Происхождение Лермонтова или история Командорских

Это случилось на корабле, плывущем в Россию. Беринг был капитаном, а четырнадцатилетняя Элизабет Кокс (бабка великого русского поэта) зачитывалась до полуобморока газетными вырезками, где говорилось о любви Адмирала Нельсона и леди Гамильтон. И вот ранним утром где-то у Гибралтара, как раз тогда, когда лучше всего гулять по тронутой штилем палубе, они встретились на баке. Его эполеты горели огнем байроновского романтизма и гомеровской страсти в косых лучах предрассветного солнца. Его шпага болталась у бедра, как ручной зверек. Он шел, задумавшись, и глаза его были страшны. Она же, практически ребенок, с маленькими (по моде того времени) плюшевыми крылышками за спиной, словно загипнотизированная, стояла у него на пути и не могла даже пошевелиться. Они столкнулись.
- О, простите, мадемуазель, прошептал удивленный командор, - почесывая ушибленное место. - Я задумался.
- Ну что вы, - торопилась Элизабет, - ваши извинения есть нонсенс. Это я во всем виновата. Встала тут, как дура...
- Нет уж стоп-машина, - ответил польщенный Беринг, - настоящий моряк должен чувствовать рифы за десять миль. И он ловко поднял и поставил на ноги легкую, как пушинка девушку и, галантно раскланявшись, отошел.
В тот же день Элизабет выбросила в иллюминатор все свои газетные вырезки. Она мнила себя леди Гамильтон, а сэра Беринга - возлюбленным адмиралом и справедливо полагала, что, получив, наконец, свою настоящую жизнь, она не нуждается больше в фальшивых жизнеописаниях незнакомых ей людей. “Он был задумчив, - думала она. - Какая мысль терзала его благородное чело? Быть может, что-то гнетет его, и я могу ему помочь?” С этого дня в ее голове не осталось ни одного незанятого уголка. “Все жилище в этом квартале сдано”, - сказал бы какой-нибудь американский торговец недвижимостью, но леди Элизабет не думала об этом, тем более что сама она была англичанкой и об Америке знала лишь понаслышке да из газет. Иными словами, она решила, что ее адмирал несчастен и, что помочь ему в трудную минуту - ее сверхпредназначение. Вообще, не смотря на свое увлечение любовными романами, а, скорее, именно благодаря ему, она не могла представить себе любви, как таковой: истерической, своенравной, глупой и жестокой, а, кроме того, и лишенной какого-либо намека на утилитарность (леди Элизабет, как и все хорошенькие девицы из благородных семей, перенесла воспитание в духе модного в то время сэра Бентама). И она вообразила себе.
“Быть полезной моему капитану”, - думала она, а сама видела домик в цветах, а, может быть и суровый маяк, сотни лет отражающий истерические нападки пресмыкающихся волн. От мыслей леди Элизабет перешла к словам, а от слов - к действиям. Она ходила за командором по пятам. Когда он икал, она подавала ему салфетку, когда от сильного шторма у него в зубах застревала тина, она первая бежала за зубочисткой, не говоря уже о набивании трубки (поскольку это ей приходилось делать постоянно, то она и сама вскоре пристрастилась к табаку), натирании свистка, подкручивании фитиля, постукивания по компасу и прочих моряцких хитростях, которыми ей пришлось овладеть. В итоге, когда все семейство леди Элизабет сошло на берег в Одессе, девушка осталась на корабле, спрятавшись в канатах. Когда ее хватились, было уже поздно - корабль развернулся и пошел обратно. Он даже не взял пассажиров, поскольку именно тогда честолюбивый командор решил воплотить свой претенциозный план покорения Дальнего Востока. Он был настолько поглощен этим планом, что поначалу даже не замечал настойчивых ухаживаний юной леди. Это продолжалось до тех пор, пока, однажды, проходя мимо Архангельска, он не напился водки, купленной через борт у поморских вольноотпущенников, а, напившись, не изнасиловал девушку прямо на мостике, даже не выпустив штурвала из рук и, тем более, не пожелав ей доброй ночи (кстати, по его же собственным словам, он тут же забыл о случившемся и был не на шутку удивлен, разбуженный на следующий день ее супружескими ласками). Так леди Кокс узнала еще одну сторону любви. Впрочем, именно командор вскоре пожалел об этом, поскольку Элизабет, как и всякий ребенок, быстро поняла и приняла, а, приняв, вошла во вкус и всецело и без оглядки отдалась новым радостям, нежданно-негаданно открывшимся ей за полярным кругом. Через некоторое время Беринг уже не знал, куда деваться от ее откровенных приставаний. Она буквально не давала ему прохода, заставляя заниматься этим на палубе, в трюме, на мостике, на юте, на полубаке, на реях и даже на бушприте, традиционно украшенном бюстиком Геры. Эта вакханалия истощила командора, и он дошел до того, что стал прятаться “от этой Харибды” - как он ее называл - на своем же собственном корабле.
