Мария

Я знал много девушек; все они были разные и все надолго не занимали моих рассеянных временами мыслей. Все как-то слишком скоро уходили из моей жизни, не задевая чего-то до глубины сердечного и душевного. Делая её лишь на несколько мгновений полноценной, а потом, покидали её, оставляя тело моё и душу в растерянности и в отчаянье, но я скоро забывал о них и сердце моё более не волновалось при встрече с ними.
 Сейчас мне уже более 40 лет, жизнь моя по большей мере размеренна и скучна. Не так давно я стал вдовцом, дети мои уже совсем взрослые, живут своею жизнью и лишь изредка мне удаётся видеть их. Жена моя была старше меня на несколько лет, женщина она была состоятельная и строгая. Мы с первой секунды прониклись друг к другу доверием, но мы никогда не любили друг друга, я был привязан к ней, но не было той страсти, той безумной любви, что делает человека безмерно, замечательно счастливым. У нас было скорее обоюдное соглашение жить вместе, чем воля чувств. Она была мне хорошим другом, она была умной, превосходной собеседницей и подругой. В своё время, по молодости мы оба вели жизнь без разбора и оба устав от такой жизни, нашли, наконец, друг друга. Вся наша жизнь протекала спокойно, размеренно, временами, даже счастливо. Мы ничего не таили друг от друга, между нами была какая-та нежная, таинственная связь, что возникает между близкими людьми с первого мгновенья встречи.
Сегодня один из тех скучных зимних дней, когда человеку, простому русскому человеку хочется уединиться с собою, если нет никого рядом, то порассуждать вслух или заново вспомнить всю жизнь свою. Вот и, теперь, я сижу в своём тихом кабинете и смотрю сквозь полупрозрачную тюль на белое небо и, медленно переводя взгляд всё ниже, на холодную землю, усыпанную густым снегом, думаю о своей жизни.
«Есть люди, чья биография полна встреч и расставаний, эмоциональных всплесков, путешествий и знакомств. Я же не отношусь к такому типу людей. Вроде бы и меня жизнь не обделила событиями, но они все проходили мимоходом, будто я случайно оказывался их участником. Я не жалуюсь на судьбу, просто сейчас мне вдруг захотелось записать что-то из моей жизни, начать вести дневник, что-то особенное, что заставило более ясно, более чувственно понимать всю историю моей обыкновенной жизни.
Я знаю одну единственную женщину, которую люблю искренне и которая является для меня тем идеалом девушки, который создаёт для себя каждый мужчина в течение всей своей жизни. Эта девушка – моя сестра. И, наверное, история её жизни будет намного интересней, чем моя. Я уже долгое время не виделся с ней, но отчего-то её образ наглухо засел в моём сердце и я помню всё, что когда-то казалось мне таким прекрасным, таким замечательным в ней.
Мария младше меня на несколько лет, но, сколько я себя помню, она всегда давала мне советы и учила чему-то. Она была обычной девочкой, скромной и послушной; иногда, даже излишне скованной и застенчивой, но, как показала мне жизнь, это намного лучше, нежели раскованность и наглость, присущие некоторым женщинам.
 Когда ей было 10 лет, а именно в это время я отчётливо помню Машу, как ребёнка, она не любила подвижных игр и отчего-то практически всегда играла дома, лишь изредка выходя во двор и гуляя на свежем воздухе. Но, зато, она безумно любила подолгу, сидя на подоконнике у открытого поутру окна и свесив ноги на улицу, читать книжку или просто смотреть в сад. Окна её спальни, такой маленькой и серенькой, что я иногда, право, удивлялся, отчего ей не переехать в другую свободную комнату для гостей, которая была намного просторнее и чище, выходили в небольшой сад позади нашего дома. Он всегда был безумно скучным и грустным, там росли яблони, груши, виноград и какие-то кустарники, особо не интересовавшие моего мальчишеского ума. Я всё больше пропадал на улочках и в проулках нашего городка, которого впрочем, городом и не назовёшь, настолько он был мал и неказист. Хотя, теперь, я бы многое отдал, чтобы хотя бы несколько часов посидеть вот так с Машей и просто любоваться этим скучным, навевающим лёгкую грусть, садом. Со временем жизненные ценности меняются и, начинаешь ценить то, что когда-то казалось и глупым и нелепым и, даже, ненавистным.
