В удовлетворении отказать

Она приходила сюда уже как на работу, принося кипы непонятных бумаг, заверенных какими-то печатями каких-то чиновников. И каждый раз какой-то бумажки всё-таки не доставало, и всё начиналось снова: обивание порогов, очереди, безразличные лица чиновников с пустыми глазами… Храни Боже всякого от встреч с этими учреждениями! На их дверях вполне можно было бы вывести: «Оставь надежду всяк, сюда входящий». Замкнутый круг. Коридоры. Измученные люди в очередях. Кабинет. Пустые глаза. И исчисление (в который раз!) причин, по которым она не имеет права усыновить ребёнка: одинокая, хворая, плохо обеспеченная… А то, что любит она этого мальчонку, как родного сына, а он уже зовёт её матерью, это неважно? Неважно. Всё, рабочий день закончен. В очереди – вой. Завтра с утра эти люди опять будут здесь – который день! И им тоже будут говорить, что ни на что-то не имеют права. По закону. А, может, по безграмотности этого чиновника – царя и бога? Или – по произволу? Узнай, пади! Вечное, бестрепетное, самовластное: «В удовлетворении отказать…» - до каких же пор? В какие ещё кабинеты стучаться? В чьи пустые глаза заглядывать, пытаясь обнаружить в них душу, которая там и не ночевала?
Таня вышла на улицу. Кругом ещё лежал снег, но в воздухе уже носился неуловимый дух приближающейся весны. Тридцать пятой весны её жизни… Таня потёрла виски ледяным снегом. Сердце сбивчиво и бешено колотилось, в ушах шумело. На мгновение Тане показалось, что стук её сердца должен быть слышен всем прохожим. Но те шли мимо, месили снежную грязь тяжёлыми ботинками и сапогами, торопясь домой. Ярко горели фонари, и в их свете проносились мимо машины, гудя, рыча, фыркая… Отцы, матери, бабушки вели домой детей из детского сада, и Таня с тоской смотрела на них.
В детстве Таня мечтала иметь, как минимум, четырёх детей: двух мальчиков и двух девочек – как у тёти Люды, с детьми которой она играла во дворе. Но всё сложилось совсем не так, как мечталось ей в то безоблачное время, когда все взрослые казались великанами, а Дед Мороз был настоящим. Принц на белом коне отчего-то замедлил появиться, и, в ожидании его, Таня с блеском окончила институт по никому, как выяснилось, не нужной специальности – филолога. Между тем, развалился Советский Союз, страна погрузилась в хаос, и Таня спасалась случайными подработками, едва сводя концы с концами. До детей ли тогда было?..
В какой-то момент Таню стало беспокоить сердце. Долго она списывала его сбои на хроническую усталость, помноженную на скудный рацион, пока, наконец, после серьёзного приступа не обратилась к врачу, который и обнаружил у неё давно развившуюся сердечную болезнь, при которой беременность и роды становились смертельно опасны, как для матери, так и для ребёнка, а, значит, можно было поставить крест на детской мечте.
В последнее время сердце подводило Таню всё чаще. Это, несомненно, было следствием тянувшейся уже который месяц эпопеи с попыткой усыновить ребёнка. Многочасовые сидения (стояния) в очередях, собирание справок, чиновное безразличие – всё это отнимало невероятное количество сил, нервов. Несколько раз по возращении из «круга» у Тани случались приступы, которые прежде были очень редки. И всё-таки она не оставляла надежды. Она решила бороться до последнего.
Однако, выйдя в тот вечер из злополучного кабинета и, ежась от сырого ветра, ковыляя вдоль шоссе, Таня первый раз усомнилась в том, что сможет добиться справедливости. Ей вдруг отчётливо представилась напрасность всех этих мучений, и слёзы покатились по щекам.
Три года назад Тане удалось устроиться на хорошую работу с приличной зарплатой небольшой, но набирающей обороты фирме. По осени фирма решила провести гуманитарную акцию: купить телевизор и кой-какую мелочь для небольшого детского дома. Поручено это дело было Тане. С визита в тот детский дом всё и началось. В тот день туда как раз привезли новенького – мальчика лет шести-семи, бродяжничавшего на вокзале.
- Не буду я у вас жить, - твёрдо заявил он.
- Почему же? – спросил директор детского дом, Андрей Александрович.
- Я на вокзале с другом жил. И без него у вас жить не буду. Я не предатель!
- Да что ж за друг-то? – улыбнулся Андрей Александрович.
- А, вон, он, за забором, - кивнул мальчик в сторону окна. – Меня ждёт.
Все выглянули в окно. У ворот сидел крупный лохматый пёс, немного похожий на лайку и поскуливал.
- Друг, значит? – спросил Андрей Александрович.
- Да!
- Как звать?
- Кутей. Я его щенком подобрал! Вместе спали, вместе ели – да у меня роднее его нет никого! – воскликнул мальчик. – И от вас я убегу! В окно выпрыгну, через забор перелезу – не догоните! Я, знаете, как быстро бегаю?!
Андрей Александрович повернулся к одной из нянечек, бабе Тоне:
- Баба Тоня, что скажешь? Может, оставим пса у нас? Будет во дворе жить. Ребята и будку ему поставят.
Баба Тоня пожала плечами:
- Ты здесь начальник, Ляксаныч, тебе и решать.
- Оставляем, - махнул рукой Андрей Александрович.
Глаза мальчика загорелись.
- Ура! – закричал он. – Так можно я к нему пойду?
- Погоди, сейчас ребят позовём, и все вместе пойдём.
Таня провела в приюте весь день. Её поразило, как дружной ватагой дети выбежали во двор. А впереди них – сам Андрей Александрович, словно помолодевший, взлохмаченный, чем-то неуловимо напоминающий своих воспитанников. Увидев пса, ребятня пришла в восторг.
