Я не знаю, что мне делать с этими людьми...

Одного парня звали Франсуа Коган. Французский еврей. Он родился в Ницце. Семья была не богата. Франсуа школу не окончил, детство его прошло на многолюдных пляжах и набережных знаменитого курорта, где кое-чему научился он сам, а кое-чему его научили мальчишки, такие же, как он сам. Но это не была добрая наука.

Ему было пятнадцать лет, когда однажды на пляже он медленно брёл вдоль полосы прибоя, поглядывая на загорающих - его интересовали те, кто не внимательно следил за своими вещами – и вот он увидел женщину, не очень молодую, на его взгляд, но очень красивую. У него к тому времени не раз была близость с девочками из его хулиганской компании, но они его не слишком умели взволновать. Зато, как многие подростки, он сразу вспыхивал, взглянув на женщину, отцветающую последним печальным очарованием, неумолимой осени, а эта женщина, лет сорока, была необыкновенно хороша. Она загорала, лёжа на спине. Тяжко поднимавшаяся двумя высокими холмами грудь, поразившая его никогда ещё не испытанным и жарко опалившим душу соблазном - почти совсем обнажена, руки и ноги свободно раскинуты, длинные вьющиеся крупными кольцами каштановые волосы, рассыпаясь, вились по ветру, и переливались на солнце, принимая оттенок тёмной бронзы. Франс остановился и смотрел на это чудо, такое близкое и такое недоступное. Она дремала на палящем солнцепёке. Он легко мог бы унести её серьги, колье, очень дорогой браслет и несколько колец, которые она легкомысленно положила рядом с лежанкой, прямо на песок. Никто бы ничего не заметил. Со стороны казалось бы, что он подошёл и говорит о чём-то с дамой. Франс знал, как это сделать, хорошо умел – но тогда уж разбудить её было никак нельзя.

Мальчик подошёл к ней:

- Простите, мадам, - длинные ресницы дрогнули, и медленно открылись огромные ярко-синие глаза.

Она смотрела на него.

- Мадам. Прошу прощения, я вас невежливо побеспокоил, но здесь не такое место, чтобы драгоценности без присмотра оставлять. Их могут украсть, мадам.

Женщина продолжала молча смотреть на него широко распахнутыми глазами. Франсуа был красивый мальчик, высокий, широкоплечий и мускулистый. И он загорел до черноты.

- Настоящий Давид, - она улыбнулась. – Только совсем чёрный.

- Ещё раз прошу прощения, мадам, но я не чёрный, просто загорел, это от солнца. А зовут меня Франсуа. Моего старшего брата зовут Давид. Откуда вы знаете его? Ведь он сейчас в Германии живёт.

Женщина встала и с блаженным стоном потянулась, протягивая ладони к небу. Было очень жарко, и всё её тело казалось литым из полированной бронзы, и бронзовые волосы неподвижно вытянулись по ветру у неё за спиной, будто широкий плащ.

- Нет. Я вижу, что ты не чёрный, а загорелый. И ты похож на другого Давида. Твой брат тоже на него похож?

- Я так не думаю, мадам, потому что мы с братом совсем не похожи друг на друга.

- Ты здесь, наверное, все дни проводишь. А почему ты эти безделушки мои не украл? Скажи правду.

Он был почти на голову выше её, и она подняла руку для того, чтобы положить узкую нежную ладонь ему на плечо.

- Правду? Вы мне тоже скажете тогда правду, мадам? Скажите мне сначала, кто этот Давид, на которого я так похож.

- Ты ведь еврей. И не знаешь, кто такой Давид? Разве ты не ходишь в синагогу, Тору не читаешь?

- Родители очень ругают меня, мадам, но я плохо знаю наш язык и в синагоге бываю редко. Мне это не нравится. А при чём тут синагога? Многих ведь наших так зовут – Давид. Кто этот самый Давид, на которого я похож? Мне показалось, что он вам очень нравится.

Она смеялась.

- Я признаюсь, что мне очень нравится Давид, на которого ты похож, и не мне одной он нравится. Это был такой еврейский царь. Он давно умер. Не бойся его.

- Ох, простите, простите меня, мадам. Откуда мне знать было, что вы о покойном говорите, - но он не мог сдержать ликующую улыбку. – Но, мадам, я мужчина и не боюсь никого, ни живого, ни мёртвого.

- Да ты ревнивец. Это хорошо, кто не ревнует, тот и не любит никогда. Теперь скажи, почему ты не украл у меня эти побрякушки. Только правду скажи. Я сразу узнаю, если ты соврёшь мне.

- Я вам правду скажу. Я не знаю, почему не украл. Не смог у вас украсть, а почему – не знаю.

