Фото

В общем, так получилось, что я потерял блокнот, который мне подарил папа. Наверное, не так важно, по какому поводу подарил, а вот что там было и какой он был– это да. Такой, знаете, толстый, удобный, когда чтобы, если вдруг идешь так вот по улице, а тебе вдруг ни с того ни с сего мысль умная пришла, а ты её, чтобы не забыть, на ходу вписываешь в этот вот блокнот. То есть понятно, что завтра, наутро, ты прочитаешь и поймёшь, что вовсе не умная мысль и кто-то до тебя это уже подумал, и записал, и даже подпись для таких, как ты, поставил…
Но дело не в этом.
Даже я не знаю, зачем вот такое большее предисловие, учитывая, что по мелочи разговор. Я просто не люблю фотографироваться. Потому что непонятно зачем тратить деньги на какую-то пленку; потом не знаешь, что делать с этой пленкой, с этой фотографией, а еще надо покупать альбом, чтобы потом всем показывать: «Вот это я в Ялте, а это я c Андрюхой» (дальше рассказ, кто такой «Андрюха», никому не интересный). В общем, глупое, кажется, занятие.
А вот там, в этом блокноте, была фотка. Я и один парень. Имя у него, конечно, есть, я и назвать его могу, но ведь в данном случае вам ведь всё равно. Потому, бог с ним, с именем этим. Мы стоим на фото такие довольные, выпили, наверное, а сзади нас, далеко так, алтайские горы. Красиво очень, и всё реальное: настоящие, не в Голливуде нарисованные, горы, леса, закат. И парень-егерь. Настоящий егерь. Он им работает. На самом деле, у него есть и нормальная работа. То есть такая, о которой рассказывать неинтересно, типа брокера какого-нибудь или клерка (и в Алтае есть такие), поэтому и не буду про это ничего говорить.
Вот если бы посмотрел бы на фотографию тогда, когда ничего не знал про этого егеря, то ничего примечательного. А так: немножко как бы расстраиваешься (обычно пишут что-то типа «сердце защемило», но это ведь такая глупая метафора: где защемило, как, что?), потому что вспоминаешь уже этого человека по-другому. О нём, собственно, и речь.
Вся тайга разделена на секторы. Это очень удобно. Он ответственный за один из секторов. Вот уже на протяжении нескольких десятков лет каждый год в феврале он берет на своей брокерской работе большой отпуск (ему можно взять большой, потому что он какой-то начальник). И он полгода проводит, обходя свой таежный участок. Уходит в феврале, приходит в сентябре или даже в октябре. С собой у него: большой рюкзак и две собаки. И всё. Невозможно даже представить, что полгода он ест не пойми чего, таскает с собой этот рюкзак и разговаривает только со своими собаками. При всём этом он вполне нормальный такой, живой молодой человек, у него ни огромной окладистой бороды, ни взгляда тяжелого русского, типа Распутин-Пугачев, на ногах у него не лапти, а приличные ничего себе кроссовки. Дом есть, там и телевизор, и холодильник, и ноутбук. Здоровая живая семья: жена, двое маленьких детей.
И вот вроде, казалось бы, ну что интересного может быть в том, что ты по полгода ходишь по тайге? Ужас, оказывается сколько всего. То есть, возможно, для него или его коллег, если можно так выразиться, ничего интересного. Ну, это как, к примеру, один кинорежиссер рассказывает про фильм другому режиссеру: «перебивки», «крупный план», «отъезд» и так далее. Для таких режиссеров – этот разговор пустая трата времени во время очередного фуршета. А для нас ведь – блин, ну ужас, просто откровения какие-то! Или вот как-то я однажды с аквалангистами познакомился, они не дайверы, как Макаревич какой, а для них это настоящая работа: нырять за рапанами и другими безумными (для нас) деликатесами – за которую они получают зарплату. Для них эти вкусности, как для нас яблоки. И они так буднично и спокойно рассказывали, что они, например, уже две недели как без одного из членов их команды. «Не всплыл», - говорят. То есть не «утонул» или «пропал без вести», или как там еще обычно мы говорим. «Не всплыл». Почему – они даже и не задумались. Или виду не показали. «Лет за десять пять человек потеряли». Зацепился за что-нибудь – и всё. Один мешок остался (это типа буй такой, он и опознавательным знаком служит, и в него еще улов кидают). Должно пройти минут сорок, когда им становится понятно, что искать бесполезно: отнесло. «Или акулы», - продолжают они. Вот нормально, да? Акулы! В море-то! Вот для меня – как такое вообще говорить можно! А они так просто. А другой: «Не, ну это вряд ли. Они здесь маленькие такие». И показывает руками, какие маленькие; я если бы даже просто увидел такую «маленькую» рядом с собой - уже бы точно «не всплыл». Я еще помню, мы сфотографировались, но я же этого не люблю, поэтому не помню, где теперь эта фотография. Всё равно, даже если бы нашел, то в первую очередь вспомнил бы эту кучу вареных рапанов с картошкой, которую мы уминали с водкой на берегу вечером прямо у моря, а вовсе не того, который «не всплыл». Потому что на домашних бытовых фотографиях в фотоальбомах всегда все хорошо.