- Андрей Саныч, Андрей Саныч, можно нам его погладить? – спрашивали наперебой.
- А это вы у его друга спросите. Ваня, можно твоего друга погладить?
- Можно! – разрешил Ванюша, широко улыбаясь. – Он добрый, не кусается.
Таня смотрела, как весело и ласково играли дети с псом и удивлялась: откуда в них, вчерашних бродяжках, сиротах, хулиганах даже, сохранилось столько доброты, столько детскости и весёлости? Подумать только! Ведь, вот, и из хороших семей дети – возьмут иной раз да побьют собаку – ни за что, интереса ради, со скуки… А Ванюша? С какой твёрдостью он защищал своего друга. Совсем как взрослый. Как соединяется в этих детях такая взрослость и в то же время такая детскость? Непостижимо!
- Ну, братцы кролики, а теперь айда жилье строить нашему новому другу! – сказал Андрей Александрович. – Сейчас Тимофей Ильич придёт и вам поможет.
Тимофей Ильич, здешний старик-сторож, не замедлил явиться и, прищурив глаз, принялся за дело. Определили, что жить Кутя будет под лестницей, ведущей к одной из запасных дверей двухэтажного здания детдома. Следовало лишь утеплить это жилище: в ход пошли остатки досок, картон, старое тряпьё и многое другое. Через пару часов работы всё было готово.
С этого дня Таня стала наведываться в детский дом часто. Она очень сдружилась с воспитанниками, а, в особенности, с Ванюшей. Все вечера, выходные и отпуска Таня проводила здесь и, наконец, решила усыновить Ваню. Тут-то и начались большие и непреодолимые сложности… Достаточно было и того, что жила она в крохотной однокомнатной пятнадцатиметровой квартирке старого дома. Рожать в таких условиях – можно. Усыновлять – нельзя.
В тот пятничный вечер Таня, как обычно, отправилась не домой, а в детдом. Прежде всего, заглянула она к бабе Тоне, которая как раз пила чай. Баба Тоня поглядела на бледное и грустное лицо Тани и то ли спросила, то ли констатировала:
- Отказали?
Таня кивнула, налила себе чаю, запила таблетку и сказала:
- Не знаю я, баба Тоня, что и делать… Я так устала… За всю жизнь так не устала, как за последние несколько месяцев. Руки сами собою опускаются…
- Да ты потерпи, роднюшечка. Бог даст, образуется. А Ванюша – такой хороший парнишка… Так на Коленьку моего похож…
- Так у вас сын есть? – удивилась Таня.
Баба Тоня опустила голову и ответила не сразу:
- Был… Двое было… Коля и Миша… Близнецы… Правда, друг на друга они совсем похожи не были. Коленька очень животных любил. Изучал их даже. Всё-то у него собаки, кошки, птицы, хомячки разные – кого только не было! Он всё о них в большую такую тетрадку записывал… А Миша больше машины любил, технику всякую… Руки золотые! Что угодно починить мог… У нас с мужем детей ведь долго не было. Мы уж и надеяться перестали… А потом вдруг – двойня! Столько счастья было, столько радости! Кто ж знал-то, что всё так обернётся?..
Баба Тоня поднялась из-за стола, утёрла набежавшую слезу, подошла к шкафу, порылась там, словно ища чего-то… Таня молчала, боясь спросить, что же случилась дальше. Баба Тоня ответила сама. Почти шёпотом, приложив руку к горлу:
- Убили мальчиков моих, роднюшечка… В Чечне… Обоих… Их так и нашли. Вместе. Лежат, обнявшись. Миша Коленьку собою накрывает, как старший… Он на несколько минуток старше был… Муж, когда узнал, так и не выдержал: через несколько дней после похорон скончался… А я осталась… Одна!!! Ой, роднюшечка, никому я такого пережить не пожелаю. Даже извергам, что моих мальчиков на смерть-то послали… Даже им такой чаши не желаю… Я тогда руки на себя наложить решила. Газ, значит, на кухне включила, и ждать стала… Так бы и задохнулась, если б не Андрей Ляксаныч… Он ведь недалёко жил. Я его с малолетства знала… Он ко мне всё заходил, помогал, чем мог… Вот, и тут зашёл… Вытащил меня из квартиры, газ выключил, а, как я в себя-то пришла, так привёл сюда. Показал всё, с ребятами познакомил. Ради них, сказал, жить ещё стоит. Я посмотрела да подумала: может, и впрямь стоит… Так, вот, и стала я им бабушкой, бабой Тоней, а они мне внуками, которых никогда у меня уж не будет…
Баба Тоня помолчала, потом добавила:
- Сам-то Андрей Ляксаныч только ради этих ребят и живёт. У него ж никого нет… Ни жены, ни детей… Как-то не сложилось. Он ещё давно начал ребятишек на вокзалах собирать. Жили они у него в деревне… У него ж дом там от деда ещё остался… Вот… Учил он их, чему сам был учён, а парень-то он учёный! И образованный, и в любом деле мастак – и плотник, и столяр, и что угодно. Умница редкостный! Получилась у него артель этакая… Да только сказали головотяпы наши, что это, мол, незаконно. Забрали ребятишек да по разным приютам раскидали, а они оттуда сбежали и к Андрей Ляксанычу вернулись. Вот, и стал тогда он по всем инстанциям ходить, справки собирать, письма писать всякому начальству. Четыре года только этим и занимался. Седые волосы пробиваться стали: столько крови попортили ему. Но всё-таки добился он своего. Нашлись добрые люди, помогли. Вот, здание это удалось получить. Маленькое, плохонькое, но и то уже ладно. Так и пошло. Ребятки наши всякому ремеслу обучены. Что-то из того, что они делают, даже и продавать удаётся. А Ляксаныч, чтоб это всё было, и избу дедову продал, и квартиру родительскую. Теперь здесь только и дом его… Так-то… И у тебя всё получится. Не робей, роднюшечка. На выходные ты Ванюшу и теперь забираешь. Чай, однажды и насовсем заберёшь.