- Хорошо, мальчик. Давно уж мне никто так хорошо не отвечал на такой вопрос. Сейчас мы посмотрим, какой ты мужчина. Знаешь, песок очень горячий, а я тапочки забыла, - он видел её тапочки под лежанкой. - Отнеси меня к воде, хочу окунуться. И я плавать не умею. Ты поможешь мне. А куда мы денем украшения?

- Они пусть лежат здесь. Их никто не возьмёт. Все же видят, что вы со мной.

- Кто эти – все?

Он замялся.

- Все, кто ворует на этом пляже, мадам.

- Они тебя боятся?

- Да! – с гордостью ответил он, а она засмеялась.

Франсуа показался себе сильным, как великан. Ни разу в его короткой жизни ему ещё не приходилось держать на руках женщину. Восхитительная тонкая рука ласково охватила его шею и голову, и он подхватил такую тяжесть, с которой ему захотелось улететь вместе с чайками и кружить над сияющим морем. Он бережно отнёс женщину и опустил её в воду. Осторожно ступая, она стала продвигаться туда, где было глубже, со смехом вздрагивая от лениво набегающей волны. И это было так красиво – каждое её робкое движение – что у него сердце едва не вырвалось из груди. Женщина окунулась в воду, но на глубину зайти не решалась.

- Вы мне скажете, мадам, как мне вас называть?

- Джина. Я итальянка.

- Мадам... сеньора Джина, вы хотите - туда? Вон туда, видите, там красный шар, это буй. Дальше заплывать запрещено. Но если вы не станете бояться, мы с вами и дальше заплывём.

- Я не умею плавать, - повторила она.

- Плавать я вас потом научу, если вы разрешите. А сейчас просто держитесь за моё плечо и ничего не бойтесь.

Франсуа поплыл к бую, то и дело оглядываясь. Её рука крепко ухватилась за его плечо, а каждый раз, когда он оглядывался, видел напряжённо улыбающееся лицо с закушенной белоснежными зубами очень полной и тугой пунцовой нижней губой и широко открытые синие глаза. Она, не отрываясь, смотрела на него.

- Сеньора Джина, посмотрите вперёд, в море, и ещё дальше посмотрите – за горизонт. Там очень красиво. Вам не страшно?

- Теперь совсем не страшно, мальчик. Теперь я вижу, что со мной настоящий мужчина, - слегка задыхаясь, проговорила она.

Он унёс её далеко за буй. Туда, где волна уже становится пологой, и море тяжело вздыхает могучей грудью, а двое людей у моря на груди – становятся такими маленькими, что море не замечает их, вздыхая. Не о людях ведь вздыхает вечное море.

Через час Франсуа с Джиной сидели за столиком отрытого кафе и пили лимонад со льдом.

- Франс, знаешь, где я живу в Италии? В Палермо. Я оттуда родом. Скажи мне, что ты делаешь, когда кто-нибудь оскорбит тебя?

- Оскорбит, как это, сеньора?

- Например, если кто-то скажет что-нибудь обидное о евреях. Так ведь случается нередко.

- Бывает часто. Я не знаю, что мне делать с этими людьми, сеньора….

- Зови меня просто Джиной.

- Джина, я несколько раз сильно побил тут кое-кого, когда так говорили о наших. Но....

- Я знаю. Тебе не стало легче. Слушай, Франс. Скоро… да вот, он уже идёт. Посмотри на этого человека и постарайся его хорошо запомнить.

Мимо прошёл элегантный седой господин и мельком поклонился Джине, а она не ответила ему тем же. На Франса он внимания не обратил.

- Запомнил? Этот человек сильно оскорбил меня. Ты мне поможешь? Если ты мне поможешь, я дам тебе всё, что ты хочешь получить от меня, и ещё всё, что я сама хочу и могу тебе дать.

Франс долго смотрел на Джину, его дыхание прерывалось, а сердце стучало, будто в груди бил барабан, и голова была в огне.

- Я тебе помогу, Джина. Даже, если ты ничего мне не дашь, я помогу тебе.

- Послушай, мой маленький герой. Если тебя кто оскорбил, никогда не бей его. Это пустое дело. Его надо убить – так всегда делают у меня на родине. Убей, и тогда на душе снова станет легко, и оскорбления уже не будет. Понимаешь? Оно уйдёт вместе с тем, кто тебя оскорбил и был за это убит. Я покажу тебе, где живёт этот человек, а ты его убей. Сможешь?

У Франса всегда был с собой выкидной нож. Иногда он угрожал им, если на него нападали, но ещё ни разу не пускал его в ход.

- Я никогда никого не убивал, Джина. Но я это сделаю. Для тебя. Ради тебя. Клянусь. Ты мне покажи, где он живёт, и завтра его уже не будет в живых.

Синие глаза горячо смотрели на него.

На следующий день вышло короткое сообщение, что накануне поздно вечером у подъезда отеля «Шератон» неизвестным убит итальянский гражданин Альдо Монтано. Ему перерезали горло, когда он уже сел за руль своего автомобиля. Разыскиваются свидетели.