Теперь, вспоминая всю нашу жизнь в том городке, в том доме, я понимаю, что Маша намного лучше, намного отчетливее, чем я, жила и понимала жизнь. Быть может, оттого, что больше читала или же, просто была другим человеком, с другими взглядами на жизнь и понятиями о ней. Мы вообще довольно редко разговаривали по душам, но если вдруг в доме возникала ссора или же меня бранили за что-то, она всегда поддерживала меня. А вот её, никогда не ругали. Я помню лишь тот незначительный случай, когда она заперлась с матерью в комнате и о чём-то долго говорила, а потом выбежала вся заплаканная и расстроенная. Она часто говорила мне, что я глупый и, что я не понимаю того, что нужно любить всё вокруг, любить и беречь, а не грабить и опустошать. Я же просто смеялся ей в ответ и, улыбаясь, говорил: «Вот подрастёшь и поймешь, что иногда хочется и побаловаться и подурачится!» Она слегка пожимала плечиками и молча уходила к себе. Но изредка, всего пару раз за всё наше детство, она подходила ко мне в каком-то полувозбуждённом состоянии и просила взять её погулять вместе со всей нашей непослушной, разбойничьей компанией. И что больше всего удивляло меня тогда, так это то, как она держалась с моими ровесниками и людьми, полностью отличными от неё и по складу характера и по складу ума. Она вела себя, как ни в чём не бывало, а они, всегда такие разборчивые, придирчивые и нахальные, как-то сразу приняли её радушно и ласково; затихали, с каким-то волнующим уважением, когда она появлялась и, что-то до глубины души прекрасное появлялось в их лицах в ту самую секунду, когда она немного дичась их вначале, робко и по-доброму улыбалась, а потом каждому в отдельности слегка пожимала руку. Когда я говорил им, что с нами пойдёт Маша, они все были как-то даже странно по-детски счастливы и рады. Наверное, Мария всегда оставляла такое впечатление. В ней было что-то такое объединяющее, безобидное, но в тоже время величественное и ограничивающее. Если говорить о мальчиках, то она лет до 16 и вовсе не воспринимала их, как тех, кто может быть не только друзьями, но и возлюбленными. Среди моих друзей был один, который был влюблён в Машу, но она, будто и не замечала этого и абсолютно искренне просто дружила с ним. Помню, как он приходил к нам рано утром, пролезая через открытое Машей окно, и уходил лишь после обеда, уже ближе к вечеру, когда я заходил к Маше в комнату и звал его гулять. Он рассказывал мне о том, как с ней интересно. Они по несколько часов сидели на полу и болтали о чём придётся. Ему ужасно хотелось ей понравиться, но моя сестра не давала ему и малейшего на то шанса. Вернее, он нравился ей, но как человек. В конце концов, его родители переехали из того городка, и они расстались. Он писал ей вначале, но уже на тот момент её сердце было несвободно, как раз в то время, когда они простились, Маша повзрослела и именно с того времени в ней произошли те изменения, которые единожды происходят в девушке, когда она влюбляется впервые и когда постепенно превращается в женщину. Первое время она отвечала на его письма, он даже хотел приехать и повидаться с ней, но потом их переписка прервалась, и его письма так и оставались лежать безответными на моём столе.
То была весна, Маша, вернувшись однажды из школы, заперлась у себя в комнате и до самого вечера не говорила ни с кем и не выходила оттуда. Она даже закрыла окно, что делала довольно редко, только тогда, когда были морозы и сильный ветер. Я пошёл, по просьбе матери, позвать её к ужину. Я долго стучался, а она долго молчала. Я уже решил, что она спит, когда Маша отворила дверь и вышла в коридор. Никогда не забуду её лица в ту минуту. Оно было исполнено какой-то особенной грусти, а быть может и не грусти вовсе, глаза её будто потемнели, лицо стало бледнее, губы слегка подрагивали, она вся будто вздрагивала изнутри, руки её опустились и как-то необычно лежали вдоль тела, она ссутулилась и смотрела, будто исподлобья, но прежняя доброта её всё ещё оживляла тело. Маша робко поправила волосы и вдруг пожала плечами. Я удивился этому жесту, я ничего не спрашивал у неё, но она тогда, будто сказала мне: «Я не знаю. Не знаю, что со мной». В тот вечер она сидела тише прежнего и сразу после ужина вновь пошла к себе, хотя, обычно, она помогала маме убрать со стола. Все отметили это, но никто не обратил особого внимания.