Ванюшу Таня и впрямь забирала к себе на выходные. Кормила разными вкусностями, в приготовлении которых была она признанной мастерицей, водила кататься на аттракционах, в зоопарк, в театр, в музеи – после таких походов денег оставалось в обрез, но, если Ваня просил что-то купить, отказать Таня не могла. А потом одалживала у знакомых и до зарплаты отказывала себе в самом необходимом.
Однажды в воскресенье Ванюша пожаловался на боль в горле и голове. Таня сразу позвонила Андрею Александровичу с просьбой разрешить оставить ребёнка у себя до выздоровления, чтобы не заразил других воспитанников. Разрешение, конечно, было получено. Ванюша стразу вскочил с постели и запрыгал по комнате на одной ноге:
- Ура! Ура! Ура!
- Что ты, Ваня, ведь ты не здоров…
Ванюша потупился и признался:
- Мама, я соврал… Мне просто очень хотелось ещё побыть у тебя.
- Врать нехорошо, Ванечка… - заметила Таня, обнимая мальчика и радуясь в душе, что он пробудет у неё целую неделю.
Ночевать в тот вечер Таня осталась в детдоме, чувствуя, что слишком устала, чтобы ехать домой. Ночью ей снилось, что безлицый чиновник, наконец, дал ей разрешение на усыновление Ванюши…
Утром дети высыпали во двор, рассредоточиваясь по качелям, каруселям, горкам и песочницам, в коих песок ещё заменял мокрый снег. Таня спустилась с крыльца и вдруг увидела стоящего у забора человека. Небритый, в драном пальто и сапогах и старом треухе, он походил на бомжа. Таня осторожно приблизилась. Бомж держался красными, распухшими от мороза руками за прутья ограды и смотрел на играющих детей. По лицу его текли слёзы…
- Вам что-то нужно? – осторожно спросила Таня.
Бомж вздрогнул, воровато огляделся, поманил Таню пальцем и, когда она подошла, извлёк из-за пазухи очень красивую игрушечную машинку и плитку шоколада и сказал хрипло:
- Вот, дочка, возьми… Передай Максимке Щурову… У него день рождения сегодня… Скажи, от папы…
Всучив игрушку и шоколадку Тане, бомж быстро ушёл. Таня с удивлением глядела ему вслед. Подошедшая баба Тоня спросила:
- Кто это был?
- Не знаю… Он просил передать это Максимке… Сказал, у него сегодня день рождения…
- Да-да, правда. Мы уж утром поздравили его, а вечером чаепитие у нас праздничное будет…
- Он сказал, передать ему, что это от папы…
Баба Тоня ахнула:
- Быть не может! Неужто живой? Подумать только… Ведь как бывает… Совсем уже, казалось бы, человек опустившийся, бывший человек, а, вот, вспомнил, что у сына день рождения…
- Жалко его, баба Тоня… У него ведь слёзы текли по щекам… Он ведь человек ещё… Мог бы жить по-человечески, сына воспитывать…
- Да, мог бы… - вздохнула баба Тоня. – Так матери, своих детей бросившие, иногда поглядеть на них приходят. Тоже мучаются. А обратно уж не воротишь…
- И всё-таки он сына ещё помнит… Совесть у него болит… А иной, вроде порядочный человек, и такое вдруг скажет или сделает…
- Ты о чём это?
- Нет, так просто… - мотнула головой Таня.
Баба Тоня взяла у неё подарки:
- Сегодня кликну его одного к себе и передам. Скажу, что папа прислал… С северного полюса… Зачем, детёночку правду знать? Пусть думает, что папа – герой. Что он за ним приедет… однажды…
Баба Тоня шаркающей походкой отошла, покрикивая заигравшимся в песочницы девочкам:
- Девочки, девочки! Осторожнее! Давайте лучше песенку с вами споём! Помните, роднюшечки, мы с вами учили? Давайте для Максима споём!
И через мгновение зазвенели чистые детские голоса:
- Пусть бегут неуклюже
Пешеходы по лужам,
И вода по асфальту рекой,
И неясно прохожим
В этот день непогожий,
Почему я весёлый такой…
Таня слушала песню, но мысли её были очень далеко. Больше месяца в её душе жила, может быть, одна из самых сильных болей, какая только существует, боль от предательства любимого человека, незаживающая рана, им нанесённая.
С Вадимом Барышевым они были знакомы уже несколько лет. Он был старше Тани более чем на десять лет, был обаятелен, заботлив и удивительно всезнающ. Вадима можно было назвать энциклопедией на двух ногах. Он, кажется, знал всё и обо всём и с лёгкостью отвечал на любой вопрос. Вдобавок, Вадим был непревзойдённым рассказчиком. Этот фонтан красноречия, десятки стихов, кои он знал наизусть и декламировал с великолепным артистизмом, привлекали к нему людей, делая его душой любой компании. Именно поэтому Барышев и любил общество. Ему нужен был зритель. При этом Вадим жил один и чурался семейных отношений, считая их «веригами на душе поэта, которые, в конечном счёте, убивают его». Таня не соглашалась с таким утверждением, но противоречить Вадиму не могла. В конце концов, кто без греха? У каждого свои тараканы… Главное, он любит её, а она его. Они встречались три раза в неделю у него на квартире, часто бывали в театрах, на светских мероприятиях, в ресторанах, в гостях, три раза даже ездили вместе отдыхать. Чего у Барышева нельзя было отнять, это его умения производить впечатление, устраивать праздники, ухаживать за своей избранницей так, чтобы она чувствовала себя царицей. Но за три года график их встреч ничуть не изменился. Вадима устраивало, что любимая женщина три раза в неделю ночует у него, а в остальное время они оба предоставлены сами себе. «Зачем надоедать друг другу?» - говорил он, и Таня не смела возражать, хотя больше всего ей хотелось бы проводить с Вадимом всё время, жить вместе, а не встречаться урывками.
