О костюме, экзаменах и прочем

 Александр Беляев

 О костюме, экзаменах и прочем…
рассказ

 Иван Иванович Ложечкин, кандидат филологических наук, преподававший в N-ском педагогическом институте, имел возраст далеко за сорок, очки и большую блестящую лысину. В своём городе он слыл человеком удивительной честности. Однажды вечером читая студентам-заочникам лекцию по методике преподавания русского языка, он, выйдя из-за кафедры, заявил:
 – Я вот, например, в отличие от других преподавателей, взяток не беру. И никогда не брал. Знаете, сколько у меня, у кандидата филологических наук, зарплата? Ни за что не отгадаете. Тысяча восемьсот рублей. Можно ли сейчас, в наше время, на такие деньги прожить?
 Студенческая аудитория отреагировала по-разному: кто-то улыбнулся, кто-то усмехнулся, кто-то ответил: «Конечно же, нет.»
 – Не знаю, о чём думают там… в правительстве и министерстве, – продолжал Иван Иванович. – Я, знаете ли, человек, далёкий от политики. Но меня возмущает, когда президент или премьер-министр начинают нам вещать о какой-то там наступившей стабилизации экономики. Какая к чертям стабилизация, когда в верхах сами признают, что Россия только к 2032 году выйдет на уровень Португалии, самой отсталой страны Европы! День и ночь они трубят по ящику о том, что нам, учителям, якобы повысили зарплату. Ложь! Наглая, бессовестная, циничная ложь! Вот я (Иван Иванович подчеркнул слово «Я») получаю тысяча восемьсот рублей. Что это такое тысяча восемьсот рублей? Это ж смешно. Но смех сквозь слёзы! Я при этих деньгах никак не могу позволить себе купить даже новый костюм. Вот вы видите, какой на мне сейчас надет костюм?
 Все обратили внимание на костюм Иван Ивановича. Да, костюм действительно был стареньким, почти потерявшим свой цвет, но, впрочем, весьма чистым и аккуратно выглаженным.
 – Этот костюм я ношу уже восемь лет. А почему, спрашивается? Да потому что другого я купить себе не могу. Вот, если бы я брал взятки, я бы купил себе новый. Но я не беру. И хожу в этом. Мне стыдно в нём ходить. Но я хожу. Потому как другого не имею. А Толик Чубайс, знаете такого? Руководитель РАО «ЕЭС»… Так вот Толя Чубайс, по данным газеты «Ленинская правда», получает 700 тысяч рублей в месяц. Не дурненько, да? 700 тысяч? Ну ладно, мы с вами опять уклонились от темы. Орфографическими умениями называются…
 – Иван Иванович, – заскулили с мест. – Отпустите нас. Уже восемь часов.
 Студенты-заочники занимались во вторую смену. Четвёртая пара должна была закончиться в девять вечера.
 – Нет, я ведь вам сказал, что отпущу в полдевятого.
 – Ну, отпустите. Мы голодные. У нас уже мыслительный процесс притуплён. Мы устали.
 – Ну, девчонки, я тоже устал. Я тоже голоден! Вы поймите меня правильно: вот, допустим, я сейчас вас отпущу. Вахтёр в книге запишет, что Ложечкин опустил своих в восемь пятнадцать, а завтра об этом доложит ректору. И мне – выговор. Оно мне надо? Я, итак, иду вам навстречу, пообещав отпустить вас в половине девятого.
 Студенты, тяжело вздохнув, взяли ручки, заскрипели у себя в тетрадях, но, сравнивая Ивана Ивановича с другими преподавателями, которые без боязни отпускали их в восемь часов, подумали: «Какой же ты Ложечкин трус.»