На следующее утро она вдруг заболела, причём Маша вообще не отличалась особой болезненностью и заболевала не более раза в год и то, лишь на пару дней подхватив лёгкую простуду. Но тогда она целыми днями лежала в кровати с высокой температурой и лихорадочным кашлем. Она не могла даже читать, из рук её выскальзывала книга, и мама даже кормила её сама. Мария была слаба и с трудом говорила, всё больше как-то болезненно улыбалась, и всё её личико напрягалось от этой усталой улыбки. Я часто приходил к ней и, гладя её длинные непослушные волосы, рассказывал обо всём, что произошло за день. Она с диким любопытством слушала меня и именно тогда, я понял, как дорога мне Маша и как сильно я люблю её.
По прошествии трёх-четырёх дней её болезни я, как обычно после обеда, сидел у себя и особо ничем не занимался, пытаясь скоротать те часы, что остались до нашего сбора на улице, когда мы всей мальчишечьей компанией шли гулять. Вдруг кто-то позвонил и я помню, что очень удивился. Нам редко кто звонил, всё больше стучали или просто кричали с улицы. Я пошёл открыть. На пороге стоял высокий сутулый юноша. Он как-то незначительно-робко взглянул на меня и улыбнулся. Нет-нет! В этой улыбке не было бы ничего странного, если бы не то, что она была точь в точь такой, какой улыбалась Маша! Я несколько секунд стоял ошеломлённый этим сходством, а потом, будто что-то обострило и задело моё внимание, начал рассматривать его и, наверное, проявил излишнее любопытство. У него были серые глаза, такие же, как и у Маши, только чуть светлее, чёрные густые волосы, весь он был какой-то худой, но что-то строгое, даже слегка суровое проглядывалось в его внешности. «Здесь живёт Маша? Можно мне к ней?» Он говорил взволнованно, с каким-то нетерпением. Я пропустил его и отвёл к Машиной комнате. Господи, сейчас я вспоминаю, ту их встречу, произошедшую невольно на моих глазах! Он подошёл к её кровати, она спала, опустился на колени, взял её руки, лежавшие на одеяле в какой-то неживой позе, в свои и поднёс их к своим губам. Она вдруг резко проснулась и повернулась к нему лицом. Он радостно улыбнулся и глаза его загорелись. Маша вскрикнула от счастья и тихо сказала: «Ты приснился мне. Только что я видела тебя во сне». «Маша, это не сон, я здесь, я с тобой». Теперь, она также улыбнулась, и я смотрел на них, их лица были друг напротив друга, настолько похожие улыбки освещали их, что я смутился. Они, наверное, не замечали меня и вовсе, а я не мог оторвать глаз. Они молчали ещё несколько секунд и, ни разу не моргнув, смотрели друг на друга одинаково-серыми глазами. Теперь и его взгляд потемнел, так что их глаза сливались, лишь Маша, наверное, была немного бледнее. Потом, она вдруг вскочила с кровати и кинулась в его объятья с какой-то дикостью, страстью во всех движениях. Она была в одной лёгкой ночнушке но, по-моему, даже не заметила этого; он крепко обнял её, чуть приподнял от земли и закружил. Она засмеялась, а потом вдруг смех её стих, он положил её на кровать и, всё ещё улыбаясь, но уже более спокойно сказал: «Ты болеешь, я приду завтра или… или, когда смогу». Она кивнула и, накрывшись одеялом, что-то очень тихо ответила ему, так, что я не расслышал.
