Цветочек аленький

Цветочек аленький
Рассказ-быль
Ветеранам разведки посвящается

Каким я был глупым! Ух, дитя Советского Союза по полной программе! Законченное дитятко по полной университетской программе. Я был настолько примитивен, что полнокровные КГБэшники брезговали вербовать меня в стукачи, а либералы гнушались взять меня в своё молодое дело и приобщить к радостям свободного рынка. Тем, кто еще не жил в начале 90-х или ещё не созрел до больших дел, напоминаю, что в те прекрасные, сумасшедшие, оптимистичные, полные очередей в упор, юные годы Российской Федерации, – приобщение к рынку означало многократное увеличение зарплаты, блестящие перспективы и жизнь, полную самых острых ощущений. Что касается острых ощущений до самой глубины сердца, то мы были готовы к ним с раннего детства. Помните прекрасную, рабоче-крестьянскую песню:

Стоим на страже всегда, всегда,
Но, если скажет страна труда,
Прицелом точным, врага в упор,
Дальневосточная, даешь отпор.

Краснознаменная, смелее в бой.

М да, забыл продолжение. Всё-таки в начале было «товарищ Блюхер, даешь отпор». Здесь я боюсь промахнуться. Мало ли что мне взбредет в голову! Я по поводу непереводимости старых выражений только могу вспомнить анекдотик про Чапаева:

- Василий Иванович, Синий *** приехал!

- Петька, сколько раз тебе говорить, что фамилия Блюхер не переводится!

Так и здесь, в годах моей молодости было нечто непереводимое, но общедоступное, заманчивое, как кинозвезда без бюстгальтера и обманчивое, как нелицензионный софт, упрямо отказывающийся инсталлироваться после уверенного подтверждения «согласен на все условия договора».

Короче, после долгого, мирного, трудолюбивого бытия без китайского языка отправляюсь я на заработки с целью пообщаться с китайцами, вспомнить язык и немного заработать. Слава Богу, страна труда от меня стрельбы не требовала, да и песня относилась к временам борьбы с самураями на КВЖД. Предложенное место в ресторане «Цветочек аленький» было самое грошовое. Мне его порекомендовала одна полу китаянка, полу еврейка, и я, перебирая куцые рубли зарплаты, долго гадал, какая часть её натуры поддалась русификации или национальной предприимчивости и предложила мне это место по принципу «на тебе боже, что нам негоже».

Представьте себе совместное предприятие. С одной стороны родные, российские торгаши. С другой стороны – китайцы. И все как на подбор метисы – помесь социализма с капитализмом. Честное слово, если от каждой идеологии брать самое лучшее, то я заменил бы смешение рас на смешение культурных достижений человечества в приказном порядке. В конце концов духовное должно быть выше физического, подобно тому как Шекспир несравненно выше кинематографического описания любви Ромео и Джульеты с показом половых органов, свисающих зрителю с экрана в зал. Нормальные были ребята, грех жаловаться. Никаких столкновений материальных интересов. Все эти проблемы брала на себя российская сторона, предлагая мне гроши, как и полагается работникам сферы обслуживания имени себя. Так называли истинно социалистических работников сферы обслуживания с подачи работника сферы юмористического обслуживания, господина Жванецкого. Он знал, что говорил, поскольку зарабатывал деньги по схожей схеме.

Прекрасное было время, время совместных предприятий и совместных тостов. Как всё легко переводилось, как легко пилось и как легко понималось. Это сейчас люди сидят, роняют куцые фразы, и приходится домысливать за каждым, придумывать шутке конец, а серьезной фразе начало в полном согласии со страницами юмора в интернете. Раньше народ был проще и тосты понятнее: «Чтоб нам разбогатеть по полной программе», «Побольше денег в карманы, поменьше налоговой», «Расторговаться, обогнать соседей», и, конечно, доверительно «Больше бабок для обеих сторон», «Разбогатеть без проблем», «Ван, ты меня уважаешь? За деньги пьем до дна». Ван уважал и пил, опасливо поглядывая по сторонам, ожидая подхода официанта с новой бутылкой. Я, как переводчик, почтительно пригибал голову и тело – вот, те, бля, засады с бутылками за моей спиной нет, прибегут только через пару тостов, мамой клянусь! Сейчас смешно говорить, но у меня в те прекрасные времена появились признаки производственного травматизма на спиртное. Поднимая рюмку, я торопливо совал в неё язык, имитируя желание хлопнуть разом, и затем с видом удовлетворенного хронического алкоголика ставил недопитую рюмку на стол, пытаясь ненароком прикрыть её бокалом воды или тарелкой супа. После этого начиналась странная реакция в организме. В голове возникало волевое напряжение, концентрация внимания и странная трезвость. Причем трезвел я прямо пропорционально количеству выпитого сторонами переговоров. С каждой минутой их речь становилась всё более несуразной, приходилось срочно додумывать, изобретать шутки, нюансы и прочие признаки интеллекта на свой лад. Тогда люди жили без интернета и принимали экспромты на ура. С меня хватило одной попытки переводить дословно. Я был немедленно уличен в незнании языка и полном отсутствии интеллекта.

Но то была работа с большой буквы, а были и серые будни, когда я сидел в офисе, переводя документы, расписывая карточки с содержимым блюд или помогая согласовать цифры бухгалтерского учета. Рядом со мной сидели два китайца – директор СП Чжан Сяолинь и бухгалтер Янь Бин. Чжан Сяолинь считался по китайским стандартам красавцем и поэтому мнил себя очень умным. Он ждал открытия ресторана и буквально предвкушал обилие знакомств с китайскими предпринимателями, сулящими ему деньги и почет в эмигрантской среде. Янь Бин на роль красавца не тянул и видел своё будущее в России в более спокойных тонах. Особых дел у китайцев не было, основная работа сводилась к дублированию российских документов, в чем я им помогал, и составлению соответствующих учетных записей. Ещё была бригада китайских поваров, разговаривающих между собой на странной смеси государственного языка с местным диалектом, отчего я приходил в полное недоумение. Общался я с ними преимущественно за обедом и во время перевода всевозможных инструктажей по технике безопасности во время работы с огнем, правилами гигиены, работе со складом и так далее.

Чжан Сяолинь любил во время отдыха пить чай и произносить большие речи, очень полезные для пополнения моего словарного запаса. Тем более, он часто делал перерывы, поглядывая в стороны иллюстрированного календаря на стене с Еленой Яковлевой во весь рост. Видимо, для пополнения знаний русского языка он часто заставлял произносить меня её имя и повторял вслед за мной «Елена Яковлева». На меня эта телка с картинки особенного впечатления не производила. Видимо, было какое-то предчувствие, что при реальной встрече она прореагировала бы на меня иначе, чем на быстро разбогатевшего китайца, каким видел себя Чжан Сяолинь в ближайшем будущем. Ян Бинь, скорее всего, был столь же пессимистичен как я, произносил более короткие речи, а имя Елены Яковлевой воспроизводил редко и с большими ошибками.

