Я сильный. Я смелый. Я долечу...

посвящение ААН и ЛВН

***

Я нервно курила, судорожно затягиваясь и быстро выпуская дым в потолок вытянутой нижней губой. Никотин не помогал, как и маятникообразные, рывком, движения по комнате. Два шага. Разворот. Три шага. Разворот. Обхватывая себя за локти и ссутулившись словно под гнетом. Тонкая изящная сигарета в мертвой хватке пальцев стремительно таяла. Я с силой расплющивала ее о стекло пепельницы, и спустя пару минут ее сменяла сестра. Зажигалка сдохла еще вчера. Т.е. пару часов назад. И я порывисто и зло лупила хрупкой спичкой по коробку. Кислый запах серы, горький аромат дерева, и вдох до боли в грудной клетке.

Полумрак комнаты был так же пуст, как я сама. Плотные шторы отгораживали его от размытых одуванчиков фонарей, как стена отрицания очевидного отгораживала от боли мой внутренний мир. Тускло горел ночник, и мерцал красный нос сигареты. А в моей душе не было даже такого источника света. Зато и внутри, и вовне пустота плавилась в мутном облаке сигаретного дыма вперемежку с острыми парами кофе и коньяка.

Сознание было ясным и четким. Как морозный ноябрьский воздух где-то там, вне этого замкнутого на самом себе пространства моей берлоги. Благородная пряная жидкость темнела в бокале, нетронутая, источая благоухание в попытке одурманить, все еще соревнуясь в силе с кофе.

Ни одного определенного чувства. Ни каких эмоций. Одна единственная мысль, которую я пыталась осознать и принять со вчерашнего вечера. "У меня СПИД". Не было даже страха. Как не было злости, когда я перебирала в памяти своих однодневок-мужчин, гадая, какая сволочь меня заразила. Они проходили перед глазами один за другим, суровые и улыбающиеся, смуглые, с недельной щетиной, жадные в страсти и безразличные ко мне как и я к ним. Первая сигарета была беззлобно скомкана при мысли о затесавшемся в стройные ряды мачо пареньке-гее, который, помню, очень робко сдался моему задорному мужскому напору. Стриженная и совсем не фигуристая баба в камуфляже и замашками слишком мало напоминала женщину, а этот женственный молокосос-блондинчик журналист был пикантным разнообразием в моем однотипном меню. Он был подозреваемым номер один. Впрочем, его мне было жальче других - матерых вояк и едва обстрелянных, но уже очень взрослых полумучжин-полумальчишек, которые взрывались и расстреливались пачками и имели все шансы умереть, не узнав диагноза, хоть и перезаразив определенное, хоть и совсем не большое надо сказать, число встреченных ими на пути женщин. Я слишком вскользь подумала, скольким я сама "подарила" заразу, не слишком мучаясь угрызениями совести. Там некогда, да и нельзя было прикипать и привязываться к партнеру. Связь, если чистую физиологию можно так назвать, всегда была внезапной, короткой и безэмоциональной.

Эти мысли в чаду сигаретного смога уводили от главного события последних часов в далекую юность, когда задиристая поджарая девчонка, на смерть (три хаха) втрескавшаяся в старшеклассника, с завидным упорством, достойным лучшего применения, преследовала его года 3 в военно-спортивном клубе, а потом еще 6 лет "догоняла" на ненавистном восточном факультете, чтобы еще через пару лет таки-догнать вторым переводчиком в одной из горячих точек, быть отшитой, и спустя неделю "овдоветь".

Там, где смерть лизала языком за ухом, пела колыбельные и сотрясала тела в последнем соитии, слово "СПИД" было почти пустым звуком, бессмысленным набором букв, ничего не значащей аббревиатурой. Там, где слух привык из треска передатчика выхватывать харкающие фразы бандитов и заставлять руку с искусанным карандашом четкими буквами мгновенно строчить перевод, домысленный и додешефрованный, эти четыре символа были лишены пугающего смыла. Но здесь и сейчас, когда я уже почти год жила размеренной жизнью обычного человека, это слово должно было иметь иное, свое истинное звучание. Оно и пыталось звучать, но сознание отвлекалось на воспоминания и не желало сдаваться. Почти как тогда, когда я два дня просидела на полу в позе лотоса, не в состоянии поверить, что человека, ради которого я стала тем, чем я стала, больше нет. Та же пустота. Та же тишина. То же отупение параллельно с ясностью мысли. Впрочем, это тоже было давно. Почти 8 лет назад. Или 10?

