Рождественское происшествие

В самый сочельник в отделении запахло мочой. Спустя три дня запах стал невыносим, и майор Толстопятенко принес мышеловку.
- Мы вас уладим, уладим, - приговаривал он. Арестанты теснились боком и косились в недуоме: надо же так обоссаться - мышами ведь никого не удивишь. Животных в отделении никогда не было, и спустя еще пять дней стали думать на самого Толстопятенко. Но мышеловку его уважали. Потом, конечно, все пошло наперекосяк, и потихоньку начали таскать из нее кильки на закуску. И вдруг стало как-то грязно. С улицы входили, ног не отряхнув (все равно ведь воняет) грязные пальцы из носа и со следами рыбы вытирали прямо об стены, окурки бросали на пол, а в плевательницы на спор конфискованную литературу.
И началась тут злоба. Заходит, к примеру, сержант Изюмов и бах! прикладом в об стойку или выругается грязно (раньше хоть убирали, а теперь-то что!) другой ответит, этому зуботычину, тому оплеуху. Тумаки уж и считать перестали.
И что ни день - то ругань или драка. Даже пить бросили - боятся - все ведь при оружии, мало ли что. Да только хуже от этого: коллектив хмурый трезвый - только спичку поднеси.
Пить бросили, за ум взялись, а ум у русского человека известно какой - кому бы гадость сделать. И пошло: доносы, жалобы, кнопки, мышеловку приспособили, товарищу в чай плюнуть за счастье. А то и похуже: холостые патроны вместо боевых или наоборот.
Ну, тут конечно успеваемость снизилась. Крупная рыба как ушла куда-то, а так приведут горького пьяницу, а что с него возьмешь? Только пальто, да и то - в ломбарде.
Так канул год. Опять сочельник, а тринадцатой зарплаты нет, как нет - не дают ее в связи с пониженной дисциплиной. Коллектив оружие под прицел сдал, а пить все равно не пьет даже в честь праздника - противно им друг на друга смотреть. Один Толстопятенко оружие не сдал и сидит пьет.
- Вы бы хоть пожелали чего, - говорит он товарищам, - ведь сочельник!
- Да пошел ты, - отвечают, - мы зарплату желаем, тринадцатую.
Тьфу!
Пьет Толстопятенко и думает: ”Вот пробьет двенадцать раз, достану я свою вороненую и всажу себе пулю между западным и восточным полушариями, как раз по Гринвичу, чем так жить, лучше уж в тартар. Только неохота во злобе помирать: чего бы такого пожелать доброго, светлого.” Замечтался. Вздохнул.
Бьет двенадцать. Достал Толстопятенко свою вороненую. Всплакнул. Вытер глаза пятернею. Глядит - будто стоит кто-то в дверях. И как закричит:
- Стоять!!!
А в ответ:- Добрый вечер, гражданин начальник. Фигура овальная вышла к стойке и улыбается.
- С сочельником вам.
- Чего надо?! - возразил Толстопятенко. Вороненую спрятал от сглазу подальше.
- Прошу оформить явку с поличным.
- Как это?
- Мочи нет. Раскаиваюсь в зверски содеянном.
- А что натворил-то? У бабы полтинник тиснул?
- Не, - фигура в зубах ковырнула, - Два ограбления у меня и одно разбойное нападение.
“Ну, дела! - думает Толстопятенко. - Что-то я такого не припомню, чтоб сами вот так.”
Не успели одного оформить, другой просится.
- Я убийца, - говорит. - Убил соседа с целью овладения.
- Овладел? - спрашивают.
- Овладел, да что толку?
“Ну, дела!” - думают сотрудники и уже не так грубо друг на друга смотрят. Румянец появился. Елку поставили. Оружие достали. За вином послать хотят.
- С рождеством вас, люди добрые! - с крыльца кричат. Глядь, а это преступная группировка в полном составе пожаловала. Сознается во всем: убивали, грабили, наркотики и проституция, и подкуп должностных лиц. Следом еще, еще. Даже давка образовалась. Входят, крестятся и оформить просят. Вот праздник-то! Места не хватило, пошли клуб железнодорожников в аренду просить. Железнодорожники похристосовались, да и согласились.
И кто только в ту ночь не пришел. И вымогатели, и экономические преступники, и прелюбодеи, и даже одно неприкосновенное лицо.
- Я снимаю, - говорит, - свой мандат, грешен, запускал руку в государственный карман. Глянули - а в кармане-то дыра! Посадили его к прелюбодеям, до выяснения.
Последним под утро явился Леня Пантелеев.
- Не забуду мать родную. Берите меня, - говорит.
- Тебя ж расстреляли, - удивился Толстопятенко.
- Чего не сделаешь в сочельник для хорошего человека. Да ты что не веришь?
- Верю, - отвечает Толстопятенко, - ибо абсурдно.
- Ну, так оформляй меня. Будешь внукам рассказывать, что самого Леню Пантелеева брал.
- Буду, - обрадовался Толстопятенко.
- Да смотри, запиши, что я сопротивление оказывал.
Записали, всех посчитали - 301 человек. Пятилетний план за одну ночь! То-то было радости. Ну, конечно, помирились, обнялись, поцеловались. А на следующий день не только тринадцатую, но и четырнадцатую зарплату всем выдали за беспримерное мужество и экономическое чудо. Зажили пуще прежнего. А мышеловку решили не трогать - поставили ее в красный угол - на капище. Вот так сбылись все желания в рождественскую ночь.