Третьим по значимости был заместитель директора. Назовем его примитивным именем Ван Дадун. Странный человек без особых обязанностей, выделяющийся на общем фоне. Есть нечто непонятное и загадочное в нравах Востока. Ван Дадун был единственным интеллигентным человеком во всей китайской компании, и он выделялся. Не было в нем чего-то демократического, заставляющего в России путать интеллигента с токарем или директора фирмы с бригадиром вышибал. Странная мягкость, воспринимаемая в нашем обществе за нездоровую мягкотелость и безволие, привычка думать, слыша речь собеседника, тонкое чувство юмора и ум, более соответствующий аспиранту или м.н.с. со степенью. Нет, я умом и сердцем понимал естественность ситуации – заместитель директора умнее собственного директора. Это по-нашему, по российски, но наши заместители умеют тактично маскировать наличие мозгов в голове в присутствии начальства и без него, более того, начальство о них помнит, нагружает работой, вызывает на ковер. Здесь же человек ничего не делал, ограничиваясь чем-то напоминающим партполитработу в Армии. Компания экономила на строительных рабочих, повара день-деньской красили, клеили, прибивали, вешали китайские украшения и брали повышенные обязательства сдать ресторан в строй на пару недель раньше срока или отремонтировать лестницу в главный зал на три дня быстрее запланированного. Ван Дадун всех потихоньку подбадривал, вел задушевные беседы в минуты перекура, объяснял как и куда можно проехать по Москве.
 
Дух легкого гешефта уже перестал пьянить китайских поваров. Я появился месяца через два после начала работ. Все привезенные шмотки были распроданы, народ жил на зарплату и, пользуясь чехардой перестроечный цен, в единственный выходной рыскал по московским универмагам в поисках подходящих товаров для перепродажи в Китае. Многие заводы продолжали сбывать продукцию по фиксированным социалистическим ценам, и китайцы упорно закупали очень дешевые электробритвы, другую бытовую технику и, смешно сказать, кеды, термосы, фонарики и полотенца. Дело в том, что в 50-е годы кедами, термосами, фонариками и полотенцами славился китайский экспорт. Особенно славилось качество. Даже в 70-е годы старшее поколение продолжало со вздохами печали поминать уже изношенные китайские кеды и вытираться после бани, казалось, вечными, китайскими, махровыми полотенцами. Ван Дадун лет десять назад изучал русский, успешно забыл язык, но отдельные слова помнил и пролагал по карте групповые марш-броски поваров в ГУМ, универмаг Москва, ЦУМ, Петровский пассаж и другие места отдыха и вдохновения. Его слушали с огромным вниманием, задавали уточняющие вопросы, и глаза слушателей светились как у студентов, норовящих поймать каждое слово лекции уважаемого профессора. Со временем я пришел к выводу, что китайская культура все несколько тысяч лет развития потратила очень целенаправленно. Она сформировала идеального покупателя, любящего часами сравнивать цены, разбираться в качестве товара, не путаться в богатой номенклатуре изделий и готового при каждом удобном случае делиться добытыми сведениями с друзьями и близкими. Как торговцы китайцы несколько уступают покупателям. Но и здесь они отличаются упорством, любовью поторговаться, дотошностью и весьма полезной в торговле жадностью. Единственно с чем у китайцев плохо – с понятием времени. Они почти не учитывают стоимость времени своего и чужого во время заключения сделки. Их привычка торговаться часто воспринимается европейцами как попытка заставить контрагента потерять на рубль личное время ради скидки в гривенник. Сейчас нравы потихоньку меняются и больше соответствуют темпу жизни, но тогда особенности менталитета бросались в глаза немедленно.

Удивительно, но со мной Ван Дадун предпочитал говорить о балете, книгах, художниках, истории и не рвался сопровождать подчиненных в их захватывающих квестах по магазинам. Он предоставлял им полную инициативу и, по китайским понятиям, был абсолютно прав. Китайцы - индивидуалисты по натуре, объединенные неспособностью к адекватному общению с представителями других наций. Со стороны они кажутся едиными, а на самом деле их формы объединения вызваны дискомфортом от невозможности нормального общения с представителями других народов и избыточной самооценкой. Причем, очень важно, ощущение дискомфорта и презрения к окружающим ощущается ими раньше, чем представители других наций успевают это почувствовать. Борясь с душевным дискомфортом и самоутверждаясь, представители успешной породы китайцев, начинают манипулировать остальными раньше, чем последние заметят, что между ними и успешными навечно легла черта, которую бесполезно и опасно пытаться преодолеть. Короче, успешные стремятся давить и выманивать на себя одновременно, а неуспешные пытаются разобраться в ситуации, делают лишние шаги вперед и оказываются в ловушке. Ван Дадун с его интеллектом мог ставить ловушки другим с особым успехом, но проявлял удивительную безобидность и какую-то страсть к недеянию и невмешательству, знакомую востоковедам по учениям даосов и буддистов.
При всей нашей дружбе, виделся я с Ван Дадуном редко. Еще реже видел я его жену с дочкой. Жена – Ин Сяолань – была явно подстать мужу. Учительница английского языка, любительница литературы и музеев, заботливая мамаша, волнующаяся об успехах девятилетней дочери в игре на пианино, она напоминала наседку, пытающейся получше обустроить скромное семейное гнездышко на период заграничной работы мужа. Дочка, Ван Сюянь, была нормальным, веселым ребенком, чуть полноватым, с живыми глазами. При всем внешнем уважении к взрослым, любила проявлять инициативу, зная, что нагоняй от папы с мамой редко будет слишком строгим и сведется в основном к вежливым, воспитательным беседам.

Представители русской стороны СП были типичными торгашами социалистической формации. Они были умны, цепки и составляли своеобразное братство. Каждый сидел на своем месте и от него кормился. Каждый был материально ответственным лицом. Каждый боялся подставы соседа. Но закалки им было не занимать. Великий принцип торговли «а ты не зевай» заставлял внимательно следить за речью собеседника, проверять счета, бороться за учет и контроль и помнить о собственной выгоде. Они дружили, потому что знали цену друг другу, способность дать сдачи в нужный момент, сгладить конфликт или пойти на скандал. Отношения внутри русского коллектива были жесткими и не менее иерархическими, чем среди китайцев.