Наконец, холод в животе поддался и пропустил внутрь очень "свежую" мысль: "я умру". Страха все еще не было. Была какая-то безысходность, сродни тоске и острому предчувствию конца, обрыва и тьмы. Я медленно и добросовестно вдавила последнюю в пачке сигарету в ладонь. Шипение и Боль. Рука рефлексивно отдернулась, но я удержала ее, скорчив гримасу. "Я живая, а умру я все равно. Раньше или позже." Останки окурка легли в братскую могилу, глаза бессмысленно смотрели в темноте на ожог. Я привыкла не думать о боли, не думать о тех восточных аполлонах, в которых периодически приходилось вгонять свинцовые гвозди самой и в которых по моей наводке вгоняли гвозди или испепеляли ракетой другие, как и о тех внешне грубых и железобетонных, а на поверху таких живых, из плоти и крови "наших", которых я поминала залпом опрокинутым спиртом уже днем после ночной, по-звериному краткой, близости.
 После тех двух страшных дней, когда мир навсегда онемел, опустел и лишил мое существование смысла, я приучилась жить здесь и сейчас, не загадывая и не цепляясь ни за что. Это была внутренняя сознательно взращенная мертвость. Без стремлений и ожиданий. Человек без будущего.

Трудно сказать, во что я верила и чему доверяла. Постоянный адреналин, постоянная новизна жизни, жизни длинною в затяжной прыжок с парашютом под обстрелом. Постоянное напряжение ума и тела. Тела, моего тела, которое меня предало. Моего тела, пропитанного тленом, нашпигованного смертоносным вирусом, тела, подло предававшего всех, соединявшихся с ним, обрекая их на смерть. Но злости опять не было. Как не было обиды. Только какое-то детское удивление.

Я села на пол рядом с журнальным столиком, на котором тускло краснел ночник."Сколько мне осталось" - постучался очередной вопрос. "И что теперь делать с этим временем? Менять ли что-то, меняться ли самой." И "как ЭТО будет?" Больше всего мне не хотелось беспомощно валяться в грязной больнице и подыхать бесполезно от какой-нибудь пустяковой простуды. Там, на службе, все же было какое-то ощущение того, что моя смерть будет чего-то да стоить. Здесь ни моя жизнь, ни моя смерть не стоят ничего. Всплыло чужое лицо матери, от которой я в свое время сбежала в порыве к свободе и добровольному, хоть и неосознаваемому тогда, плену моей "ба-альшой любви". И теперь мы виделись нечасто. Она давно смирилась, я давно отвыкла от душевной близости. Моя "мирная" жизнь была слишком монотонной и однообразной, чтобы жалеть о смерти (затвор в обнимку с ноутбуком и кипой переводов, тир, чтоб не потерять форму, бассейн, чтоб расслабить жилистую плоть и молчаливые воскресные чаепития с матерью и семьей младшего братца раз в месяц). Но все же вместо страха леденила мысль о бесполезности такой смерти. Может быть, я все эти годы подсознательно старалась заслужить уважение и признание того парнишки и теперь мне казалось, что я терплю полное фиаско с этой затеей, так глупо заканчивая жизнь? Но я слишком привыкла запихивать эмоции куда подальше, чтобы рефлексировать в саможалении. Мозг так же напряженно и привычно просто искал лазейку в отрывистых шипящих фразах врага. "Я больна. Но с этим живут. Просто нужно понять, как подороже продать смерти свою жизнь." Однако, мирной жизни обывателя моя жизнь не была нужна. Я не смогла за этот год придумать ничего лучше, как стать донором. И вот теперь обретенный было смысл существования был задушен приговором из 4х букв. Обязательное для доноров тестирование на СПИД, гепатит и что-то там еще открыло мне глаза на предателя, затаившегося во мне самой.

Привыкнув бороться (с нечетким произношением в эфире и ускользающим смыслом жизненно важных фраз, с усталостью, ленью и болью тела и т.п.), я не понимала, как можно жить просто радуясь и не ожидая подвоха. Единственным расслаблением, которое я себе позволяла были массаж, баня и коньяк. Но спиваться как и сдаваться было не в моих правилах. "Я сильный. Я смелый. Я долечу." - сказала я себе унаследованной от своего бывшего кумира фразой, и в глубоком детстве вычитанной фразой "я подумаю об этом завтра" завершила совершенно неэффективное бдение. И тут же звенящую ледяную пустоту сдавила усталость. "Жить буду, хоть и недолго" бодро усмехнулась я пепельнице и распахнула балкон. "Главное, чтоб враги не догадались и не стали меня жалеть" - и я выплеснула нетронутый коньяк за балконную дверь. "Спать" - приказал мозг голосом Анатолия Кашпировского. Странно, но мне никогда не снилось кошмаров...


11/7/6