Два тридцать

Одеяло было брутально скомкано, смято, завернуто в чудовищный кокон. Воздух вдруг

просто исчез, оставив вместо себя тяжелый запах противно теплой батареи, пыльной

постели и тепло тела.

Тело запыхтело, обреченно вздохнуло, разлепило спутанные ресницы и медленно

выпросталось из кокона.

За окном было окрашено в пьяно-фиолетовый румянец чернеющего неба с ввернутыми в

него лампочками-звездами. Темненькие дома с одинокими желтыми и казенно-

лимонными окнами уныло выполняли роль горизонта между ночным небом и синеющим

снегом.

Неужели кто-то еще не спит сейчас в этом маленьком, с рождения обреченным быть

казенным городке? Зачем люди зажигают свои желтые лампы и не спят-не спят-не спят?

Снег изрыгнул истошный матерный лай собаки. Эту тварь на рассвете пристрелит

солдатик. Потом нервно сплюнет, поминет нелитературно мать ее и свое начальство,

вытащит любовно первую с утра сигаретку, покурит, молча созерцая розовый снег и

бурую собакину шерсть, запихнет тушку в мешок и швырнет ее в мусорный контейнер.

На заснеженной площади, за воротами, за верхушками синих елок, спрятавшись от моих

глаз, мерзнут ****и. Их короткие юбчонки и глаза с расплывшейся черной подводкой

пленяют молодых офицеров. И те везут лядей к себе на хату в разбитых Жигулях и долго,

бессознательно имеют. Щелка заберет денежку и похуячит к себе домой, варить ребенку
суп.А он выпьет с размаху литр,полезет за второй заветной

бутылкой, оступится, грохнется на пол и горько заплачет. А со следующей зарплаты

возьмет себе новую шалавчонку.

Ночь стыдливо бледнеет, и я засыпаю. И снится мне, что я стреляю в проституток из

солдатикиного ружья, а собака пьет водку не закусывая и предлагает мне покурить.