже не смогли найти даже останков двух успешных российских эмигрантов, любивших друг друга. Ящерицу потом поймали и убили, и даже сняли об этом большой фильм и не один. Только места в фильме не хватило для истории про Милоша и Хэлен, которые умерли даже не в один день, а в одно мгновение.


(1) Такую нелепую словесную конструкцию пришлось вставить только из-за того, чтобы читатель не заподозрил, что я умолчал об уровне преступности или политической ситуации, если бы оставил не отягощенное лишними распространениями «…из которого армяне выгружали ящики с гранатами».
Город – Москва. Гранат – фрукт. Смерть – неизбежна.