В тот вечер Таня, едва переступив порог квартиры Барышева, объявила ему радостно:
- Знаешь, Барышев, я решила усыновить ребёнка из детдома.
Вадим помрачнел, повесил на распялку снятое с Тани пальто, смерил ее неожиданно холодным взглядом и спросил тоном, не терпящим возражений:
- Я так понял, что это шутка. Надеюсь, я прав?
- Нет, Вадим, это вовсе не шутка… Я, действительно, решала…
- Ты что, совсем с ума сошла?! – воскликнул Барышев и, взяв Таню за руку, отвёл её в комнату и усадил на диван.
- Выдумала ещё! Как тебе в голову-то пришла такая бредовая идея?
- Я не понимаю, Вадим, что тебя так рассердило?
- Не понимаешь?! – Барышев нервно прошёлся по комнате. – Не понимаешь?! А меня ты спросила, принимая это изумительное решение?!
- А должна была? Я ведь для себя его усыновляю.
- Надо же! А я-то думал, что для меня! Тебе что, надоели наши отношения?
- Причём здесь наши отношения?
- А как же?! Ты будешь занята со своим… своим… А я побоку?! А на меня – наплевать?!
- Пожалуйста, не устраивай мне скандалов.
- Прости! – Вадим вдруг резко изменил тон: - Танечка, дорогая моя, я тебя прошу, ради нас обоих, оставь эту идею! Я тебя умоляю! Ведь нам так хорошо было вдвоём! Зачем нужна эта обуза? Ведь ты нездорова. Я не хочу потерять тебя. И делить тебя тоже не хочу!
- Вдвоём? - Таня усмехнулась. – Три дня в неделю. А остальные четыре, Барышев, я тебе не нужна? Ты эгоист, Вадим… Ты страшный эгоист… Ты думаешь только о том, чтобы тебе было удобно, тебе было хорошо. А обо мне ты подумал? Хотя бы раз? Ты подумал, что мне обидно, как собачонке, бегать к тебе на квартиру, приезжать по твоему зову, а потом ехать обратно? Ты и мысли не допускал об этом! Потому что тебя всё устраивало! Тебя! А до остальных тебе нет дела!
- Во-от, как?! – Вадим презрительно скривил губы. – Ну, ладно же… Думаю, на сегодня достаточно откровений. Я был о тебе лучшего мнения. Вот, что, Татьяна Николаевна, вы мне, по счастью, не жена. Вы женщина свободная и можете принимать сами решение. Я лишь хочу, чтобы вы понимали их последствия.
- Я своё решение уже приняла, Вадим Сергеевич.
- Хорошо подумала? Учти, если ты возьмёшь себе какого-нибудь бродяжку-токсикомана из приюта, то наши отношения закончены. Выбирай, Таня!
- Вадим, неужели ты думаешь, что после таких слов, я выберу тебя? Я всегда знала, что ты эгоист, но не подозревала, что подлец… Я сейчас смотрю на тебя, и мне страшно. За тебя! Мне жалко тебя! Ты кончишь тем, что останешься совершенно один… Это не мне, а тебе надо одуматься. Я свой выбор уже сделала.
- В таком случае, прощайте, Татьяна Николаевна!
- Прощай, Барышев… Храни тебя Бог… - Таня поднялась с дивана, быстро натянула пальто в прихожей и ушла.
Придя домой, она рухнула на кровать и зарыдала. Давно, а, быть может, никогда она ещё не чувствовала такой горечи. Таня перестала плакать, лишь ощутив острую боль в сердце, сообщившую, что нужно срочно выпить прописанные врачом таблетки и успокоиться, во то бы то ни стало, чтобы не спровоцировать приступ.
Прошло полтора месяца. Всё это время Таня в глубине души надеялась, что Вадим опомнится, придёт или позвонит, но он не звонил, точно его и не было никогда…
Набежали тучи, и заморосил первый за эту весну дождь. Баба Тоня поспешно стала уводить детей с площадки.
- Мама, мама! – окликнул Ванюша Таню. – Идём скорее! Промокнешь!
…После обеда наступил тихий час. В эту субботу, в честь дня рождения своего друга Максима, Ваня остался в детдоме, и Таня не поехала домой, благо давно уже стала в этих стенах своей. Не имея привычки спать днём, она прошла в один из классов, чтобы почитать взятую с собой книгу, и там, к своему удивлению, застала воспитанницу из старшей группы, Марину. Марине было шестнадцать, но в приюте она жила лишь два последних года после того, как её мать за пьянство и систематические побои, наносимые дочери, лишили родительских прав. Крепкая, рослая девушка, она выглядела старше своих лет, обладала недюжинной физической силой и ловкостью. Благодаря короткой стрижке и спортивному костюму, её легко можно было принять за парня. Марина на парте и смотрела на окно, по которому текли капли дождя, похожие на слёзы.
- Мариша, а почему ты не спишь? – спросила Таня.
- Да старшие редко спят. Всё больше болтают или книжки под одеялом читают, или ещё что… Зачем он, тихий час-то нам? Он для малышни.
- А здесь что делаешь?
- Думала я, Татьяна Николавна… Мы тут с девчонками поспорили…
- О чём же?
- О любви.
- Серьёзно. И кто что говорит?
