могущество языка и тайна слова

У каждого слова есть своя жизнь. Мои слова живее вдвойне, потому что адресованы мёртвым. А что значит смерть в мире, где всё имеет свою пару – не точку, но запятую в продолжение пути, называемом жизнью? Пишу сквозь пустоту, пишу до слияния с полнотой, ещё раз утверждая здесь извечный дуализм. И не важно, на каком языке я это делаю, ведь переводить его будут на понятное для каждых глаз сплетение; но язык моих созвучий нитевиден подобно пульсу умирающего для всех, кто исказит его своим разумом, превратив из «Света Сердца» в «Свет Ока», как однажды то было сделано с Великой Доктриной.

Могущество языка в том, что он способен дать человеку возможность дышать вслух, рождая гармонию (или напротив хаос) между пространством памяти и эхом божественного звука. Что значат Слова для того, кто утратил способность понимать их? И где та черта, отделяющая гармоничность от ограниченности? За жизнью слова нет смерти его, ибо оно было произнесено, чтобы обратиться в единственную из всех понятных для нас вечностей – в прошлое. Мы звучим постоянно, звучим, даже когда закрыт рот и нет того, кто услышал бы нас. Перерастая самих себя, мы не перерастаем звук, но происходит нечто большее – мы выходим за пределы сказанного.

Пишу для мёртвых, то есть – для живых, ведь каждый из нас умирал многократно, и не делаю различий между словом и звуком, как не делаю его между смертью и жизнью. Написанное слово и произнесённое кем-то – суть одно: написанное, будучи прочитанным, звучит в полотнищах разума и у кого-то даже достигает души, произнесённое же – уже освободилось от разума одного, дабы заселить мыслями разум другого, но оба они едины в своём звуке-беззвучии; между ними не пропасть, а невероятность сближения двух понятий. Сближаются они лишь при сближении ума и сердца. Именно так читаются мысли и принимаются сигналы небес. Как только слово книги обретёт свой голос, мы потеряем узость суждений и перестанем питать свой мир иллюзиями, догадками; мы просто будем читать молчание – как людей, так и предметов, а беспредельность произнесённого станет ключом к истинному звуку (ложному беззвучию).

Пишу: «Я вечна», а другой произносит. Так слово обретает форму; так я рождаю истину, которая молчит; так произнесший утверждает её в звуке. И если он прочувствует «Я вечен», он станет вечным, потому что внутри начнётся борьба между «я верю» и «я не верю», и будет она до тех пор, пока сердце не сольётся с разумом, а слово со звуком. Так произнесший постигнет могущество языка.

Язык способен убедить. Нас убеждает как написанное, так и сказанное; но в искусстве лжи преуспело безмолвие, которое мы трактуем как угодно, путаясь в сотнях маленьких истин. Безмолвие лжёт, не выдавая себя: каждое слово способно его предать. Безмолвие звучит в себе самом, как сон – в жизни того, кому он снится. Безмолвие может стать символом – символом звука, но ни в одном из сонников вы не найдёте его значений.

«Было время, когда весь мир имел «один язык и одно значение» (Блаватская), но наши ошибочные представления и дерзновенные попытки объяснить пространство и всё, что оно содержит в себе, привели к роковому разъединению целого, разбитого теперь на части, которые мы именуем противоположностями. Между тем, целое осталось целым, как бы мы не старались дихотомировать его, группировать и понимать. Категории: добро-зло, жизнь-смерть, свет-тьма и т.д. являются Одним. А наши заблуждения – суть проявления того, что мы утопили в Лете могущество языка, разветвив его на множество иных, и теперь осваиваем новые просторы, изучая то один, то другой язык, что не мешает нам оставаться всё в том же невежестве относительно вселенской силы слова, звука, буквы, символа и молчания. Извечный дуализм, упомянутый мной в начале, есть заблуждение всех, в том числе и меня – теперь проникшей за покровы аналогий.

Написанное слово не есть истинное безмолвие, ибо написано оно для того, чтоб стать прочитанным, а значит – озвученным (разумом, сердцем или голосом). Произнесённое – сильнее тем, что выпускает в пространство все 4 элемента: огонь, воду, воздух и землю; и только мысль отделит три, оставив один – главный. Христианская чернь, уничтожившая Александрийскую библиотеку, выпустила в пространство Огонь, ибо мысль, содержащая в себе Зло, освободила воду, воздух и землю от преступления. «Каждый элемент двойственен по своей природе» (Блаватская), и поэтому Огонь Добра сумел противостоять Огню зла: великие иерофанты успели спасти множество свитков Александрийской библиотеки и спрятать их от глаз непосвящённых на долгие века. Огонь Знания отвоевал у Огня невежества ту истину, что могла бы «умереть», будучи неизречённой. Так было создано безмолвие слова. Но истинное безмолвие – между написанным для всех и спрятанным от каждого.

Слово не может иметь пол, но, будучи сведённым к вещи, оно его обретает.

Слово содержит:
- истину, хранящуюся в нём;
- буквы, именующие его;
- мысли, расширяющие его значение;
- звуки, выпускающие в пространство 4 элемента;
- символы, скрывающие его.
Будучи произнесённым, Слово также обретает ритм и силу. Но родилось оно из молчания; и после него; потому Молчание старше Слова.

Очищающие свой разум, внутреннее пространство и речь с помощью мантр, знают, что истина достижима при полном безмолвии. Безмолвие – это Отец мысли и Матерь лжи, ибо непонятое безмолвие страшнее боли, облечённой в понятные каждому слова.

Внутри нас Шива: все мы разрушители; но только Мудрый разрушает, дабы вновь воссоздать.

Могущество языка есть могущество безмолвия, как могущество человека есть могущество самого бога. У каждого произнесённого слова есть своя жизнь, но смерть его – лишь остановка в речи, точно как смерть написанного есть остановка мысли. Жизнь и смерть – только части вечности, а речь и мысль – есть части тишины.

 Пятница 13
 Год 2006.