Он поцеловал её на прощанье в щеку, и вдруг, заметив, наконец, меня, вновь взволнованно сказал: «Вы уж извините меня, но я навещу Машу на днях». Я молча кивнул, всё ещё находясь под впечатлением и пропустив его в коридор, прошёл к Машиной кровати. Она лежала какая-то грустная, но глаза её стали, будто счастливые и здоровые. «Кто это?» - наконец спросил я, когда услышал, как хлопнула входная дверь. Мария улыбнулась и засмеялась. Смех её был, как никогда, звонким и мелодичным, казалось, что всё её сердце наполнилось этой пьянящей радостью. «А ты разве не понял?» Она вновь засмеялась, только уже немного глуше и вдруг смех её превратился в кашель. Она чуть приподнялась на кровати и попросила, чтобы я принёс ей пить. Когда я вернулся, Маша всё также через силу улыбалась, но если раньше она улыбалась просто так, для себя, то сейчас она будто радовалась всему и улыбалась всем. Я отдёрнул шторы и, комнату залило ярким дневным светом. Она попила и вновь легла. «Я хочу поспать. Я устала, но я чувствую, что иду на поправку. Приоткрой немного окно и оставь меня». Я выполнил, что она хотела и, выйдя из комнаты, направился на улицу. Там уже собралась вся наша шумная компания, и мы пошли гулять.
Когда я вернулся, Маша ужинала у себя в комнате. Ей и правда стало лучше, но всё же она не выздоровела ещё окончательно. С того дня она изменилась, вернее, я стал замечать эти изменения, так как невольно стал свидетелем её встречи с тем молодым человеком, которого даже сейчас столько лет спустя, без труда могу вспомнить, настолько он был похож на саму Машу.
Во время её болезни он больше не пришёл ни разу, но она, похоже, ни сколько не расстраивалась, а напротив всё более оживлялась.
 Я порой даже удивлялся, тому, как она воспринимает жизнь, как верит во что-то прекрасное, необъясняемое словами и непонятное мне. Она, будто находилась в каком-то чудном, но тоскливом ожидании. Однажды, уже спустя около недели после её выздоровления, я заметил, что она совсем ещё рано утром оделась и собиралась куда-то идти. Шёл мелкий, тихий, мирный дождь. Серый, густой туман окутал улицы и, прохожих почти не было. Это был выходной и мало кто проснулся в такой день так рано. На ней было какое-то простенькое платьице до колен, синее, по-моему. Она улыбнулась мне приветливо, но, видно было, что мыслями она витала где-то совсем не со мной. Сначала мне подумалось, что Маша спешит куда-то, но она заботливо спросила, не приготовить ли мне завтрак и отчего я проснулся столь рано. Я ответил, что меня разбудил шум со двора и, что от завтрака я бы не отказался. Тогда она поспешила на кухню. Я с удивлением наблюдал за её рассредоточенными движениями, блуждающим взглядом, но почему-то я всё же не решился спросить, куда она идёт. Маша бросила на меня беглый взгляд, что-то неразборчиво сказала и села рядом. Пока я ел, она что-то рассказывала, но я слушал вполуха и когда внезапное: «ну я пойду» донеслось до меня, то я удивился, но промолчал. Маша вышла во двор, я думал, она пойдёт на улицу, но она около пяти минут простояла в саду и я видел её из окна, а после, видимо заметив кого-то на дороге, Маша вышла через калитку и пропала из виду. Дождь прекращался, солнце выглянуло из-за туч и утренние лучи тусклым, нежным светом осветили комнату. Я некоторое время ещё думал о том, куда ушла Маша, но вскоре проснулись родители, с улицы послышался привычный шум и мысли мои потекли обычным чередом.
Она вернулась после обеда, грустная и казалось расстроенная чем-то. Мне хотелось спросить её, но как-то не получилось подобрать слов. Через полчаса после её возвращения, позвонили в дверь. Это оказался тот, похожий на неё, молодой человек. Он был в каком-то возбуждённом, раздосадованном состоянии, которое бывает, когда человек зол на самого себя за то, что обидел кого-то или сделал больно. Я позвал Машу, но она отказалась принять его, что вызвало у меня удивление, хотя, когда я передал это ему, то он нисколько не удивился, а лишь расстроено взглянул на меня и попросил всё же пустить к ней. Мне была любопытна и непонятна вся эта сцена и, не смотря на слова сестры, я пропустил этого молодого человека в дом.