Директор торгового комплекса, в подчинении которого находился ресторан, Степан Евгеньевич Мазин, маленький человек с жесткими чертами лица, производил впечатление божка, решившего сменить место в храме на кресло директора. Он почти не вмешивался в дела русского директора китайского ресторана «Цветочек аленький» Татьяны Григорьевны Цыпиной. Мазин занимался исключительно общим руководством и оптовой торговлей с китайцами. Татьяна Григорьевна уважали Степана Евгеньевича и стремилась лишний раз не беспокоить. При одной необходимости упомянуть высокое имя её лицо приобретало сразу умное и дисциплинированное выражение, а локти рук инстинктивно чуть прижимались к туловищу. У Мазина имелась пара заместителей – Ващенко и Завашин. Чем они занимались, мне было неведомо. Впрочем, в то время Великих перемен директора и заместители трудились особенно много. Появилась возможность наварить от оптовых торговых операций больше, чем от самого крутого отката барменов, шеф-поваров, завскладами и прочей мелкой птицы. Начальство горело на работе, а подчиненные приобретали качества жароустойчивости.

Судя по их лексикону, представители торговли являются самыми работящими людьми планеты. Слово «работа» слетала с их языка чаще, чем слово «температура» с языка ведущей Прогноза погоды на телевидении. Надо поставить одну свиную тушу на кухню – будем работать. Требуется просмотреть пару документов – будем работать. Сделали предложение, готовый ответ давать не хочется – будем работать над рассмотрением вопроса. Пора дать звонок на автобазу и заказать машину – проработаем. Остальные граждане СССР в то время не работали, они занимались другими делами. Рабочие выполняли план и делали разные вещи, ученые что-то исследовали, врачи лечили, инженера проектировали, строители строили, преподаватели преподавали, работали исключительно работники торговли и, разумеется, сам первый Президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев. Его любовь к слову «работать» явно заставляла меня думать, что в Краснодаре он большую часть времени проводил с торгашами и подпольными цеховиками, буквально впитал в себя особенности их лексикона, и, черт возьми, ему это нравилось!

Мне по должности не полагалось много общаться с начальством СП, я не работал, я переводил. Переводить приходилось в первую очередь для директора Татьяны Цыпиной и старшего бухгалтера Татьяны Оглоблиной. Китайцы не долго мудрствовали с их именами и быстро разделили на Да Таня и Сяо Таня - Таню Большую и Таню Маленькую. Разделили по должности, а не размерам. Обе женщины были дородными, высокими, но сличать на глаз рост и объем в талии невежливо. Старший бухгалтер не может быть больше директора, даже надев туфли на очень высоких каблуках.

Обедал я с китайцами. Моё поведение выглядело не очень патриотично, скорее формой странной болезни духа и желудка. Китайцы предлагали питаться вместе, но русский персонал китайскую пищу переваривал плохо. Что касается меня, то я шустро прикинул степень привлекательности русских сотрудниц, наличие мужей, детей, срочно вспомнил, что после работы никто не едет в одном со мной направлении, и решил питаться с китайцами. Обед был важной частью этикета. Китайская дирекция показывала свою демократичность, питаясь из одного котла с поварами. Присутствие переводчика дополняло общность дирекции с народом поваров, ведомых шеф-поваром с колпаком на голове и неизменной улыбкой на лице. Шеф-повар умел улыбаться. Иногда казалось, что достаточно снять с него колпак и выбрить на затылке волосы, как там, на макушке, обнаружится еще одна улыбка про запас, на случай непредвиденных обстоятельств. Ели китайцы хорошо, опровергая досужие басни о куцем аппетите раскосых народов, довольно разнообразно, но без избыточных изысков. Получалось странное смешение ресторанного и домашнего стиля питания. Часть продуктов шеф-повар откладывал на ужин и завтрак в общежитие. Китайцы спешили с работы, держа в руках сумки с продуктами, и очень напоминали российских несунов.

Большая Таня нервничала, требовала ввести общероссийскую традицию платить за продукты полцены в кассу ресторана и подозревала поваров в продаже части продуктов соседям по общежитию. Чжан Сяолинь стоически отмалчивался или переводил разговор на другую тему. Возникал вопрос формального межнационального недопонимания, и, как водится в подобных случаях, русской стороне полагается уступать. Большая Таня соглашалась поговорить об иных вопросах, но было ощущение недоговоренности. Когда директор уходила из нашего кабинета в свой, а Чжан Сяолинь, как ни в чем не бывало, начинал просматривать документы или глазел на календарь с Еленой Яковлевой, я начинал думать, что обе стороны отлично понимали друг друга. Чжан Сяолинь считал сущим пустяком сумки с неучтенными продуктами в сравнении с возможностями Большой Тани урвать кусок побольше, а Татьяна предпочитала вести свою игру.

С каждым днем работа отлаживалась. Всего через месяц я вздохнул свободнее. Документация на все ресторанные блюда была расписана по карточкам. Работа бухгалтерии наладилась. Янь Бин и Маленькая Таня понимали друг друга быстрее. Количество вопросов по документам уменьшилось. Часто после чая я учил китайский язык для себя – пословицы, различные, иногда не слишком пристойные выражения и просто писал иероглифы. В один из таких моментов произошло весьма примечательное событие, которому я не сумел придать должное значение. К нам пожаловал сам Лешка Брагин. Честно говоря, он не хотел опускаться до лицезрения нас, но вид знакомой двери, в которой раньше сидела Большая Таня и уступила большой кабинет ради китайских гостей, привлек его. Я сидел за словарем и услышал решительный стук в дверь, открыл и напрягся.

В дверях стоял плотный мужчина лет тридцати, темноволосый, энергичный, с резким лицом. Не знаю на что он рассчитывал, наверно на большой, персидский ковер, брошенный ему под ноги в честь визита, но, увидев незнакомого человека, он растерялся и разозлился одновременно. «А…», - протянул Лешка Брагин и начал тянуть следующее слово уже с возмущением: «Где…?» Я стоял в дверях, загораживая ему проход и подчеркнуто вежливо спросил: «Простите, а вы кто будете?» Лешка Брагин ошалел от такой наглости, дернулся, явно желая смести меня прочь с дороги, но почувствовал опасность. Действительно, я был выше его на голову, бросил тренироваться сравнительно недавно и дал бы сдачи не задумываясь. Лешку Брагина затрясло той истерикой, которая присуща психованным школьным хулиганам, теряющим остатки разума от ощущения неспособности раздавить противника. «Да я, да…» - рот Лешки открывался, руки дрожали, казалось, он начал чуть задыхаться от невозможности пустить их в ход. Неясно, что произошло бы через несколько секунд, но вряд ли что-либо хорошее для Лешки. Таких Брагиных я уже успел навидаться, и знал, что психопатов надо бить беспощадно, другого способа сделать их вменяемыми не существует. Почуял моё настроение Лешка мгновенно. Дрожь начала передаваться в тело, лицо исказило страдание от невозможности полезть в драку, сперва запугав меня своей злобой. И тут появилась спасительная помощь. Большая Таня выскочила из кабинета, срочно обняла его и повела к себе успокаивать. Приблизительно так в нашей школе психованных хулиганов спасала завуч от трепки старшеклассников. Логика завуч была понятна. Получит местный псих в репу, изобьет потом с пяток первоклассников для отдыха души, и окажется её родная школа на дурном счету. Я недоумевал, откуда взялся этот псих, но Большая Таня ничего не сказала о своем госте. Помогла Маленькая Таня. Она объяснила, что Лешка Брагин раньше был заместителем Мазина, а потом перешел работать в другую торговую организацию. Видно, были у него какие-то планы, связанные с нашем комплексом и с рестораном «Цветочек аленький».