*
Когда Франсуа достиг совершеннолетия, четыре года прослужил матросом на военном флоте Французской Республики по контракту. Потом его уволили за то, что офицера ударил. Под суд он, однако, не попал, просто потому что умел не попадать под суд. И очень быстро ушёл в море на сухогрузе «Лолита». Судно несло либерийский флаг, и не вполне понятно кому принадлежало. Команда была набрана из французов, итальянцев и греков. А капитан был турок. Этот турок всем говорил, что он немец. И, действительно, он турецкого языка совсем не знал, немного только понимал по-турецки. Он родился в Гамбурге. Было и несколько русских. Например, старший лебёдчик был русским из Мурманска. Его звали Сергей. Это был хороший парень, только немного нервный. Все эти люди говорили на таком языке, который вряд ли стоит здесь воспроизводить, но они друг друга понимали. А команды по-английски. И всё было прекрасно.

Однажды грузились в Хайфе. Это были апельсины в сетках по 20 кило. Взяли с пирса поддон. Сергей грузовой стрелой поставил его на палубу. Франсуа завозился с одним из гаков (большой крюк), что-то там заклинило, и никак не выходило отдать его.

- Слышь ты, жид, - мирно спросил его Сергей, но он знал, что Франс слова жид не поймёт, и добавил по-немецки. - Грязный еврей, ты там долго будешь сопли собирать? Торопят же. Не успеваем с погрузкой. Оштрафуют, и хозяин вычтет из расчета.

Франс отдал гак и мирно ответил Сергею:

- Да заклинило. Не переживай.

Капитан, немецкий турок, был человек не злой, и после обеда всегда давали часовой перекур. Люди все были на палубе. Франс сказал:

- Сергей, пойдём в кубрик. Дело есть.

Они спустились в кубрик.

Франс достал из своего рундука бутылку виски.

- Давай-ка выпьем с тобой.

Они по очереди выпили по глотку из горлышка.

- Это на прощанье, - сказал Франс. – Может, ещё увидимся. Только вряд ли. Я в Бога не верю. А ты?

- Да я так… хожу иногда в церковь.

- Помолись тогда Богу.

- Чего?

- Ты будешь молиться, Сергей? Я спешу очень.

Сергей быстро сообразил, в чём дело, и взялся за нож, но было уже поздно, нож Франса торчал у него чуть ниже левого уха, и для него всё было кончено.

Франс пошёл к старпому и попросил свой паспорт. Увольнения на берег не было, но Франс сказал, что у него в Хайфе родня. Нужно повидаться. Совершенно случайно фамилия старпома была Беринбейм.

- Остаться хочешь?

- Попробую, месье. Мне сказали, что так проще, чем через израильское посольство во Франции.

- Да, я тоже это слышал. Тогда постой. Возьми ещё своё удостоверение матроса первого класса. Это тебе пригодится здесь. Говорил я тебе, учи английский, да и на идише ты говоришь кое-как, а это грех. Скажи боцману, в увольнение я отпустил тебя. Удачи.

Около года спустя, Франсуа Коган работал в Хайфском порту крановщиком. Был пигуа, об этом много писали, когда террорист взорвал на территории порта грузовик, но неудачно. Кроме одного человека, который скончался, не приходя в сознание, никто не пострадал и материального ущерба взрыв не принёс. Погибший был новым репатриантом из Франции.

Когда грузовик взорвался, все, кто находился на территории, быстро ушли в укрытие, а охрана порта и полиция сравнительно легко отрезали боевика от выхода, и он оказался в ловушке, но залёг и отстреливался. У него был «кейс-автомат» АКСУ, и видно было за поясом за спиной четыре запасных рожка.

Несколько рабочих, и с ними Франсуа Коган, укрылись за штабелем мешков с мукой. Внезапно Франсуа закричал на ломаном идише:

- Друзья, прикрывайте меня огнём! Я его сейчас зарежу, как поганую свинью!

- Остановите этого сумасшедшего! – кричал офицер и еще сразу несколько полицейских.

Но Франсуа перебежками стал приближаться к преступнику, который стрелял короткими очередями, и всё мимо.

- Парень, ты герой! Всё в порядке, но ты мешаешь нам! Мы его проще возьмём. Ложись в укрытие!

Полицейским Франсуа ничего не отвечал. Он, перебегая, брал нож по-матросски, в зубы, а когда залегал, брал нож в руку и весело, со смехом выкрикивал по-французски и клочьями идиша, английского и иврита:

- Что так плохо стреляешь, не учат вас что ли? Э, друг, так не договаривались, ты в штаны наложил! Такая вонь, что меня стошнит! Сейчас у тебя будет целый взвод твоих гурий, и как ты им покажешься в таком виде?

Наконец, автоматная очередь разрезала его почти пополам.