 Прошло полгода. Студенты съехались на летнюю сессию. Ложечкин по-прежнему ходил в своём старом костюме. Впрочем, когда было жарко, он ходил в рубашке и брюках. Теперь он читал студентам синтаксис и всё так же, как и зимой, никогда не отпускал их раньше полдевятого, опасаясь выговора.
 В конце июня заочникам предстоял один из самых сложных экзаменов – методика преподавания русского языка в школе. Принимать экзамен будет Ложечкин. Про него ходили слухи, будто «методику» у него можно сдать только «с кровью», что даже четвёрку на этом экзамене редко кто получает, и будто Ложечкин ставит оценку не за знания, не за тот ответ, который прозвучал на экзамене, а, проглядев зачётную книжку студента, выводит среднее арифметическое от оценок.
 Читая синтаксис и порой уклоняясь от предмета, Иван Иванович снова жаловался на свою бедную разнесчастную жизнь. Поблёскивая очками и лысиной, несколько раз заострял внимание на фразе:
 – Я живу в общежитии. Подумать только: в такие-то годы – и в общежитии.
 Некоторые из студентов эту фразу расценили по-своему. Староста первой группы, Валя Рыжухина, бойкая, весёлая девушка с длинными ресницами, за несколько дней до экзамена отправилась к Ложечкину прямо домой, в общежитие. Повезло: жены Ивана Ивановича в этот момента дома не оказалось. Пригласив Рыжухину войти в комнату, Ложечкин воровато глянул из двери в коридор, никто не видел ли, – и только тогда зашёл сам.
 – Иван Иванович, я к вам по очень важному, по очень деликатному вопросу.
 – Слушаю вас.
 В дрожащем голосе Ложечкина Валя уловила волнение.
 – Мы понимаем, конечно, что методика русского языка – предмет очень серьёзный и выучить его весьма и весьма не просто… Вот мы и просим вас… Не могли бы вы пойти нам навстречу? Будете снисходительны к нам на опросе, а мы вам за это сделаем маленький презент… Ну, например, поможем вам в приобретении нового костюма.
 – Вы что, взятку мне предлагаете? – уточнил Иван Иванович строго.
 – Зачем же так сразу? – кокетливо улыбнулась Валя и положила руку себе на талию. Рыжухина была в короткой юбке, в туфлях на высоком каблуке. От неё сладко пахло духами, и девушка по глазам Ивана Ивановича видела его желание. – Прямо уж – взятка? Взятка – это, когда я предложила бы вам… скажем, столько-то наличными. А я предлагаю вам подарок… скромный подарок на долгую память от нашего курса. Костюм… Чтобы вы, когда надевали этот костюм, вспоминали о нас. О том, как читали нам лекции.
 Соблазн был велик, и Иван Иванович, не долго думая, поддался ему. Глядя на девушку, стоявшую перед ним, с голыми коленями, он несколько раз мысленно порывался обнять её, но что-то сдерживало его от этого рискованного шага. То ли обручальное кольцо на её тонком, изящном пальце, то ли то обстоятельство, что с минуты на минуту в общежитие должна была вернуться его жена.
 – Костюм говорите… ммм, – промычал он, не в силах оторвать взгляда от стройных ног девушки. – Но вы ведь не знаете моего размера.
 – О какие проблемы, – очаровательно улыбнулась Валя. – Вы нам сами скажете, а мы вам подберём.
 Иван Иванович, наконец, стыдливо отвёл глаза в сторону и проговорил:
 – Нет, знаете ли… У меня свой вкус, и я боюсь: вы подберёте то, что мне не понравиться. Может, лучше подарок сделаете наличными?
 Ярко накрашенные губы девушки раздвинулись в широкой улыбке:
 – Можно и так… А как лучше это сделать?
 – В общем, давайте договоримся так. Послезавтра вы, лично вы, подойдёте ко мне одна, в одиннадцать часов, и передадите мне ваш подарок. Буду ждать вас у четвёртого корпуса. Экзамен начнём в двенадцать часов. Каждый расскажет любой один вопрос, который подготовит на своё собственное усмотрение. Но заходит, каким образом? Как обычно на экзамене. Заходит, тянет билет, называет мне его, садится и начинает готовиться. Потом подходит и отвечает.
 – Это всё понятно. Но вот вопрос: успеете ли вы всех нас опросить? Ведь у нас занятия начинаются в час сорок пять.
 – Не переживайте, за полтора часа я вас всех опрошу. Вас сколько человек?
– Тридцать с хвостиком.
 – Ну и почему же я не успею? Успею, вполне. Все будет нормально. Девчонки, только я вас прошу, чтобы ни один человек… Вы же понимаете, чем я рискую?
 – Всё понимаем. Не переживайте, Иван Иванович, всё будет пучком.