- Спасибо, что впустили меня, не смотря на указания и протест Маши. Если она не хочет видеть меня, то это её неоспоримое право, но я надеюсь, что могу поговорить с вами, - он сделал ударение на последнее слово, которое и без того вызвало у меня удивление.
- Но… конечно! Пойдемте ко мне в комнату.
Я право был очень изумлён и даже шокирован его словами, сказанными с неподдельным волнением и серьезностью одновременно. Я предложил ему сесть, но он отказался и встал около окна.
- Как вас зовут? – спросил я, немного смутившись, после минуты его молчания.
- Николай, - он даже не поднял на меня глаз, устремлённых в пол. – Вы удивлены моему появлению? Ваша сестра говорила вам обо мне?
- Нет, Маша ни слова о вас не проронила. А то, что я удивлён, так это так. Точнее, я удивлён тому, что она не хочет вас видеть после того, - я смущённо отвёл взгляд от Николая и продолжил, - что произошло во время её болезни.
- Что? Ах, да! Я тогда приходил к ней! Вы любите свою сестру? – вдруг спросил юноша и устремил на меня свои серые, уставшие, но неожиданно загоревшиеся внезапным блеском, глаза.
- Конечно, а зачем…
- И я, я тоже люблю её. Вашу сестру.
Он отвернулся к окну и грустно взглянул, на залитый солнечным светом, сад.
Мне нечего было ответить ему. Я ничего не знал, к моему позору, о моей сестре. Но мне удивительно было наблюдать за ним. Он весь побледнел, и глаза его тем отчётливее стали выражаться на лице. Слова его прозвучали тихо и спокойно. Он говорил это без волнения, переживаний, почти даже не эмоционально.
- Вам доводилось любить? – спросил он простодушным тоном, устремляя на меня горящий взгляд.
- Нет… - я встретился с ним глазами и, мне показалось, что он что-то решает, что-то судорожно думает про себя и что вопрос его прозвучал просто так, скорее, чтобы заполнить молчание.
- Не говорите ей о нашем разговоре в ближайшее время.
Он собрался выйти, но я, взяв его за локоть, остановил и спросил, наконец, оживившись:
- Маша знает о том, что вы испытываете к ней? Вы говорили ей, что любите?
Николай удивлённо взглянул на меня, стараясь будто запомнить моё лицо в эту минуту. Он, верно, не ожидал от меня такого вопроса, но, услышав его, улыбнулся загадочно и решительно.
- Наверное, она знает, но не хочет допустить того, чтобы эта истина достигла её сердца. Вы понимаете, о чём я? – он заговорил взволнованно, странно запинаясь, путаясь в словах.
- Почти. Ну, так скажите ей об этом! – сказал я несколько разгоряченным тоном.
- Не стоит. Прощайте.
Он ссутулился, грустно взглянул в мои глаза и отпустил свой взгляд. Я молча довёл его до двери и, стоя на крыльце, проводил глазами до того, пока он не скрылся из виду. Весь оставшийся день я думал об этом коротком разговоре, о моей сестре. Несколько раз я порывался пойти к ней и рассказать всё, но что-то остановило меня. Николай не хотел этого и, лишь теперь, я понимаю, наверно, причину этой жертвы.
Далее всё пронеслось стремительно, дни сменяли друг друга, я иногда возвращался к этому случаю своими мыслями и пытался даже размышлять, но постоянно что-то отвлекало, прерывало меня. В конце концов, я перестал обращать внимание на настроения Маши с тем истинным интересом, участием, неким любопытством, с каким обращал первое время после разговора с Николаем. Но судьба вновь показала, обнажила передо мной историю её жизни, их историю и их чувства…
Я знал, что Мария любила сидеть в саду, особенно ранними ясными утрами и часто, просыпаясь, наблюдал за ней из окна. В то утро я также увидел её на жёлтой узкой скамейке недалеко от моего окна. Она сидела и смотрела на чистое, без единого облачка, небо. Руки её покорно лежали на скамейке. На ней была милая соломенная шляпка, которая так шла ей, но тень от неё падала ей на лицо так, что я не мог разглядеть её глаз. Я тихо отворил окно и уже хотел отойти от него, но из сада донеслись голоса и, подняв глаза, я увидел, что Мария поднялась со скамьи и стояла против него; того сероглазого юноши. Он протянул к ней руку, но она даже не улыбнулась.