Последующие события заставили совсем забыть о Лешке. Для начала произошел «бунт» ГКЧП. Как описать по-своему примечательные дни, внесенные в учебники истории? С августа 1991-го я навидался разных примечательных дней в истории России. Примечательные дни приходили и оставляли у меня ощущение двоякое. Как правило, наваливала тоска, возникало чувство присутствия при одном из двух видов шоу – шоу звериное и кровавое и шоу тупое, составленное провинциальным режиссером для малообразованных зеков из местной колонии. Иногда эти чувства сливались, как в случае с шоу «Степашин и Барсуков ловят отряд Радуева в селе Первомайском». И, конечно, мы помним кровавое шоу октября 1993 года, начавшееся как шоу тупое – «Ельцин борется за демократию посредством отключения воды и электричества в Здании Парламента». Утром 19-го августа у меня возникло чувство беспомощности. Меня, как и миллионы соотечественников, насильно затащили на тупое до абсолютной бездарности шоу, приправив его непрерывным показом балета «Лебединое озеро». Это «Лебединое озеро» я, в силу родительских забот, прежде видел на сцене Большого театра три раза, и еще непонятное количество раз по телевидению. В ресторан я не поехал, а смотрел телевизор, ходил по улицам Москвы, пытался понять хоть что-то по лицам прохожих. Если отвлечься от митингов на Старой площади и вспомнить лица большинства москвичей, прохожих, торопливо спешащих по делам, немногочисленных посетителей в кафе и ресторанах, безмолвных пассажиров в метро и автобусах, то хочется воскликнуть: «До чего одинокими становятся миллионы русских людей в минуты национальных потрясений!» Все, не страдавшие душой за Ельцина и Руцкого, Чубайса и Хасбулатова и остальных, уже абсолютно забытых всеми, кроме своих близких и кассиров в различных банках мира, героев борьбы с кровавым коммунизмом, были в те дни опустошены.

Мой телефон молчал, я позвонил нескольким друзьям, обменялся несколькими фразами и быстро повесил трубку. Никто ничего не знал, не хотел знать и не строил никаких планов. На Садовом кольце и на Старой площади в те дни было веселее, на многих лицах был виден горячечный румянец. В те годы выбор в знаменитых магазинах «Березка» разнообразием не отличался. Куда разнообразнее выглядел дефицитный товар из загашников московских торгашей. Судя по одежде, больше половины протестовавших принадлежали к семьям торговцев и коммунистической элиты российского общества. Коммунисты успели опередить народ даже в деле борьбы с коммунизмом. В толпе ходили слухи о героическом Ельцине, готовом застрелиться, но не сдаться врагу, отчаянных Руцком, Чубайсе и других революционерах, способных затмить Александра Матросова и Че Гевара смелостью, пламенностью и еще тысячами разных достоинств. Старую площадь и Кремль разделяли буквально считанные кварталы ничейной земли. В кварталах жили люди, ходил транспорт, работали магазины, но кварталы были ничейными, по крайней мере, так они воспринимались мной, никому ненужными в непонятной схватке, и никто из противоположных лагерей не хотел преодолеть эти кварталы и подойти к территории противника. И еще была большая земля, населенная миллионами людей тогда единого государства, от Москвы до дач ЦК КПСС в Фаросе, и там загорал на солнышке и купался в море Президент Горбачев. И никому из обоих лагерей не хотелось преодолеть хотя бы мысленно это пространство и просто послать такого Президента куда подальше.

Наконец, словно Бог из машины, явился Горбачев из своего курортного далёко и объяснил, кого он поддерживает. Я снова вышел на работу и, как не странно, никто это как бы не заметил. Только Ващенко мимоходом спросил: «Ты защищал Дом Советов?» Я кивнул, он спокойно кивнул в ответ, как будто ничего не произошло. На стороне ГКЧП я оказаться не мог, а прочие мелочи их не интересовали. Несколько следующих дней я размышлял над реакцией Ващенко и прочих работников «Цветочка аленького». Вывод был несколько парадоксален. Они не были глупы или аполитичны. Сознательно или бессознательно в них жила великая мудрость торгашей – не думать, что тебе делают хорошо или плохо ради тебя. Победил Ельцин, и шансы разбогатеть на торговле увеличились, но Ельцин работал на себя, а чужие возможности оказались просто побочным эффектом работы. Нет единого клана буржуазии, управляющей страной и поддерживающей своё правительство во имя классовых интересов. Есть верхушка инициаторов или самых богатых банкиров страны. Остальные имитируют дружбу, враждуют, спасаются и пытаются уберечь себя и состояние от конкурентов. Испытывать благодарность к инициаторам или народу за спасение от ГКЧП им так же смешно, как благодарить небо за дождь, а звёзды за ветер .

С неделю я ходил, осмысливая здоровый эгоцентризм начальства и мучаясь собственной неполноценностью – тягой к интеллигентской сострадательностью и чувством ответственности за людей, желающих отвечать исключительно за себя. Конечно, я искал здоровое начало не только в начальстве. Интеллигентская дума о простых людях озаботила меня. Я стал более положительно относиться ко всеобщей замкнутости народа в дни имитации переворота, к молчанию друзей и их кратким ответам по телефону, мрачным лицам на улицах, и возбужденный энтузиазм защитников Дома Советов начинал вызывать улыбку. Что они получат? Введут медаль «За защиту Белого Дома», хорошую медаль из латуни с профилем Ельцина. Максимум награды за медаль – отмена наказания в 15 суток за мелкое хулиганство. Достойные люди копят ордена, позволяющие безнаказанно воровать. Если взять нашу традицию амнистии по значимости орденов, то самым неуязвимым гражданином СССР был Брежнев. Его иконостас тянул на амнистию после нескольких убийств и пары расстрельных статей за воровство в особо крупных размерах. Впрочем, рядовые защитники и медали не получили.