- Анька Матвечук сказала, что нет никакой любви. Просто нужно мужиков нужных искать и пользоваться… Ей всего-то пятнадцать, а глазами стреляет во все стороны. Нинка думает, что любовь есть. И она ей рисуется, как в какой-то детской сказке… Дурочка она у нас… А вы, Татьянколавна, как думаете: есть любовь?
- Не знаю, Марина… Раньше думала, что есть, а теперь не знаю. Может, это только мираж красивый, мечта… - Таня опустилась на соседнюю парту. – Сама-то как думаешь?
- А я думаю, есть любовь, - отозвалась Марина. – Только не то это, о чём Галка и Викой думают. Галка на Гарика заглядывается и думает, что у ней любовь. А какая тут любовь? Просто красатун он у нас. Все и пялятся… А недостатков его она и видеть не желает. Очки розовые надела и ходит… А Вика с Саней два раза целовалась. Раз целовались, то любовь… А, по мне, никакая это не любовь, а баловство одно.
- А что же любовь, по-твоему?
- Сострадание и жертва, прежде всего. Когда любишь человека, так всего его любишь, несмотря ни на что любишь. Не за что-то, а потому что. А недостатки его видишь, но не отворачиваешься из-за них от него, а пытаешься исправить. Любовь – это, когда сам погибает человек для другого, его боль, как свою принимает.
- Хорошо ты, Мариша, говоришь… - удивлённо сказала Таня. – Как это у тебя получается?
- У меня мама умерла, Татьянколавна… - вдруг сказала Марина. – На днях соседку нашу случайно встретила: сказала. Полгода уж… Даже, где похоронили, неизвестно. Кто похоронил? Не простилась я с ней… Я ведь думала, выйду отсюда, найду её, работать стану, и выправится… Не успела!
- Она же, Мариша, тебя била сильно… Даже чуть не убила…
- Было дело. А я не сужу! Она ведь любила меня. Когда трезвая была, так жалела. А с пьяной – какой спрос? Отец нас бросил, с работы её выкинули. У ней же никого не было в целом свете! Каково это? Всем на неё наплевать было. Меня-то, вот, подобрали, накормили да обогрели здесь, а её, мою мать, почему бросили??? Почему ей-то не помог никто?! Не вытащил из этой ямы?! Крест при жизни поставили, а теперь, небось, и креста не стоит… Она ведь живая была! А кому какое дело было? Швырнули, растоптали – пропадай! Сволочи все… Вот, будь жива она, так я б всё для неё сделала. Потому что она моя мать! Она – человек! А про это и не вспомнил никто! Детям ещё помогают, а родителей детям вернуть? На это не хватает уже! Они, мол, сами виноваты! Моя мать виновата не была! Это, вот, они, люди, жизнь ей сломали, убили и забыли. И мне заодно… - Мариша вытерла рукавом слёзы, махнула рукой и убежала.

Ранним майским утром Таню разбудил звонок в дверь. Отперев, она увидела на пороге свою подругу Катерину. Катя была моложе её на целых десять лет, но это не мешало их многолетней задушевной дружбе. Тонкая, пластичная, музыкальная, Катерина с недавних пор работала в одном небольшом, лишь недавно открывшемся театре и страстно мечтала сниматься в кино.
- Привет, Танюшек! – чмокнула она подругу в щёку. – Разбудила? Ну, извини! У меня к тебе дело! Срочное!
- Дело? – рассеянно произнесла Таня. – Если так, то проходи на кухню, кофеем угощу…
- Тебе ж нельзя кофе?
- А сама чаю выпью.
- Тогда и мне давай чаю, - заявила Катя.
Пройдя на кухню и немного покрутившись, она обратилась к подруге:
- Танюшек, дай денег, а? В долг. Срочно нужно.
- Много?
- В общем, да… Но ты не волнуйся, я отдам.
- Можно узнать, что за непредвиденные у тебя затраты?
- Да уж, именно непредвиденные… Один дурак «не предвидел»… А я, тоже дура, не усмотрела… - Катерина нервно закурила.
Таня подошла к ней вплотную и спросила:
- Катюшек, ты, случайно, не беременна ли?
- Вот именно, что случайно.
- А деньги тебе зачем?
- Тань, а сама не догадываешься?
- Если на аборт, то не дам.
- То есть как это?! Почему? Ты мне подруга или где?
- Подруга. Поэтому и не дам. Ты абсолютно здорова. У тебя есть квартира.
- У родителей есть квартира.
- Большая трёхкомнатная. Твой отец очень хорошо зарабатывает. Бабушка твоя ещё очень крепкая женщина. Зачем же отказываться от ребёнка?
- Затем что ни к месту и ни ко времени! Сейчас – не время!
- А когда - время? Пройдут годы, потом станет поздно, а потом всю жизнь будешь жалеть, что… Кстати, а кто отец? Он знает?
- Кобель – отец! Я этого паразита вчера с нашей гримёршей застукала! Да я его знать после этого не желаю! Так ты не дашь денег?
- Прости, Катенька, греха на душу не возьму.
- Ладно, тогда я пошла. Ещё у кого-нибудь попрошу! – пожала плечами Катя.
- Постой! Я сейчас к Ванюше поеду. У них там небольшой праздник… Может, и ты со мной?
- А я думала, сегодня рабочий день.
- Я отгул взяла. Слушай, поедем, а? Ванюша рад будет. Ты ему понравилась. Он меня о тебе спрашивал даже.
Катерина улыбнулась:
- Ладно, поехали!