Вернемся. Собак своих тот егерь тоже за членов семьи считал, а может и больше. А как иначе? Они у него – собаки – умные были: ужас! Вот ползает у него по двору ребенок, маленький еще. То ползает, то топает косолапо. И всё норовит за калитку уйти, а одна из собак всегда подойдет к нему, за памперсы его хвать и оттащит, потому что тот чего доброго на проезжую часть так выбежит. Да?! А в тайге - так просто незаменимые собаки! Костер охранять или чего неладное почуять – это, понятно, а вот он подстрелит белку, вы на месте собак как побежали бы за подстреленной белкой? Небось, взяли бы, как того карапуза, цап - и принесли. А те - нет, подбегут и её носом толкают, двигают, потому что нельзя белку «цап»: шкура у неё тогда будет негодная. Представляете? Они, наверное, этот участок тайги лучше его самого знали, а уж он-то, сами понимаете, как знал! Вот идёт он средь дубов да сосен, выходит на просторный участок и говорит (мне лично он, конечно, ничего не говорит, это так про него рассказывают): «А вот на том бугорке сейчас мишки появятся». Минут десять проходит, и правда: медведица с медвежатами тут как тут. И медведей он, кстати, не боялся совсем. Говорит, что за всю жизнь близко только их жопы видел. То есть это к тому, что мишки трусливые очень.
А многие думают: раз идти на охоту, то уж на медведя. Это, вероятно, русская народная классика. Хотя, много книжек и про зайцев-побегайцев, и про мышек-норушек, но это, как мы сами понимаем, «не то». Чаще всего охота на медведей ценится среди людей богатых. Или, говоря прямо, бандитов; тех, которых раньше «новыми русскими» называли. Они очень это дело любят. Особенно зимой, когда у медведей спячка. Заказывают вертолет, садятся где-нибудь в тайге и спускают своих собак. Те отыскивают берлогу, облаивают её, а «охотники», думаете, что делают? С большой горечью рассказывал об этом егерь: они кидают в отверстие гранату и отбегают. А потом из-за деревьев и сугробов с замиранием ждут, когда же берлога со спящими медведем, медведицей и их медвежатами взлетит на воздух. На воздух она, конечно, не взлетает и вообще ничего такого волшебного не происходит, а только огромный столб грязи, снега, крови и мяса, дым от которого виден издалека.
Туда обычно и спешил наш таёжник, чтобы наказать гадов (как - не знаю, да и сомневаюсь, что хоть раз получалось). Его собаки обычно успевали первыми и выли, прибыв на место преступления, от жалости и горя. Они лучше людей понимали всю бессмысленность этой охоты. Им нечего было даже носом толкать: не оставалось даже более-менее внятного кусочка медвежьей шкуры, чтобы пригодилось хоть на что-нибудь. Всё обожжено и разорвано на клочки. Егерь смотрел, охал и, что делать, продвигался дальше по маршруту. А вот собаки, казалось, переживали больше, чем он: шли чуть понуро, вяло пробираясь сквозь снега. Казалось бы, им-то чего? А с другой стороны, и у меня, и у вас, наверное, вопрос появляется: а ему всё это зачем? И, видать, он сам как-то этой мыслью задался.
Один раз он решил получить от своих походов небольшую, но пользу. Финансовую. Сам догадался или подсказал кто: неизвестно.
