Птица Ксения Музей под открытым небом в Пирогово

«Музей под открытым небом в Пирогово»
 В этот день было немного душно. Лето, щедро хвалилось своей серединкой и сеяло ровный солнечный свет из небесного ситечка. Ни ветерка, ни ползвука кругом, лишь ароматы летнего благоденствия витали всюду, обволакивая, будто тюльной тканью, особенно сильно лицо мое. Очарованная, брела я сквозь дурманящий шлейф остролистной травы, в которую, упругой нитью, вплели необыкновенно большой одуванчик. И лесопосадки, сплошь затемненной уже в самом начале. И чего-то еще…такого, что заставляло единовременно дышать каждой порочкой.
 Дорога все не кончалась, приятно утомляя до меленьких капелек на лбу и переносице. Плавно, как изгиб вены, текла она под ногами, как-то вдруг сразу превратившись в агромадное поле без конца и края.
 Ах, как нежно здесь пульсировали звуки, разнотонально наполняя пространство бренчанием цикад, кузнечиков и жаворонка, дрожащего над светло-русой пшеницей, взбрызнутой голубыми каплинками васильков! В полудреме прошла я мимо, под тихий шепот ее, по чуть сухой тропке, змеившейся куда-то вверх и вправо.
 Вернула меня из полуяви – старинная, темного дуба, церква, с медного цвета чешуйчатой крышей, тоже деревянной, что и удивило. Она, в солнечной игре, казалась листовым, уже проржавевшим железом. Но нет – дерево, дерево! Удивилась, рассматривая вблизи.
 Шесть ступеней перед маленьким входом, с таким низким притолоком, что надобно поклониться, чтобы попасть внутрь. По бокам, резными манжетками, украшена дверь, на которой, к моему великому сожалению, висит амбарный замок. Вот незадача-то!
 В рассеянности, я опустилась на две привходные ступеньки, и присела, удобства ради, подперев кулаками подбородок, всматриваясь в даль, в глубину странного места, настолько глубоко, что вдруг разглядела прошлое, будто бы переживая и участвуя в нем заново. Вдруг, какой-то звук, похожий на всхлип, резко, мучительно быстро, возвратил меня обратно Так, что несколько мгновений я сижу не дыша, чувствуя боль.
 Те же ступени, тот же странный звук, он вынуждает меня подняться и пойти в его сторону. Обогнув церковку, метрах в 30 от нее, я наткнулась на каменно-белый крест, с закругленными концами, на которых вырезаны какие-то буквы и полумесяцы, лежащие рожками вверх, наподобие маленьких блюдец. На теле креста, замершего возле Божьего дома, с распахнутыми для объятий руками-перекладинами, выбиты витые, как усики хмеля, слова, и поэтому непонятные, диковинные…
 Кажется странным, что здесь, в деревянном царстве, именно он, единокаменный, будто бы пытается обнять, не упустить ту, на которую он смотрит уже не один десяток лет…Лишь изредка, она издает тот звук, верно всхлипывая от сожаления, что не может прийти в объятия его…
 Дикое, волнующе-сладостное ощущение слышится всюду, подмигивая, увлекая меня дальше, к белым мазанкам-хаткам. Приземистым, важным, пухлым, белеющим в ярко-сочной траве, словно присевшие отдохнуть – дородные украинские женщины, в пышных домотканых сарафанах.
И снова засовы на дверях! Это чуть смущает, но лишает меня права любоваться ими, смотреть внутрь, сквозь яркие, до блеска мыльных пузырей, окошки. Видеть стол, грубый, широкий, деревянный, с двумя скамьями по обоим сторонам. Домашнюю утварь, что из глины: жбанчики и миски, тарелки и кружки. На одинокую прялочку в углу, со спутанной куделью. На стены, убранные вышитыми рушниками, на бревенчатый пол, присыпанный чистой соломой. На кровать, покрытую серо-желтым, узорчатым покрывалом, в изголовье которой, лежат две огромные подушки-квашни…
 Чудятся запахи и звуки, уснувшего на миг жилья, и кажется, что вот-вот явится хозяйка, и, весело звеня ключами в огромной связке, откроет дверь, и примется готовить что-нибудь вкусненькое, с непременным атрибутом – в виде настойки из ягод на столе.