Праздник, о котором говорила Таня, устраивался в честь проводов двух воспитанниц-сестёр, которых удочеряла бездетная семейная пара. Прощание проходило у главного входа в детдом. Девочки прощались с подружками и друзьями, а обретённые родители обещали, что будут привозить их иногда в гости. Всем детям ими было подарено по небольшому набору конфет. Андрей Александрович сказал небольшую речь, дети прокричали пожелания счастья сёстрам, после чего те сели в машину, и та покатила к распахнутым Тимофеем Ильичом воротам. Воспитанники бежали следом и махали руками.
- Мама, а когда ты меня заберёшь? – спросил Ваня.
- Скоро, милый, скоро…
Андрей Александрович подошёл к Кате:
- Катерина Витальевна, Татьяна Николавна сказала, что вы работаете в театре?
- Да, работаю.
- Скажите, а нельзя ли договориться с вашим театром, чтобы устроить новогодний праздник у нас. А то ведь нам каждый раз деда Тимофея Морозом рядить приходится, а со Снегурочкой и вовсе проблема. Вот, вы бы не отказались быть у нас Снегурочкой?
- Да я, в принципе, с радостью… - пожала плечами Катя.
- Я был бы вам невероятно признателен! Вообще, у нас ведь даже и своя самодеятельность есть. Правда, руководить ей толком некому… Но ребята стараются. Не желаете ли посмотреть наш актовый зал?
- С удовольствием, - кивнула Катерина, с любопытством рассматривая странного директора с растрёпанными с ранней сединой волосами, и глазами, по-юношески бодрыми. Чудак-человек…
Андрей Александрович и Катя ушли, а большинство ребят с бабой Тоней отправились на площадку. Туда же последовала Таня с Ванюшей.
Было около полудня, когда во дворе появился невысокий человек с чёрными волосами и раздражённым, нервным лицом. Какая-то девочка подошла к нему и спросила:
- Дяденька, вы кого-нибудь усыновить хотите? Возьмите меня, пожалуйста!
Незнакомец вздрогнул, бросил на девочку быстрый взгляд и, тотчас отведя глаза, поспешно отошёл. Он явно искал кого-то и, не находя, нервно грыз губу.
Таня увидела его ещё издали. Сердце её учащённо забилось.
- Ванечка, подожди меня, - сказала она и направилась к неожиданному визитёру.
- Вадим? – окликнула его Таня.
Барышев обернулся и быстро направился к ней:
- Здравствуй, Таня.
- Здравствуй, Вадим.
- Вот, насилу отыскал тебя… - Вадим помялся. – Мы можем поговорить?
- Мы разве не обо всём поговорили?
- Давай отойдём куда-нибудь.
- Хорошо, - Таня пожала плечами.
Они зашли за угол здания, где в этот час не было ни души. Вадим в волнении закурил. Помолчав, он сказал:
- Я, Таня, подумал о том, что ты тогда сказала… О том, что я не подумал о тебе… Ты была права. Я был… В общем, извини меня. Я думал, что легко разорвать нить, которая нас связывает… Думал, что проживу без тебя. До этих последних месяцев я не знал, я представить не мог себе, что ты для меня значишь. Ты мне нужна, Таня. Понимаешь? Я всё взвесил и решил… Пусть будет по-твоему. Выходи за меня замуж.
Таня улыбнулась:
- Я очень рада, что ты пришёл. Я ждала тебе всё это время. И я выйду за тебя. У нас будет, наконец, нормальная семья. И мне тогда уж не откажут в праве усыновить Ваню…
Вадим помрачнел:
- Ты не поняла меня, Таня. Я предлагаю тебе выйти за меня, но с условием: никаких усыновлений. Зачем это нужно? Мы будем вместе. Будем жить для себя! Столько интересного есть на свете! Будем ездить отдыхать в живописные места… Зачем отягчать себе жизнь? Стеснять нашу свободу?
- Это ты, Вадим, так ничего и не понял. Жить для себя! Господи, да неужели в этом вся цель? Это же мелко… Объехать все курорты, продигустировать дорогие вина и деликатесы, покрасоваться в обществе – и ради этого стоит жить? Ведь это же пустота. Мы не сможем жить с тобою. Год будем, как ты говоришь, жить для себя. А потом? Надоест! И начнётся самое страшное: одиночество вдвоём. Безысходность. Зачем нужно дерево, если не даёт оно ни плода доброго, ни тени обильной? И мы никому не нужны будем. Неужели ты не чувствуешь этого, Вадим? Ведь тебя уже давит одиночество, поэтому ты пришёл. А потом будет хуже, но будет поздно.
- Просто ты никогда не любила меня! – выпалил Вадим.
- Я и сейчас тебя люблю. И хочу, чтобы ты был счастлив. Втроём мы были бы счастливы… А вдвоём – нет.
- Значит, отказываешь?
- Ты полагаешь, что я могу бросить ребёнка, которого считаю своим сыном, который зовёт меня мамой? Ведь это же счастье, что есть на земле детская душа, которой я нужна. Счастья, когда она ко мне тянется, зовёт мамой. Это то, ради чего жить стоит. Земной смысл всякой человеческой жизни. Как ты не понимаешь?
- Прощайте, Татьяна Николаевна! – зло бросил Вадим и ушёл.