 Узнав о халявном экзамене, студенты очень обрадовались. Стали суетится, собирать деньги. Лишь одна девушка, отличница, тянувшая на красный диплом, возразила:
– А если я не буду скидываться?
На неё тут же накинулась вся группа:
– Это почему ж ещё?
– Что на халявку, за счёт других хочешь сдать?
– Что самая правильная что ли?
– Зачем я буду ему платить, когда могу своими силами сдать? – неуверенно сказала отличница. – К тому же…
– Что к тому же? – злобно глядя на неё, спросила Рыжухина. – Моральные убеждения не позволяют? Совесть заела? Ты что же это… против всего коллектива попрёшь?
Девушку заклевали, и она отдала «в общак» свои последние деньги. Был конец сессии, и у многих иногородних деньги, взятые из дома на житьё, подходили к исходу. Денег брали ровно столько, чтоб хватило на съём комнаты и еду. «Подарок» мало кто учитывал. И всё же требуемая сумма с грехом пополам была собрана.
 В назначенный день и время Рыжухина встретилась с Иваном Ивановичем и передала ему деньги.
 – Сколько здесь? – пугливо оглядываясь, идя с ней по улице, спросил он.
 – Три тысячи четыреста. Нас тридцать четыре человека вам скинулись.
 – Вы что смеётесь надо мной?
 – В смысле? Как договаривались.
 – Да о чём вы говорите? Рисковать за такую сумму? Это ж… смешно! Да у меня тройка стоит четыреста рублей! А вы хотите, чтобы я вам четвёрки и пятёрки выставил за стольник. Нет, так дело не пойдёт.
 – Сколько же вам надо? – спросила Рыжухина, хмурясь.
 – Триста с носа.
 – Ты что гонишь? – вспыхнув, сорвалась девушка на «ты» и толкнула его локтем. – Конец сессии, откуда люди возьмут такую сумму? Мы и эти деньги едва-едва наскребли.
 – Было бы желание…
 – Нет, триста мы точно не соберём. Если вы не умерите аппетит, не получите вообще ничего. Придём к вам как обычно, и будь, что будет. А не сдадим, попросим ректора, чтоб созвал экзаменационную комиссию.
 Ложечкин, считая, что раз дело уже начато, то надо его доводить до конца, в итоге сбавил цену до ста пятидесяти.
 – Хорошо, по сто пятьдесят мы найти постараемся. Но смотрите, – сказала Рыжухина строго, – чтоб эта цена была окончательной.
 – Тише вы, – зашипел Иван Иванович, испуганно взирая взглядом на проходившего мимо них знакомого преподавателя – и далее шёпотом: – вы соображаете, что вы говорите?! Так погореть недолго. Господи, свяжешься с вами... Ладно, будем надеяться, что он не услышал. Сто пятьдесят. Эта цена окончательная. К вечеру соберёте?
– Постараемся.
 – Старайтесь-старайтесь. Соберёте к вечеру, сдадите сегодня же. Нет – перенесём на завтра.

 Через пятнадцать минут студенты, ожидавшие Рыжухину у чётвёртого корпуса, на лавочках, за кустами цветущей сирени, узнали об изменении цены. Поначалу для порядка повозмущались, потом разошлись изыскивать дополнительную сумму: домой, или к знакомым, занимать.
 Одна девчонка, вспыльчивая, резкая, размахивая дымящейся сигаретой, возмущённо говорила:
 – А что нельзя было цену сразу назвать? Он что, за дураков нас держит? На хрена ж мы тогда к двенадцати припёрлись? Пообедали бы, пришли бы как нормальные люди к первой паре. И сразу настраивались бы на вечер. А то ходим тут все на нервах. И всё зазря.
 – Ладно тебе, Вер. Всё равно согласись, что сдать методику русского за – сто пятьдесят рублей!..– на четыре или на пять – это здорово!
 – Погодите, ещё не сдали. Вот, когда сдадим, тогда и говорить будем.
 – Что верно, то верно.
 – А я думаю, – поднимаясь с лавочки, сказала староста второй группы. – Если б он запросил с меня триста, я хрен бы стала ему платить! Я пошла бы и сдавала своими силами. Не сдала бы ему летом, пересдавала бы осенью. Не сдала бы и во второй раз, то сдала бы комиссии.

 К вечеру у многих девчонок тряслись коленки. Многие от волнения непрерывно курили. Ждали последнего «пайщика», который искал, у кого бы занять пятьдесят рублей.
 Сам Иван Иванович ходил белее мела. Чувствуя, как у него от страха вспотели руки, торопливо направился к умывальнику, помыл, вышел на улицу, закурил – через пять минут руки снова были в поту.
 Но, наконец, к нему подошла Рыжухина.
 – Пойдёмте, – пугливо сказал он и повёл старосту подальше от корпуса. Они торопливо вышли за ограду и направились в сторону телеграфа. Отойдя метров на двести от института, свернули в сквер, там присели на лавочку на его малолюдной боковой аллее. Иван Иванович, воровато оглянувшись, принял от Рыжухиной коробку из-под шоколадных конфет, в которой лежали деньги, и сунул её в дипломат.
 – Если вы не возражаете, я пересчитаю...
 – Ну, знаете ли… вы что совсем нас за идиотов принимаете!
 – Вы возмущайтесь, на здоровье, но только тише. А деньги я всё равно пересчитаю… Меня уже накололи так однажды…. Я, знаете ли, жизнью горько научен, – приговаривал Ложечкин, шелестя купюрами в приоткрытом дипломате с кодовым замком. – Как говориться в пословице: денежки счёт любят. Ну… ну что это за бумажка такая: замасленная, надорванная?
 – Какая есть… – уже со злом огрызнулась староста.
 Захлопнув дипломат и щёлкнув застёжками, преподаватель поднялся и подал студентке руку.
 – Вы не обижайтесь, но поймите меня правильно – я ведь с вами раньше дела никогда не имел. И не знаю вас – порядочные вы люди или нет?
 Уже на ступеньках институтского корпуса он сказал:
 – Итак, в половине десятого я заканчиваю лекцию. И сразу же начинаю у вас принимать. Сперва пусть заходят семеро, а потом – по одному, в порядке выхода сдавших.
 