- Ты не хочешь, чтобы я виделся с тобой?
Она отвернулась от него, но подала ему руку. Он грустно взглянул на Марию и, в раздумье сдвинул тёмные брови. Она молчала долго, а он не нарушал этого волнующего молчания. Странно было стоять у окна и смотреть за тем, как двое, держась за правые руки и не смотря друг на друга, даже отвернувшись друг от друга, непременно, обязательно, думают друг о друге. Как мучительно, должно быть, или как прекрасно это ощущение, эта минута. Николай вдруг улыбнулся, так тепло и просто, что мне стало странно, что ещё секунду назад он казался таким печальным и озадаченным.
- Ты вновь уходишь от ответа. Я прощу тебе.
Маша подняла на него взгляд и долго смотрела в его зеркально-серые глаза. Я почувствовал себя глупо. Стыдно было вот так смотреть за ними, быть свидетелем этого чувства, этого стремительного, решающего разговора, но что-то оставляло меня наблюдать за ними. Я удивился, что они до сих пор держались за руки, но почти не встречались взглядом.
- Я много уже говорила с тобой, многое поняла и неожиданно обнаружила всё это в себе.
Он кивнул, и взгляд его загорелся.
- Маша, мы встретимся ещё?
Теперь, совсем неожиданно, она засмеялась и добро, ласково улыбнулась, рука её дрогнула в его руке, но он не отпустил её.
- Значит - да, - громко и ясно проговорила она и глаза их, наконец встретившись, зажглись каким-то ярким светом, будто отражением одного из солнечные лучей.
Вокруг было почти тихо; я слышал лишь своё частое дыхание и пение птиц, кружащих над домом. Время будто замерло на миг. Но был ли то миг? Ответ получить слишком трудно…

Маша вышла замуж спустя три года и прожила в браке около десяти лет. Она много путешествовала, была заграницей. Мы почти не видимся теперь, но я часто вспоминаю её, возвращаюсь мыслями к тем минутам нашей жизни, которые дали мне многое, заложили саму основу меня…
Снег всё ещё идёт, всё падает и падает на землю…»

- Мария!
Я, радостно улыбнувшись, поднялся со стула и, бросив недописанную тетрадь на столе, подошёл и обнял её. Она сияла каким-то светом, будто изнутри пробивавшимся сквозь неё, который отражался в её удивительно-серых глазах.
Маша улыбнулась, и мы сели на диван. Она была одета красиво, но совсем не броско, как-то, даже удивительно гармонично и женственно. Я удивлённо, восторженно и любовно наблюдал за ней. Мы проговорили около часа. Голос её не изменился и, то постоянное стремление к совершенству осталось, виделось в Марии. Я обмолвился о том, что только вспоминал, писал о ней. Она улыбнулась и засмеялась. Я признался, что именно описал в своём дневнике, но она нисколько не удивилась, а напротив глаза её ещё более загорелись, и она поднялась с дивана.
- А я ведь живу с ним.
Сначала я не понял смысла её слов, но несколько секунд спустя я, изумлённый, подошёл к ней и заглянул в её лицо. Но ничего не изменилось; оно было спокойно и светло.
- Пойдём, я расскажу тебе всё.
Мы прошли на кухню, и я налил ей её любимый крепкий чёрный кофе. Снег клочьями ложился на дорожки в саду, на холодную землю, на карниз окна. Она говорила тихо и счастливо улыбалась. Солнечный день озарился ещё большим светом. Я слушал внимательно и удивлённо, засматриваясь в её сверкающие глаза.