Через неделю Ващенко и Завашин, сияя бодрой наглостью, пришли ко мне и потребовали отвести к поварам с целью профилактического наведения страха. Радостные от сознания собственной силы и полные энергии, они ворвались в зал ресторана. Китайцы завершали мелкие отделочные работы. Ващенко и Завашин придирались ко всему, грозили, ругали, строили суровые рожи. Китайцы недоумевали. По совету Ван Дадуна, которому я объяснил причины бестолкового гнева, вторую половину разноса я имитировал перевод, а на деле с китайцами говорил о погоде, еде, семьях на родине и прочих пустяках. Оставив «запуганных» китайцев осмыслять степень крутости руководство, Ващенко и Завашин отправились искать новых развлечений. Стращать китайцев не имело смысла. Собственное китайское начальство обладало куда более весомыми рычагами воздействия. Я поплелся обратно в директорскую и предался еще более бесперспективным интеллигентским размышлениям. Страх и задавленность, по Ващенко и Завашину, были жизненно необходимы всем подчиненным. Первый вывод очевиден – наводя внешне бессмысленный, немотивированный ужас, начальство лишает подчиненных сил конкурировать с собой, дезориентирует, отбивает способность прочувствовать собственные интересы. А затем начались раздумья откровенно декадентские и диссидентские философского порядка. Не порождает ли подобное насилие тягу к неуместной сострадательности, беспорядочной доброте и готовности помочь эгоистичным людям, отнюдь не достойным сострадания? В конце концов я вспомнил, как торговцы на рынках, жульничая, продолжают уверять в своей правоте покупателя, давить своей наглостью, даже когда покупатель уже уходит прочь, и шансов заставить его сделать глупую покупку не осталось. И тут я по своей молодости создал скромную теорию о подсознательном бескорыстие всех подонков друг для друга.

Суть теории проста. Каждый эгоист на уровне активного начала думает исключительно о себе хорошем. Но, в полном соответствии с теорией Фрейда, его сознательное начало управляется подсознательным. И там, в глубине подсознания, подобное проявляет бескорыстие к подобному. Скажем, практического толка от наведения страха на китайцев нет, зато на новом месте работы, хоть в России, хоть в Китае, духовным близнецам Ващенко и Завашина будет легче наводить страх и манипулировать. Уйдет покупатель от жулика на рынке чуть подавленным. Жулику навара нет, зато новому жулику будет чуток легче впарить покупателю дрянной товарец. Подонки подсознательно стремятся прогнать человека по кругу как необъезженную лошадь, пока психику не переломают. За осознанным эгоизмом царит подсознательное единство духа и тяга к взаимопомощи. Преуспевшие и не очень защитники Дома Советов прошли нашу школу подавления. Не меньше давили рядовых сторонников ГКЧП. Большую часть народа хватило только на сидение дома, и надежды, что хуже не будет. Теория выглядела привлекательно и пугающей одновременно. Дрянь обязана была восторжествовать вне зависимости от победы того или иного политического лагеря.

Предавался глобальным скорбям я недолго. Ресторан заработал и стал обслуживать посетителей. Чжан Сяолинь переменился. Каждого китайца он встречал с почтительным поклоном, на время общения он ловко втягивал живот внутрь и выглядел значительно худее обычного. Он улыбался, смеялся, брал двумя руками каждую визитную карточку. Несколько раз я оказывался рядом и вслушивался в диалог. Чжан Сяолинь буквально выпытывал у посетителей названия фирм, имена директора и заместителей. Каждое имя вызывало вспышку эмоций, подобную обретению случайно найденного брата после долгих лет разлуки. Мечта о великом посредничестве и быстром богатстве будоражила его. Ян Бинь мыслил более конкретно. И еще бы ему не мыслить, если директор всех отпихивал локтями от почетных китайских гостей. Ресторан засасывал и надоедал одновременно. Какие-то мелочи подсказывали необходимость ухода. То Ващенко начнет объяснять, что между переводчиком и полотером нет принципиальной разницы. То Завашин возжаждет видеть меня по субботам, несмотря на прямое упоминание о недостаточности зарплаты. То Чжан Сяолинь потащит на диалог с посетителем о работе ресторана.

Один диалог запомнился мне на всю жизнь. Не слишком интеллигентный мужчина под сорок отвечал обстоятельно и предельно честно. Ему походило всё, даже цены снижать не следовало. Свою идею он сформулировал, задумчиво глядя мне в глаза.
«Вы знаете», - сказал он. – «Сейчас здесь вполне комфортно. Опустить цены – набежит всякая шваль пролетарская. Порядочные люди сбегут от такого соседства».
Я перевел. Чжан Сяолинь задумался, кивнул в знак согласия и искренне пожал руку в благодарность за интервью. Я вспомнил свою зарплату, Ващенко и подумал, что я и есть эта шваль пролетарская, которой не место в подобном ресторане. К декабрю надо было увольняться. Чувство языка от ежедневного общения крепло. Еще чуток практики, и пора было попытаться выбираться из положения вечной швали. Увы, не все в жизни удается планировать. Китайская дотошность и предприимчивость вызвали целую цепь неожиданных событий.

Для начала Чжан Сяолинь решил слегка отомстить Большой Тане за придирки к расходу продуктов. Прекрасным октябрьским днем он попросил её зайти к себе в кабинет. Ян Бинь уже приготовил свой блокнотик с записями. Чжан Сяолинь попросил Большую Таню присесть. Только зная его, можно было догадаться, как намеренно индифферентно вел себя китайский директор. Большая Таня, ожидая пустяковую просьбу, села на стул в готовности покинуть его буквально через минуту. Чжан Сяолинь кивнул Ян Биню, и тот заговорил равнодушным голосом:

- Вы знаете, меня волнует проблема работы бара. Согласно отчету, касса бара составила два дня назад 700 рублей за весь день работы.

- Наверно, - ответила Большая Таня, - бармен сдает кассу непосредственно кассирше. Хотите, я подниму документы?

- Не надо, - сказал Ян Бинь. – Я уже сделал себе рабочую копию чека.

Большая Таня кивнула. По договоренности, китайская сторона отвечала за кухню, а русская за спиртные напитки, чай и кофе из бара. Прибыль считалась совместной и делилась пополам.

- Я верю, что кассирша честно приняла деньги. Вопросов к кассе нет, - продолжил Чжан Сяолинь. – Но в этот день мой друг Гу Фуян с друзьями отдыхал в ресторане в компании Леши Брагина. Они пили и ели на довольно большую сумму. Одних спиртных напитков они заказали на две тысячи рублей. Более того, в ресторане в тот день было много других посетителей. Они тоже заказывали спиртное в баре. Гу Фуян лично дал мне счет. Хотите, я его вам покажу?

Поверить, что бармен мог безнаказанно присвоить себе более четырёх пятых выручки, мог только полный идиот. Названная цифра минимальна, реально воровство должно было превышать девять десятых доходов бара. Бармен подчинялся непосредственно только Большой Тане. Она словно застыла. Секунд пятнадцать она молчала. Меня раздирало любопытство, что сделает Большая Таня? Решит уволить бармена, начнет спорить, требовать проверки, извиняться? Как я был не прав.
Через пятнадцать секунд её лицо исказила гримаса слез, отчаянья и боли. Началась идеальная женская истерика, способная потрясти и вызвать эмоции даже у трупа в морозильной камере.

- В чем вы меня подозреваете? Как вы могли? Я всю жизнь отдаю работе.

