Ветка сирени

В Москве стоят лондонские туманы. Неврастения.
Просыпаюсь, словно и не засыпала вчера. Мутное стекло. Подхожу к окну, снег совсем растаял; одинокие прохожие трусцой бегут на работу; эрдель Дарси ждет своего променада, держа уже поводок в зубах. Одеваюсь, иду на улицу… Я не могу обидеть эту рыжую мордочку, моего философа в доме – это мое спасение, мой врач, мой ДРУГ. Люблю-ю-ю-ю-ю!
Тоска.
Звонит телефон:
- Я вас слушаю.
- Слушай-слушай. – Отвечает мне Света. – У меня выставка открылась, не придешь сегодня, обижусь!
- Без угроз только. Приеду.
Действительно обидится. Имея подругу-художника, ни разу не посетить ни одной ее выставки! Это неучтиво, в конце концов.
- Я уже в машине, - сообщаю ей я и включаю зажигание. Еду. Слушаю Бранденбургские концерты Баха. Самый любимый четвертый.
Что происходит, почему тоска? Как не люблю это состояние. Может просто ноябрь? Может быть. Нет, сама где-то допустила ошибку, где-то растерялась, снизила дозор.
Звонит муж:
- Да, милый.
- Как ты себя чувствуешь? - Спрашивает он.
- Так себя чувствую. Еду к Свете на выставку, подъедешь?
- Через часа два-три, не раньше.
Как обрадуется Света! Даже муж посетит ее выставку. Радость, да и только.
Тоска. Больно. Ну что со мной? Бах своими скрипками, альтами, виолончелями, флейтами, гобоями зазывает сказать себе “не заглубляйся, тоска как море- чем дальше, тем глубже.” И вдруг вспомнилось – Кто понимает ложь единений,
Горечь слияний, тщетность оков,
Тот разгадает счастье сирени –
Темное счастье в пять лепестков.
Чье это? Это что-то из моей юности. А может кто-то зовет меня? Что я не сделала? Что Я забыла?
Начался дождь, мелкий,промозглый, неспокойный. Все и вся серо-черное. Тоска!!!
Я заставляю звучать громче Баха, еще громче… Стою в пробке. Как все-таки приятно иногда стоять в пробках. Можно думать не торопясь и никто не жужжит у тебя над ухом, а где это, где то…
Тему повели флейты, и так тепло стало, аж мурашки по спине побежали, запахло белой сиренью. И я вижу круглое лицо семнадцатилетней девушки с большими серыми глазами. Что-то достойное и кроткое в ее облике. Платье светло-голубое. И ветка сирени в руке. Она сидит у меня в машине на заднем сидении.
- Ты кто?
- Мария.
- Какая?
- Сестра милосердия.
Она протягивает мне ветку сирени. Я спрашиваю:
- Это мой бред?
- Достоевский сказал, что нет бреда и нет безумия. Просто иногда в чрезвычайных обстоятельствах люди видят и другой мир.
Произношение у моей незнакомки совсем не современное, “ч” произносит как “ч”, а не как “ш”.
- Ты сегодня выздоровеешь, тоска уйдет и аварии не будет. Папа сказал.
Девочка складывает пальцы в трехперстие и произносит молитву:
- Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, спаси и помилуй нас грешных. Пресвятая Богородице, спаси нас.
За спиной загудело многоголосие сигналов автомашин. Я нажимаю на газ и еду. Смотрю в зеркало и никого не вижу на заднем сидении. В машине я одна. Но ветка сирени, которую девочка держала в руках и протягивала мне, лежит на переднем сидении со мною рядом и благоухает!
Я добираюсь до галереи, где выставка картин моей подруги. Прячу бережно ветку сирени в свою сумку и выхожу на встречу Свете. Она ведет меня и показывает свое мастерство. Все-таки я люблю ее работу, она улавливает то чуть-чуть, без чего нет личности на портрете.
- Господи, кто это? – Спрашиваю я и чувствую, что кожа на затылке стягивается от преживания.
- Это – Мария Николаевна Романова. – Отвечает Света.
Передо мной на холсте, написанная маслом, молодая девушка, семнадцати лет, с круглым лицом и большими серыми глазами, в серо-голубом платье и с веткой белой сирени в руке. Она улыбается мне… А я обливаюсь слезами!..
Я достаю благоухающую ветку белой сирени и рассказываю все подруге.
А через два часа, мы стоим с мужем и Светой в храме нашего духовника и служим благодарственный молебен княжне Марии и всей Царской Семье за большую милость Божию, проявленную к нам недостойным.