Таня скрестила на груди руки и опустила голову. Этим вечером ей вновь предстояло посетить опостылевший кабинет, почувствовать на себе взгляд чёрных квадратов чиновничьих глаз и услышать привычное: «Вам отказано…» Боже мой, что же это за страна, за жизнь такая?! Отчего у нас, чтобы добро сделать, законы нарушать надо, потому что добро – вне закона оказалось! Удивляются иные, отчего сердца людские очерствели? Отчего добро не хотят делать? А попробуй захоти! Сделай! Тебя ж за то и осудят… Андрей Александрович артель создал, скольких ребят там собрал, от пьянства да воровства отвратил, к труду приучил, а закон ему что – нарушаешь, господин хороший, права не имеешь, штраф плати! А поборись-ка с этою машиной! Ильёй Муромцем быть надо, чтобы пресс её выдержать, не сломаться да добиться своего… Одни бабы о детях мечтают, а не могут иметь… А другие могут да не хотят: они для себя живут. И откуда же взяться чему? Семьи распадаются… А корни-то далеко закопаны. Ещё когда провозгласила пламенная товарищ Коллонтай: семью – долой, детей – в приюты, даёшь свободную любовь! Вот, теперь и идёт так… Только, вот, не любовь это. Карикатура лишь. А без любви так и жизни самой нет. И не будет, когда дальше так пойдёт…
Вечером, получив очередной отказ, Таня возвращалась домой. На автобус она опоздала, а потому шла пешком. Проходя вдоль ряда гаражей-«ракушек», она заметила в щели между двумя из них нечто вроде логова: крыша картонная, тулуп, молью побитый, узел какой-то, кастрюля. Неподалёку стоял и хозяин «жилища», опирающийся на палку. Перед ним на асфальте лежал треух, куда редкие прохожие бросали подаяние. Таня пригляделась: это был тот саамы бомж, отец Максимки. Порывшись в карманах, она достала десятирублёвую купюру и положила в шапку.
- Дай Бог тебе здоровья, милая! – просипел бомж.
Войдя в свой подъезд, Таня была встречена заливистым лаем. Ей навстречу бросился… Кутя, вертя длинным хвостом.
- Ты что здесь делаешь?! – поразилась Таня.
Взбежав на второй этаж, она увидела сидящего на ступеньках Ваню.
- Ванечка, ты откуда здесь?
- Я тебя ждал…
- Что же, ты из детдома убежал?
- Убежал, - кивнул Ваня. – Я хочу у тебя жить. Почему мне нельзя?
И как объяснить ему? Почему нельзя? Почему закон запрещает? Как объяснить это ребёнку?
- Ты неправильно сделал, Ванечка, - покачала головой Таня. – Там, наверно, ищут тебя, волнуются. Ты не замёрз? Идём скорее в квартиру, будем ужинать.
В квартире разрывался телефон. Таня сняла трубку. Звонила баба Тоня:
- Роднюшечка, Ваня пропал! Убежал, кажется!
- Не волнуйтесь, баба Тоня. Он у меня…
- Вот, негодник-то… Мы уж милицию вызывать хотели… Андрей Ляксаныч велел подождать, поколь до тебя не дозвонимся… Ну, слава тебе Господи, что всё хорошо…
- Всё хорошо, да, - кивнула Таня. – Я завтра утром привезу его… Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Таня опустилась на стул, погладила Ванюшу по голове:
- Разбойник ты, Ванечка… Переполох устроил, напугал всех. Чуть было милицию не вызвали… Нам бы тогда попало с тобой!
- Не попало бы, - ответил Ваня. – Я бы тебя никому в обиду не дал.
 
Прямо позади детского дома рос замечательный яблочный сад. Воспитанники ухаживали за деревьями, и те всякий год давали щедрый урожай. Накануне Яблочного Спаса ребята собирали первые в этом году сладкие, душистые яблоки. Мальчики проворно взбирались на самые верхушки деревьев, срывали плоды и передавали их вниз, где девочки укладывали их в вёдра. Упавшие на землю яблоки складывали отдельно: на варенье.
- Вот, хорошо! – радовалась баба Тоня. – Будет много варенья в этом году. Зимой будем лакомиться да лето вспоминать.
- Мама, угощайся! – Ванюша протянул Тане спелое яблоко.
- Спасибо, - Таня чмокнула его в щёку и попробовала яблоко. Оно оказалось очень сладким и сочным.
Воздух в саду был наполнен душистым ароматом яблок, коим невозможно надышаться, пьянящим, ласкающим обоняние…
Андрей Александрович подсчитывал собранные вёдра:
- Хорошо! Эх, дорогие мои, а ну как был бы наш сад побольше, а? Ведь тогда б и продавать можно эти яблочки было. Мало землицы у нас! Мало! А ведь земля – большое богатство, ежели с ней ладить. Предки мои крестьяне были. От них у меня к земле неодолимая тяга. Вот, когда ещё мы с моей артелью в деревне жили, так и картошку копали, и овощи разные сажали. А здесь – не развернись! И не дадут ведь земли нам ни за что! Под магазин дадут, под кабак… А нам – ни в жизнь…
Лето в этом году выдалось непривычно жарким. Таня сидела в тени, прижавшись спиной к стволу яблони, и утирала со лба пот. Ей было душно, и сердце, точно задыхаясь, бешено колотилось. Нестерпимо клонило в сон. Так бы сидеть, вдыхать яблочный дух, слушать поющие детские голоса-колокольчики…
Наконец, сбор урожая был окончен.
- А айда теперь на реку, искупнёмся! – предложил кто-то.
Предложение было встречено единодушной поддержкой, и шумной стайкой ребятня побежала к находившейся неподалёку реке.
- Только не заплывайте далеко! – предупредила баба Тоня, тяжело дыша, направляясь за воспитанниками.
Таня поднялась и последовала за всеми. Андрей Александрович задержался, чтобы сделать какой-то срочный звонок.
Приближаясь к реке, Таня расслышала взволнованные крики. Навстречу ей кинулась Марина:
- Татьянколавна, там Максимка тонет!
Таня побежала к реке. Максим не послушался бабы Тони и заплыл далеко. По-видимому, у мальчика свело ноги, и он стал тонуть. Кое-кто из детей уже плыли к нему на помощь, другие побежали звать Андрея Александровича.
- Дети, стойте, не плывите туда! – скомандовала Таня. – Чего доброго, самих вас утянет!