Матросы начали потихоньку посмеиваться над своим капитаном, и дисциплина пошла на убыль (кто же станет слушаться капитана, который не может справиться с собственной любовницей, да еще и такого смехотворного возраста). Палуба целыми неделями оставалась неубранной, склянки и якоря потускнели от плохой погоды, а личный штандарт командора поднимался теперь только по праздникам да на чистый четверг и страстную пятницу. Даже чайки, казалось, перестали бояться капитана, а с ним и команду, и гадили повсюду, не церемонясь. Как раз в это время в Ростове жених леди Кокс Василий Лермонтов с ужасом узнал о постигшем его несчастьи и, проявив удивительную для его возраста (19 лет) проницательность, бросился в догонку за Берингом. Поскольку командор не скрывал, а, наоборот, всячески афишировал свои намерения относительно Дальнего Востока, юноша знал, где его искать и, выбрав более привычный ему сухопутный путь, оказался на побережье Тихого океана значительно раньше своего соперника. Там ему ничего не оставалось, как снять убогую рыбацкую хибару и совершать утомительные прогулки по берегу с ружьем на плече и подзорной трубой в руках. (Эти прогулки не прошли даром для русской литературы, позднее они легли в основу знаменитых «Записок охотника» Ивана Тургенева).
Неделю спустя, Беринг вошел в пролив своего имени, и там случилось то, что никак нельзя было назвать непредвиденным, но что повергло в ужас всех: от капитана до юнги, а именно: юная Элизабет Кокс забеременела. Узнав об этом, Беринг целую неделю беспробудно пил, пришвартовав свой корабль к мысу Провидения, а затем решился на хитрость. Он пообещал Элизабет назвать ее именем первую же неоткрытую землю, которую они увидят и на которую она ступит своей прелестной маленькой ножкой. Земля не заставила себя ждать.
Через несколько дней леди Элизабет и командор Беринг рука об руку сошли на серые камни новооткрытого острова. “Целый остров будет носить мое имя”, - думала девушка, и сердце ее переполняла безмерная радость и гордость за себя и за своего возлюбленного. Она была настолько возбуждена, что не заметила ничего странного в том, что командор, отлучившийся якобы “по делам”, направился не в глубь острова, как поступил бы, на его месте, любой здравомыслящий человек, а к берегу. Всю глубину трагизма ситуации, в которой она оказалась сразу после этого: одна, без воды, без еды, на холодном острове, да еще и “в положении”, - леди Элизабет не сумела осмыслить до конца своих дней.
Стоит ли говорить, что командор Беринг гнусно удрал со своей командой, так и не исполнив своего обещания дать острову имя возлюбленной.*
Тем не менее, леди Элизабет не отчаивалась. Когда она, как ей казалось, поняла бесстыжую сущность командора, то разлюбила его. Ею овладело чувство брезгливости. Девушка легко выносила голод и лишения, но мысль о том, что она беременна от “этого низкого негодяя” терзала ее, принося невыносимые страдания. Бог знает, какие мысли проносились у нее в голове. Она научилась есть земляных червяков, запивая их утренней или вечерней росой, но это мало ее утешало. И вот она решила покончить с собой. Ей казалось, что она желала этого всей душой, а отнюдь не в ее характере было тянуть с воплощением своих желаний. И все-таки, желание это осталось невоплощенным...
Не сохранилось никаких свидетельств о том, что леди Элизабет лишилась рассудка, хотя, думается, при том образе жизни, который она вела на острове, это было бы не мудрено, но доподлинно известно, что именно тогда она начала слышать странную музыку, идущую из ниоткуда (по свидетельству ее близких леди Элизабет вплоть до 1837 года, т.е. года гибели А.С. Пушкина сохранила эту харизматическую способность). Иногда это были аккорды Горнего оркестра, разверзающего путь в чистую трансцендентность, порою же ей слышался похотливый рожок пастушка, призывающего на свидание свою пастушку. Под эти звуки юная девушка провела немало безуспешных вечеров у самого берега. Иногда от скуки она даже пыталась подпевать грезившейся ей музыке.
И вот однажды на вечерней заре, когда леди Элизабет любовалась закатом под аккомпанемент рожка, на горизонте появилась угрюмая джонка и направилась прямо к острову, к которому вскоре и пристала. Из джонки на берег выскочил взволнованный молодой человек, размахивающий золотым медальоном, куда он то и дело заглядывал. Наконец, он подбежал к девушке, и, упав пред нею на колени, зарыдал. Конечно, это был Василий Лермонтов.
О том, каким именно образом он нашел свою суженную, ходило немало слухов, и все они сводились в основном к всемогущей силе провидения. Между прочим, поговаривали, будто обезумевшая леди так громко выла на своем острове, что наводила ужас на изредка проплывающих неподалеку рыбаков, среди которых, даже сложился миф о несчастном привидении, и что лишь Василий Лермонтов, услышав об этом, сумел правильно истолковать услышанное. Нам кажется, что это не важно. Важно то, что молодой человек без труда усыновил родившегося вскоре Юрия и не задавал “Лизаньке” глупых вопросов. Важно также, что они жили долго и счастливо и умерли примерно в одно и то же время.


* Этот остров, а точнее - острова называются Командорскими. По этому поводу рассказывают, что сам Беринг не решился дать им какое-либо название, чтобы исторгнуть из своей души всякое воспоминание о них. Однако, оставаясь безымянными, они мучили его еще сильнее, ассоциируясь с безысходностью, безвестностью, беспочвенностью, бесстыдством и забвением, что, естественно, возвращало его к воспоминаниям об оставленной на верную смерть леди Элизабет. И тогда он предложил выбрать название своему любимому юнге Полу Уиксли, но поскольку Пол был слишком молод и неопытен, то постеснялся дать острову свое имя и назвал его “Командорский”. Позже, когда выяснилось, что островов, на самом деле, несколько, все их стали называть “Командорскими”.