Ещё через несколько секунд слезы должны были хлынуть в директорскую. Почти физически я ощутил, как поток слез хлынет на пол, нам придется спасаться на столах и звонить спасателям. Чжан Сяолинь был потрясен не меньше меня. Он срочно бросился утешать Большую Таню, говорить, что к ней претензий не имеет, и вообще лучше пока на эту тему не говорить. Большая Таня немедленно сдержала успевшие выступить слезы. Спокойно оглядела нас, утерлась платочком, поднялась и ушла в свой кабинет. Тут я понял, что она меня уволит при первой возможности. Переводчик, видевший такую истерику начальства, начальству больше не нужен. Китайцы равнодушно переглянулись и снова принялись за свои подсчеты. Я им помогал, а сам думал о потрясающих артистических возможностях Большой Тани. Порядочный человек никогда не сможет страдать с такой убедительностью. Затем вспомнилась крылатая фраза артисток: женщина-артистка больше, чем женщина, мужчина-артист меньше, чем мужчина. Чуть в стороне от меня висел календарь с Еленой Яковлевой. Я перевел взгляд с календаря на Чжан Сяолиня и обратно и постарался сдержать смех.

Несколько последующих дней работы не принесли больших изменений. Об инциденте обе стороны словно забыли, и даже я не испытывал ни малейших придирок с русской стороны. Великодушие Большой Тани потрясало. Я думал о загадочной душе русской, торговой женщины, способной сделать карьеру в жестком, мужском окружении, пользоваться уважением и авторитетом, а она, загадочная женская, русская душа, величественно проплывала мимо, не доставляя мне ни малейших неудобств. Значительно более понятные китайские души мысленно продолжали плавно дрейфовать в сторону больших бабок и совершенно неожиданно решились на поступок. Всё-таки скрытный они народ, часть работы они провернули через китайскую переводчицу Мазина тайком от меня. Не знаю, что они ей обещали, но догадываюсь.

Наша Маленькая Таня была родом из Риги. Жила бы она там припеваючи до провозглашения независимости, но любовь её хранила. Любовь, как судьба, кого-то хранит, кого-то подводит. Маленькую Таню любовь не подвела. Она благополучно успела выйти замуж за москвича чуть ли не в год прихода Горбачева к власти, осела, родила ребенка и смотрела на судьбу русских на своей малой родины из прекрасного, московского далека. Чжан Сяолинь и Ян Бинь мечтали открыть свой ресторан, вырваться из-под власти СП, разбогатеть, осесть и смотреть уже на свою родину пусть из маленького, не самого престижного, пусть даже рижского далеко. И случилось чудо. Маленькая Таня согласилась помочь и дала адрес своей подруги. Китайцы предложили мне сопровождать их, даже не озаботившись по доброй китайской традиции предложением денег, и я согласился. Честное слово, даже сейчас не жалею себя за бескорыстность. Она вознаградилась совершенно непонятным образом.
Отъезд назначили на вечер в пятницу. У китайцев накопилось достаточно отгулов. Единственно, пришлось чуть раньше уйти с работы. Чемодан, вокзал и Рига. Прибыли мы утром. Над вокзалом как всегда витала грязная дымка. Автобусы и трамваи продолжали ходить. Прохожие выглядели буднично и чуть понуро. Жизнь народа толком не успела измениться. Банки раздобреть на экспорте латвийской меди, цинка и благородных металлов. Правительство ещё не погрязло в скандалах. В страну пока не хлынул поток иномарок, а старые иномарки – жигули, волги, запорожцы, москвичи – еще не успели развалиться. Осень, серое, прибалтийское небо и спокойствие. Население поленилось проявить ко мне патриотизм и послать в другую сторону. Сели мы на нужный номер трамвая и поехали далеко на окраину. Когда приехали, почувствовал я себя почти как дома – до центра ехать и ехать, вокруг типовые многоэтажки, асфальт, самодельные гаражи и чахлые деревца. Сразу чувствовалось, что этот район строили для русских.

Дверь открыла любезная хозяйка – Анна Семеновна, крупногабаритная еврейка лет тридцати пяти с очень милой, как теперь принято говорить, сексуальной улыбкой. Наш потенциальный партнер и помощник должен был приехать к вечеру. Несколько часов мы говорили в основном о жизни. Анна Семеновна была чуточку растеряна от подаренной сверху независимости. В её растерянности не было ничего московского. В Москве, Петербурге и многих других городах России евреи жили в обстановке непрерывных, виртуальных погромов. Приблизительно раз в полгода, не посовещавшись с русским населением, а, действительно, зачем спрашивать русских, когда политически грамотным евреям виднее, в еврейской общине распространялись самые точные сведения о дате очередного, жуткого погрома в самый мельчайших подробностях. Фигурировали многомиллионные массы антисемитов, закупивших топоры и ножи для резки арбузов, составивших по фамильные списки всех евреев, адреса квартир и дач и даже списки друзей евреев, куда следует вломиться, если соответствующий Рабинович с семейством дома не окажется. Евреи очень дергались, в назначенную дату избегали появляться на улице и подходить к телефону. Особую жуткость всей атмосфере придавала таинственность русских, нагло отрицавших какие-либо сведения о многомиллионных массах антисемитов. Из этого следовало, что друзья оказались липовыми с топорами за пазухами. Слухи подтверждались страстными статьями в ряде изданий, готовых грудью прикрыть соплеменников, но грудь у большинства журналистов была хилая, интеллигентская, а орды антисемитов бесчисленны. После очередного, виртуального погрома пачками распространялись рекомендации для потенциальных эмигрантов в Израиль и услужливые списочки предлагаемых профессий. На самых почетных местах стояли профессии уборщика мусора на стройке для мужчин и массажистки в массажном салоне для молоденьких женщин. Множество евреев растерянно изучало списки и вымученно выдавливало из себя заученную наизусть политически грамотную фразу: «Ну, в Израиле каждый труд почетен».

Анну Семеновну волновали более серьезные проблемы. Всю жизнь она прожила и, не будем скрывать, привыкла жить жизнью оккупантов маленькой и культурной Латвии. Говорила она по-русски, друзья были русскими, бывший муж пил как русский, школа, институт – всё было не как у нормальных, латвийских людей. Теперь приходилось срочно приспосабливаться, а приспосабливаться не хотелось. Наивность у Анны Семеновны была чисто российская. Она успела обставить квартиру, накупить кое-какие китайские шмотки во время тур поездки в Харбин и надеялась прожить со своей дочерью-школьницей за счет этих запасов. Ох, не догадывалась Анна Семеновна, как взвинтят умные латыши квартплату, чтобы жизнь в типовых квартирах медом не казалась. А что? Идея кормиться за счет оккупантов очень даже европейская. Нельзя же подобные идеи давать на откуп исключительно азиатам. Китайцы с любопытством разглядывали квартиру, ели, задавали вопросы и ожидали прихода важного гостя. Они тоже были наивными и не подозревали о его высоком статусе, лучше всего передаваемой расхожей фразой «широко известная личность в узких, торговых кругах».