Польза следующая. Есть в тайге такая штука «золотой корень». Вот даже не спрашивайте, что это и из чего. Знаю только, что это не то, что вьетнамцы засовывают в бутылки со спиртными напитками и продают под экзотическими названиями. И со сказками Бажова тоже не очень связано. И для чего он конкретно предназначен, тоже сказать не могу. Но это точно безумно дорогая штука, и отыскать её может только тот, кто очень хорошо знает тайгу. Именно, как тот самый егерь. Уж кому, как не ему, знать, где этот «золотой корень» может расти. Разумеется, после первого же похода у него всё получилось. Принес, кому надо отдал, от кого надо деньги получил: и, наверное, всё в обстановке соответствующей, таинственной, как в кино, потому что бизнес с «золотым корнем» то что называется криминальный. Странно, да? Вот икра, допустим, красная или черная. Она в рыбе, которая плавает в наших с вами реках. Не просто в речках, а даже в великой русской реке Волга. Казалось бы, бери, да и ешь из великой русской. А вот нет, и убить могут. Потому что бизнес «криминальный». Такое ощущение, что кто-то когда-то достал листок, разделил его на две графы. В одну вписал те занятия, за которые можно схлопотать по полной, в другую – за которые ничего не будет. Вот и получилось, что как будто в белуге наркотики перевозят, а вот грибы под Санкт-Петербургом ничем не отличаются от морковки. И корень этот чудесный значится, вероятно, в столбце, где героин и золото, потому что проблемы у егеря начались очень быстро.
Неприятности начались, конечно, не со стороны милиции, а со стороны тех, кому он, как говорится, дорогу перешел. Это вам кажется, что тайга большая. Маленькая она, тайга. И людей, которые занимаются «корнем» тоже мало. От силы два человека. Вот он третьим оказался, лишним. Всё у него было по полной: и в леса с пистолетом к виску вывозили, и дом обстреливали, и взрывчатки под сиденьем находил. Но от своего не отступался. Могучий был человек. Хоть и без бороды. Конечно, друзья и партнеры, которыми он быстро по такому случаю обзавелся, помогали. Но то, что он не бросил занятие, которое начал, - в этом он весь. Выстоял, выдержал первый натиск. Еще больше уважения приобрел. Казалось, что не было ничего, что остановило бы его. В общем, даже если его просто убили бы, он всё равно бы летал таёжным работником и после смерти, как гоголевский призрак.
И всё же остановили.
Как-то утром его жена проснулась, увидела, что нет его. Вроде бы значения не придала, но жена на то и жена, чтобы неладное чуять. Выходит во двор. Тихо как-то. Непривычно. Только далеко в огороде стонет кто-то. Она туда. Видит: муж её зарылся куда-то на грядке среди кустиков и даже не плачет, не рыдает, а как будто кряхтит. Подбегает она, а муж лежит весь в крови. И обнимает что-то кровавое и мохнатое. Ну, она сразу догадалась (вы уже тоже, наверное). Они, конкуренты его, поняли, раз уж тот и смерти не боится, то и отняли у него самое драгоценное, что было. Ночью залезли во двор и без шума, без звука пристрелил обеих собак. И положили на дорожке в огороде.
Собственно, вот.
Он лежал, обнимал и целовал то, что осталось от друзей его вечных, до самого вечера. Пока не оттащили его силой. Похоронили собак у дома. Думали, что он захочет, как сейчас принято, что-то красивое и дорогое поставить. Но нет. Я вот всегда думал, это как же нужно не любить человека, чтобы после его смерти ставить на могилу что-то дорогое и видное. Вот егерь ничего не поставил. Деревца рядом посадил. Растут теперь, маленькие еще, а глаз радуют.
После этого он и перестал в тайгу ходить. Занимается теперь своей главной клерко-брокерской работой. На машине с работы – на работу ездит. Портфель с бумагами вместо рюкзака носит. И блокнот толстый, наверное, есть. Иногда, когда гости, вроде меня, приезжают, показывает чудеса гостеприимства. Вывозит в леса, на алтайские горы. Фотографируется. Думаю, он так же, как и я, фотографии не собирает. А зачем? Чтобы каждый раз смотреть на долины, где в определенное время на обогретый солнцем бугорок выбирается греться семейство мишек? Очень трусливых мишек.