-Не волокить! кричит кто-то у меня в голове, вынудив пойти дальше, по тропинке меж хаток, к большой, вытоптанной в пыль, какао-цвета дороге, к низенькому столбику, с двумя рукавами-направлениями, дробящими заповедное место на Восточную и Западную Украину.
 Выбираю Восточную, чуть похрустывая чадящими песочком под ногами. Мимо ветряных мельниц, метрах в 200-х друг от друга, замерших грубо сколоченными ветряками, на манер, растопыренных огородных пугал. На фоне округлостей поля, эти исполины., кажутся здесь, вроде бы не у места, издали напоминая старые высохшие деревья, безобразно вытянувшие ломкие, сучковатые пальцы ветвей.
 Проходя мимо последней мельницы, вижу обнесенный тыном хуторок в миниатюре, в несколько складных домишек, возле которых приземлились штук 5 или 6 ульев, до странности подражающих им же. С соломенной крышей, заканчивающейся наверху смешным усатым пучком, вымазанные бока, с маленьким чернеющим летком и посадочкой. Как только иссякает интерес к постройкам, удивляюсь, в светлую кровь, яркому маку, бесстыдно обнажившему черную сердцевинку. Ласкаясь в солнечной паутине, он тихо покачивается, будто бы от удовольствия.
 …Даже не зная, что делать дальше, ложусь здесь же, на траву, заложив руки за голову, и гляжу в девственно-чистое небо, такое глубокоголубое, что начинает щипать в глазах. Земля приятно холодит спину, какая-то букашка, тихонько щекоча, ползет по руке, вызывая сладкое чувство единения с этим местом, с тишиной, будто бы кожи нет, и нутро нараспашку…
 Необыкновенное блаженство растеклось по всем жилочкам. Нескоро, очень нескоро поднялась я, направляясь в сторону Западной Украины. Миновав пригорочек, вижу ее, - с сухопарыми строениями, из черного выплаканного дождями дерева, и под цвет ему, глиняными волнистыми крышами, неприлично тыкающими в небо, грязными верхушками. Несмотря на щедрое солнце, сумрачно здесь, живо напоминая полузаброшенную деревню с ее древними обитателями. Цервуха, жалко-хмурая, с затемненными провалами окошек-глазниц, походила на Бог весть, сколько прожившую старуху, кряхтевшую, так же как и она. Старый колодец-дед, присел рядом, чуть позвякивая колодезной цепью, будто казак, припоясной люлькой. Почти черными, заостренными свечками, кажется небольшая пасека, поодаль. И как в наркотической эйфории, стелется меж ней могильно-фиолетовый люпин, украшая присмертельное место, слабым своим дыханием.
 Невмоготу здесь. Что-то выталкивает, гонит прочь, как от болезни.
 За пару минут я уже вне его предела, глазея на уютный шинок, насквозь пропахший чесночными пампушками, борщом и медом, окруженный пустыми амбарами, возами, серыми стогами сена, скамьями и различными постройками, притулившимися рядом, будто бы в ожидании обеда.
 Гигантские качели виднеются за ними, просто сделанные, с достаточно широким и длинным сидением, на котором вполне могут разместиться около десятка человек.
 Умиротворенно, непривычнотихо кругом, и совсем не ощущается одиночества…
 Его, верно, растворили в себе природная красота, или вплели в свои роскошные волосы – цветы и трава, или закружил ветер, чувствующий себя здесь вольготно, или превратило в меленькие песчинки, сотни прошедших здесь до меня, ног…