Скинув блузку и туфли, она бросилась в воду и поплыла к Максиму. Когда-то Таня плавала очень хорошо. Учась в школе, даже всерьёз тренировалась, но в последние годы боялась заплывать далеко: вдруг сердце прихватит. Доплыв до едва барахтающегося на поверхности мальчика, она крикнула:
- Цепляйся за меня и держись крепче!
Максим обхватил её за плечи, и Таня почувствовала, что этот груз для неё уже чрезмерен. «Оба ко дну пойдём!» - в ужасе подумала она, но продолжала грести. В ушах зазвенело, а перед глазами пошли красно-фиолетовые круги…
И всё-таки Таня доплыла до берега, сделала несколько шагов и повалилась на землю… «Конец…» - мелькнула в угасающем сознании мысль. Где-то совсем рядом раздался крик Ванюши:
- Мама! Мамочка! Что с тобой?!
- Маришка, скорее принеси сумку её! Там лекарства быть должны! – где-то далеко уже послышался голос бабы Тони. – Роднюшечка, роднюшечка, потерпи чуток! Саня, «скорую» беги вызывай!
Прибежал Андрей Александрович.
- Надо прямой массаж сердца сделать! – сказал кто-то. – Я в кино видела…
- Мама! Мамочка! – плакал Ванюша.
Протяжно завыл Кутя, почуяв беду. Больше Таня не слышала ничего…

О её гибели сообщил ему общий знакомый, работавший с нею в одной фирме… Вадим не поверил собственным ушам. Он опустился на пол и закусил ладонь, чтобы не завыть. Никогда он не чувствовал себя таким разбитым, одиноким и уничтоженным, никогда жизнь не казалась ему такой пустой и потерявшей всякий смысл. Вся его гордость, всё себялюбие, всё мнимое благополучие вдруг рассыпалось в прах от этого страшного известия. И самая жуткая мысль явилась вдруг во вей наготе: «Я виноват… Я! Если бы я согласился, то мы бы уже жили все вместе, втроём… Она бы никогда не оказалась там… Не погибла бы! Она была бы жива… Я её погубил… Таня, Таня, как же так? Думал, что успеется. Что всё ещё наверстаем, что есть время у меня обдумать всё… А его-то и не оказалось! Даже на то, чтобы сказать, что люблю тебя, его не хватило… Если бы я… Я всю жизнь опаздываю… И опоздал совсем! Пустота, одиночество, забвение – вот, что меня ждёт. Почему я не понял тебя? Не услышал? Не хотел слышать… Заложил уши ватой, той самой, которой обложил всю свою жизнь, чтобы создать иллюзию комфорта. Будь он проклят! И тебя не захотел услышать… Только себя слушал. Эгоист, идиот, тварь… Господи… Прости, прости меня…»
На её похороны он тоже опоздал. А, придя, остановился поодаль, не решаясь приблизиться. Таню хоронил весь детский дом. Воспитанники клали цветы на её могилу и уходили, утирая слёзы. В голос рыдала её любимая подруга, Катерина:
- Танечка, Танечка! Да как же?.. Она же мне как сестра была… Она же такая добрая… Такая…
Высокий человек с разлохмаченными рано поседевшими волосами обнял её:
- Катерина Витальевна, Катя, успокойтесь. Вам нельзя теперь…
- Она крестной должна была быть… Она… Да как же теперь-то?.. Андрюша, как же?..
Андрей Александрович осторожно взял Катерину под руку и, поддерживая обессилевшую девушку, увёл её, что-то тихо говоря ей на ухо.
Наконец, у могилы остался лишь маленький светловолосый мальчик с широко распахнутыми, бесслёзными глазами, дворовый пёс, понуро опустивший голову, и старуха с распухшим от слёз лицом, стоявшая чуть в стороне.
Вадим решился приблизиться. Старуха подняла на него глаза и сказала охрипшим голосом, кивнув на мальчика:
- Три дня уже он так… Не говорит и не плачет… Горе-то какое!.. Вы знали её?
- Знал… - тихо ответил Вадим.
Он подошёл к мальчику, опустился рядом с ним на одно колено, и, чуть обняв его, сказал:
- Что, Ваня, ушла от нас наша мама? А ты поплачь… Легче станет…
Лицо Ванюши дрогнуло. Он вдруг зарыдал, кинувшись Вадиму на шею. Вадим крепко прижал его к себе и, глотая слёзы, поднял на руки. Внезапно ему послышался голос Тани:
- Вадим, милый, не оставляй его. Ради меня! Ради себя! Ради всех нас! Позаботься о нём, прошу тебя…
Рыдания душили Вадима. Он вдруг почувствовал, что единственный близкий человек, который остался теперь у него на свете, это этот мальчик, из-за которого он несколько месяцев назад оставил женщину, которая его любила, которую он сам, как оказалось, любил… Взяв себя в руки, Вадим сказал:
- Ну, сынок, держись. Мы теперь вместе будем… Я уж тебя не оставлю. И пусть нашей маме спокойно будет… - голос его дрогнул, и он замолчал.
Старуха перекрестилась:
- Слава тебе, Господи!
Вадим ещё крепче обнял Ваню и понёс его с кладбища. За ним бежал притихший пёс. Ветер гнал по небу серые тучи, и те, в первый раз за необычайно засушливые последние недели, вдруг разверзлись, и хлынул дождь, и капли его смешались со слезами на лице Вадима…
А где-то в здании с толстыми стенами, в высоком кабинете, за заваленными бумагами столом сидел чиновник с чёрными квадратами безучастных глаз и не терпящим возражений тоном робота выносил кому-то очередной приговор:
- Законом не предусмотрено… Нужна справка… Вам отказано…
И бестрепетным росчерком пера – крестом на чьих-то судьбах:
- В удовлетворении отказать.