Почетный гость заявился к вечеру. Его звали Люсьен. Имя не настоящее, но очень ему нравившееся. Люсьен был высоким, пока стройным мужчиной около сорока, с типичными еврейскими чертами лица, мягкими повадками и умными глазами. По сравнению с Хазиным он выглядел мыслителем неизвестной специализации. Люсьен переговорил с китайцами об их идеи открыть в Риге ресторанчик, потенциальных возможностях и связях внутри Китае. Китайцы не блефовали. Возможности набрать команду поваров у них имелись. Люсьен внешне остался доволен и вышел. Когда китайцы уже ложились спать, он пришел вновь и ограничился с ними общей беседой, и потом всю ночь мы с Люсьеном разговаривали.

Люсьен действительно оказался мыслителем, правда, по торговой части. Умно, интеллигентно, с тихим вдохновением он учил меня системе «три ноля». Сейчас бы я ему посоветовал издать книгу с этой системой, прославиться, читать лекции за большие деньги в крупнейших университетах России, работать консультантом правительства Российской Федерации, а затем отправиться в тур по Америке. Но Люсьен был начисто лишен типично русского стремления к паблисити, рвущегося из кухни на большой простор мелких изданий. Вкратце суть системы «три ноля» сводилась к искусству кинуть хозяина бизнеса по полной программе – ноль контроля над поставками, ноль контроля над производством, ноль контроля над сбытом. После целой программы мероприятий владельцу бизнеса остается только продать дело под угрозой банкротства или просто бежать от налоговой полиции. Система была гениальна, без явных нарушений закона, тиха и вкрадчива как сам Люсьен, универсальна и требовала дотошной, кропотливой работы. Я слушал, восхищался, пил дешевый чай и лег спать под утро.

Утром мы отправились в отель смотреть место для ресторана. Нас приняла директор отеля, мы с ней обстоятельно беседовали, затем еще прошлись по улицам и посмотрели пару кафешек, намеченных Люсьеном под аренду, но отель, безусловно, выглядел перспективнее. Естественно, Люсьен и китайцы не стали опускаться до осмотра исторических мест Риги. Поболтав, мы расстались, заехали к Анне Семеновне, взяли чемоданы и поспешили на вокзал. Утром в понедельник мы пришли на работу как положено. А через день начальство СП влепило Чжан Сяолиню и Ян Биню по строгому выговору за самовольную поездку в Ригу. Еще через пару недель я был уволен из ресторана «Цветочек Аленький». На моё место поступил очень толковый парень, настолько толковый, что через десять дней он сбежал и устроился в более хорошем месте. Еще через шесть месяцев в ресторане сменилось шесть переводчиков. Китайцы звонили мне, жаловались на чехарду и плохое знание языка переводчиками. Начальство уже не заикалось о необходимости работать без выходных. Двух дней в неделю было достаточно. Но моя кандидатура их абсолютно не устраивала. Я не горевал. Хватало другой работы. С китайцами я поддерживал дружбу, встречался, но кое о чем умалчивал.

На работу меня взять не могли. Русской стороне ресторана было неприятно иметь дело с работником, видевших их в слишком разных ситуациях. Молчал я заодно о причинах неудачи с поездкой в Ригу. Дело полностью заглохло. Люсьен вдохновенно потратил на меня драгоценное время по понятной причине. Чжан Сяолинь ничего ему не обещал за содействие. Люсьена пренебрежение обидело. Чжан Сяолинь, простодушно полагая, что Люсьен, подобно Большой Тане себя не обидит, сам хотел сделать «три ноля» Люсьену и мне. Люсьен мне тоже ничего не обещал, столь же простодушно надеясь на мою неспособность обратить внимание на забавный пустячок. Я же в силу собственной глупости поленился выработать гениальный план сотрудничества любителей «трех нолей», испугавшись возможности стать первой жертвой коммерческой сметки каждого из них. Туп я для серьезной работы. Способным людям у нас ставит точку в конце карьеры киллер с глушителем, а неспособным ставят точку в начале карьеры потенциальные партнеры. Хоть роман пиши «Фантазии переводчика или прерванный полет над горячими блюдами».

Через год после начала работы ресторан «Цветочек аленький» успешно разорился. Чжан Сяолиню пришлось вернуться на родину и стать снова директором китайского ресторана в Китае, кем он и был раньше. Елена Яковлева так и не узнала о потенциальных возможностях, упущенных из-за нежелания китайских коммерсантов помочь в быстром обогащении любезному соотечественнику. Сам процесс кончины СП мне рассказали дважды. Сперва Ван Дадун, затем Ян Бинь. Оба устроились в Москве на новых местах вполне успешно.
 
«Цветочек аленький» процветал после моего ухода почти до Нового Года. Он нравился посетителям, а один из них даже начал ходить в ресторан каждый вечер. Через пару недель он пришел в дирекцию и представил детальный отчет о проделанной работе. В отчете фигурировали цифры о средней выручке за день. Посетитель скромно назвался представителем мафии и попросил 10% от всей выручки. Эта цифра вызвала у Большой Тани бурную реакцию. Она показалась избыточно завышенной, а сама идея добровольных пожертвований не совсем совместимой с правилами торговли. В её правоте я немножечко сомневаюсь по сей день. Из увиденного за мою скромную жизнь именно отсутствие добровольных пожертвований выглядит неестественным в сфере нашей успешно растущей торговли. Хазин решил обратиться в милицию. Идея борьбы с мафией вдохновила милицию, но она могла вестись исключительно на платной, рыночной основе. Как и полагается, милиция выставила счет, в два раза превышающий требования «представителя мафии». Требование, безусловно, умеренное по цене и соответствует общероссийским традициям. Я был во многих районах России, и везде торговцы сообщали, что официальная оплата услуг милиции тютелька в тютельку превосходит требования мафии в два раза.

Мазин и Большая Таня попытались торговаться, требуя себе различные скидки и преференции. Они даже пустились в дешевую демагогию, говоря о законности, свободе предпринимательства и важности поддержки российско-китайского сотрудничества. На это им ответили, что в рамках программы поощрения отечественного производителя плата за безопасность едина для всех, независимо от национальности, пола, религии и задушевности голоса. Более того, милиция боится за жизни работников правопорядка и членов их семей. Идея бесплатного риска антигуманна и аморальна. Крыть было нечем. Пришлось платить представителю мафии по более гуманным для ресторана расценкам. В стране бушевала инфляция, доходы населения падали, количество посетителей убавилось, и ресторан пришлось закрыть. Конечно, интересы «мафии» сильно пострадали, зато рынок и принципы хозрасчета восторжествовали.
Выслушав историю, я рассмеялся. Горевать о гибели «Цветочка аленького» не хотелось. Интуиция подсказывала, что большинство работников закрытого ресторана отлично устроились. Пострадал только Чжан Сяолинь, но он изначально не был способен сделать карьеру в России. Наши, русские работники, наверняка, устроились в разных местах. Самые неудачники жили не хуже, чем при социализме. Учитывая, как они жили при социализме, грустить не следовало.

