Рождественский расклад

На завтрак ничего не было. И вчера на ужин тоже ничего не было. И на обед. Последнее, что Верочка ела, был черствый сухарь и чай. Мамочка добавила в чай чуть-чуть варенья. Нет, не так. Она просто вымыла кипятком банку из-под варенья. Капелька вкуса душистой ягоды проникла Верочке в душу. Хотелось закрыть глаза и больше никогда их не открывать, беречь то, что ароматом прошлого отозвалось во всех закоулочках там в глубине, где теперь была одна пустота.

Был канун Рождества. Но не было даже свечки, чтобы зажечь перед иконой Богоматери с обнимающим ее младенцем Христом.

Мама Верочки, Надежда Петровна, не ела уже два дня. Она тихо лежала на кровати. На этой кровати они спали вдвоем валетиком. В комнате бывшей гориничной Глафиры смогла поместиться только одна кровать. И еще маленький резной шкафчик, украшенный амурчиками.

Верочка решила одеться и выйти из дома. Нет сил смотреть на мамочку. Ведь то, что глодало и жгло Верочку изнутри, было, наверняка, сильнее у мамочки, которая всегда отдавала Верочке кусочек побольше.

На улице было солнечно, но мороза не было. Верочка шла просто так, безо всякой мысли и плана. Народ толпился возле магазина. А ближе к рынку толпа сгустилась и обрела очертания двух потоков, плавно обтекавших тощий рядок теток, торгующих продуктами.
Вдруг, в это безликой толпе мелькнуло знакомое лицо. Верочка встрепенулась, поднялась на цыпочки и крикнула срывающимся жалким каким-то голосом:
- Сережа! Сережа Неустроев!

Человек в военной форме оглянулся и быстрым шагом пошел ей навстречу. Он остановился перед Верочкой и вгляделся в ее лицо. Видно, оно сказало ему о многом, так что он поморщился и сплюнул сквозь зубы. А Верочка смотрела на Сережу, узнавала и не узнавала... Где тот гимназист, а потом и студент, который так нежно ухаживал за ней, провожал влюбленными глазами везде, где бы она не появилась? Он бывал у них дома, играл на рояле и пел... Что за колючий взгляд, что за угрюмое выражение? Ах, да... Она ведь тоже изменилась... Все изменилось... Верочке хотелось заплакать.

Сережа схватил ее за руку и потащил куда-то в проулок с нечеловеческой силой. Верочка была так ошеломлена и встречей, и этой неожиданной переменой, что ни чуточки не сопротивлялась.
За каким-то забором Сергей остановился, повернул Верочку к себе, силой заставил опуститься на колени, так что мокрый снег почти моментально просочился через тонкое пальтишко. Сергей расстегнул пуговицы на ширинке...
- На, соси, гадина!
Он силой пхнул Верочке в рот огромный, дурно пахнущий член. Она послушно завозила губами, зачмокала... Что я делаю, - мелькнула в голове мысль и погасла, как свеча на ветру. Во рту не было места языку, но губы вдруг задвигались в каком-то им одним ведомом ритме. Сережа задергался, замычал... излился.
- Глотай, глотай, курва! Аааа...
Рот Верочки наполнился кисельной густотой и она судорожно глотнула, потом еще раз...
Рывком он поднял Верочку на ноги, пошарил в кармане, вытащил смятую купюру и два куска сахара в мелких крошках табака. Он сунул это Верочке в руку, сжал ее пальцы и заглянул ей в глаза. Взгляд у него был совершенно спокойный.
- На, купи себе что-нибудь к Рождеству. И скажи матери, чтобы завтра ко мне пришла. На старой площади, в здание ВЧКа. Там пусть меня спросит. Не придет, пожалеете вы обе. Или, как теперь говорят, обеи.

Он хохотнул, застегнул штаны и ушел.
Верочка стояла, сжимая в кулачке деньги, и думала. Вернее, хотела подумать, но у нее не получалось. Все чувства у нее замерли, мысль как будто заморозилась, и только в желудке не было больше той чудовищной гложущей и жгущей пустоты...

Когда Верочка пришла домой и положила на резной шкафчик буханку темного, с отрубями хлеба, мамочка заплакала и протянула к ней руки.

- Что ты сделала, Верочка?
Верочка отломила горбушку и вложила мамочке в руки. Та стала откусовать и глотать, почти не жуя...

- Ой, а у вас тут праздник!

Глафира вошла в комнату. В руках у нее была кастрюлька. По комнате распространился благословенный аромат вареной картошки.
- Глядь, хлеб! А я думала у вас тут вошь на аркане! Вот картошечки принесла с праздником. А где хлеб взяли?

Мамочка посмотрела на Верочку. Та, каким-то не своим, а кукольным голосом завела рассказ.
- А я Сережу Неустроева встретила! Он такой добрый, такой хороший. Не отпускал меня, пока деньги у него не взяла. А еще сказал, чтоб ты мамочка пришла к нему завтра на Старую площадь. А если не придешь, хуже нам будет. Шутка такая.

Мамочка и Глафира переглянулись и мрачно промолчали.
- Вот что, - подумав, сказала Глафира. – Я артель собираю, на машинке строчить...
Она улыбнулась.
- Я ведь помню, вы, Надежда Петровна, очень даже ловко все умеете, и раскроить, и сострочить. А жить вам тут больше нельзя. Поедете к моей сестре, на Выселки. Там спокойно. Не достанут. Скажем – сестра, оголадала в городе, вот приехала. Поди знай сколько у меня сестер.

Она вышла из комнаты. Сумерки сгладили углы, засинили окно... И Верочка, и мамочка молчали.
Снова пришла Глафира. Поставила свечку перед иконой, чиркнула спичкой... Маленький желтый огонечек осветил лицо Богоматери и обнимающего ее младенца Иисуса.