Еще прошло некоторое время. Я дружил с Ван Дадуном, мы обменивались взаимными визитами. Ван Дадун уже переехал из общежития, жил в одной квартире с китайскими сотрудниками фирмы, а возглавлял фирму Лёшка Брагин. Лёшка разбогател быстро и неожиданно, снял офис в Китай-городе, купил мерседес, жил, растопырив пальцы и, по слухам, превзошел даже Хазина. Лёшка занимался крупным оптом, и везению его не было видно конца и края. Совершенно неожиданно Ван Дадун пригласил меня на фирму купить кроссовки. Стоили они сем долларов за пару – цена отнюдь не большая даже на опте в то время. Сама фирма очень напоминала типичную китайскую фирму, только помещение было по тем временам очень хорошим. Большая квартира была разбита на офисные помещения. Одну комнату занимал лично Брагин. В остальных сидели китайцы и одна русская секретарша на телефоне. Никто из китайцев толком русский язык не знал. С секретаршей на простеньком английском общалась жена Ван Дадуна. Нормальный английский секретарша понимала с трудом. Как и полагается в азиатском офисе от обилия работы сотрудники не страдали. Работали спокойно, часто обменивались шуточками, но сидели честно от сих до сих.

В небольшой комнате, отведенной под кладовку, стояли ряды коробок с кроссовками. Они, как сказал Ван Дадун, расходились плохо. Покупатель считал, что замша плохо чистится. Товароведы не желали рекомендовать товар своим боссам. Я спокойно отобрал две пары – одну для себя и одну для мамы. Повернулся к двери и собрался выйти в офис к китайцам. Дверь отворилась. На пороге стоял Лешка Брагин. Увидев меня, он вздрогнул и побагровел:

- Ты зачем здесь?…

- Кроссовки покупаю.

- Здесь не место посторонним.

- Хорошо, ухожу.

Выскочил Ван Дадун и на ломаном русском объяснил, что я пришел к нему. Брагин ругнулся и ушел. Заплатив за кроссовки, я покинул фирму. Ван Дадун попросил меня не обращать на Брагина внимание. Через неделю я обедал в семье Ван Дадуна, и хозяин дома с супругой, смеясь рассказывали мне, как Брагин до конца рабочего дня ругался, требовал не допускать посторонних на фирму, обвинял меня в стремлении стащить потихоньку кроссовки, а китайцев в тайном вредительстве. Даже отоспавшись с утра пораньше Брагин продолжил ругаться и успокоился к вечеру. «Он слишком странный», - мягко сказал Ван Дадун, заедая рассказ салатом из огурцов с горчичным порошком, которым в России традиционно парят ноги при простуде. Вкус у салата был странным как характер Брагина.

Смешки смешками, но через пару месяцев Ван Дадун покинул фирму Брагина. Сама же фирма потихоньку захирела. Уже через месяц после ухода Ван Дадуна Брагин съехал из Китай-города и снял дешевый офис на окраине Москвы. О дальнейшей работе его фирмы никаких торжественных и завистливых слухов до меня не доходило. Зато кроссовки оказались великолепными. Я их носил три года, потом два года донашивал на даче, собирал грибы, копал огород, носил воду. Мама ходила в кроссовках аж восемь лет и иногда просила достать что-нибудь похожее. Замша отлично чистилась и мылась. Увы, наши товароведы отвергли подобные изделия. Обычные кроссовки разваливались и рвались точно по расписанию.

Прошло два-три года. Ван Дадун хорошо зарабатывал на новом месте, ездил в командировки по России и странам СНГ. Семья уже жила в отдельной квартире. Дочка ходила в школу и училась музыке. Жена отлично справлялась с ролью московской домохозяйки. Наконец, он собрался в Китай. Провожала его группа мужчин из посольства на отличной иномарке. Вещей было коробок восемь – панно для дочери, швейная машинка супруги, кухонный комбайн, английские книги, детская спортивная стенка и еще целый список. Количество сумок не поддавалось подсчетам. Как всё это влезло в машину посольства и еще в машину левака, пойманного на соседней улице, я сейчас понимаю плохо. Впереди Ван Дадуна ждала Родина и загранкомандировки в иные страны.

Только еще через два года я до конца разобрался во взаимоотношениях в «Аленьком цветочке» и тайне успеха Лешки Брагина. Ян Бинь приехал из Китая поторговать в России. Он обожал жить в России, хотя мог устроиться через друзей в США, ФРГ или поработать в Латинской Америке для разнообразия. «Ты знаешь, Леша», - говорил он мне иногда после нескольких рюмок водки. – «Есть у меня друзья в США. Там хорошо зарабатывают в долларах, но там 90% китайцев живут беднее американцев. Здесь, в России в точности до наоборот. Мне не нравится чувствовать себя бедным на общем фоне. Поверь мне, климат и формальный престиж не самое главное».
Пьем мы в очередной раз водку, разговариваем об общих знакомых, и Ян Бинь бросает несколько фраз про Ван Дадуна. Так мол и так, Ван Дадун – офицер китайской разведки, всю жизнь ездит по заграницам, в основном, в Азию. До трудоустройстве во внешней разведке учил русский язык в Пекинском университете. Русский язык Ван Дадуну оказался не нужен, и он его забыл. Но связи внутри группы студентов остались. Большинство выпуска пошло в разведку. Поэтому по блату его устроили в Россию.

Тут-то я понял причину быстрого возвышения Брагина и столь же быстро падения после наезда на моего китайского друга, профессию провожавших и причину изумительного качества кроссовок. Причина называется – ошибка резидента. Разведка старалась обеспечить максимально отличное качество товара, но не учла психологию наших торгашей. Не знаю, могло ли это закончится провалом разведсети Китайской Народной Республики. Товароведческие знания работников ФСБ мне неизвестны. Сегодня такие ошибки маловероятны, китайская разведка научилась торговать халтурой. Дотошность китайцев мне хорошо известна. Склад ума наших торгашей, наверняка, изучен, психологические портреты составлены, рекомендации по общению с ними изданы малым тиражом, засекречены и преподаются в элитных разведшколах. Иногда я вспоминаю «Цветочек аленький» и думаю, что все мы в этой жизни очень понятны со стороны. Настолько понятны, что, встретив большинство из прежних сослуживцев, я, скорее всего, пройду мимо, слегка закрыв рот ладонью. Неприлично зевать в общественном месте. К счастью такая встреча маловероятна. Как справедливо заметил Андрей Макаревич, «звезды не ездят в метро». Это относится даже к Елене Яковлевой, хотя её не заметить мне совсем просто.