 …В течение часа Ложечкин пропустил всю группу. Тридцать четыре студента были довольны успешным экзаменом. Тройки получили только шесть человек, заядлых троечника, у остальных «хор» и даже восемь «отл». Ложечкин подписал ведомость, уложил в дипломат. Вылез из-за стола. Подумал: «А хорошо сегодня. Какой удачный день! Пять сто. Когда такие деньги можно сделать!»
 «Не загадывай, – шептал ему внутренний голос. – Ты сперва донеси эти деньги домой. Вдруг тебя по дороге домой ФСБ встретит? Или ОБЭП? Или какой-нибудь бандит с большой дороги?»
 Перед тем как выйти из кабинета, Ложечкин, хоть и не был человеком верующим, на всякий пожарный перекрестился. Закрыл кабинет, ключ отдал вахтёрше.
 У крыльца Ложечкина поджидала Валя Рыжухина. Довольная и уже подвыпившая, она взяла его под руку, спросила:
 – Иван Иваныч, не желаете отметить с нами успешно сданный экзамен, а заодно и конец нашей сессии? Мы тут отмечаем, – Валя весело щёлкнула себя по горлу и кивнула на студентов, столпившихся за кустами, вокруг лавочки, сервированной пивом, водкой и скромной закуской.
 – Нет, пожалуй, я лучше пойду.
 – Ну, Иван Иваныч, ну хоть по сто грамм? За знакомство? За наш успех и нашу, – здесь Валя ему подмигнула и теснее прижалась к нему, – может быть, дальнейшую дружбу?
 Ложечкин, помявшись, согласился, но поставил условие:
 – Только не здесь. Пойдёмте лучше в парк.

 Через час Ложечкин стоял перед другой лавочкой – в городском парке, в густом сумраке, под ветвями дуба. Держа в одной руке стакан с водкой, в другой бутерброд с копчёным салом, весело разглагольствовал:
 – Девчонки, как всё-таки здорово, что мы все тут собрались! Честно вам скажу, за двенадцать лет, за последние двенадцать лет… я не припоминаю такого дружного курса, как у вас! И всё-таки… знаете, есть ведь в нас что-то общее, что мы все здесь собрались. Я, знаете ли, глубоко убеждён, что в жизни ничего не бывает случайно. Мир тесен. Мы должны помогать друг другу. Сегодня вы мне, завтра я вам.
 – Правильно говорите, Иваныч, – весело кричала пьяненькая Валя. – Вы нам, мы – вам. Да вы просто свой в доску! Какой другой преподаватель стал бы пить вместе со студентами! Вы – мировой мужик!
 – Ну раз так, тогда позвольте я вас поцелую, – засунув остатки бутерброда в рот, Ложечкин освободившейся рукой приобнял Рыжухину за талию и смачно чмокнул её в напудренную щёчку.
 Студентки шептались:
 – Девчонки, вы не представляете, как это для нас важно. Ведь мы с Ложечкиным встретимся через год, на госэкзаменах.
 – Да-да, – соглашались с ней.
 – А в компанию как вписался!
 Вскоре Валя сказала, что ей пора домой.
 – Да посиди ещё немного, – упрашивал её Ложечкин.
 – Не могу. У меня муж ревнивый. Он мне всегда вечером звонит.
 – Так в чём проблема, Валя? – шутливо говорил Иван Иванович. – Разведём.
 Ложечкин уговорил Рыжухину задержаться ещё на полчасика. Разговорившись с ней, узнал, что Валя родом из Старого Оскола, живёт сейчас в Москве, вышла замуж за коренного москвича. Детей пока не имеет, хотя в браке уже два года. У мужа своя двухкомнатная квартира в новом «спальном» районе, работает он в какой-то фирме, зарабатывает «хорошую денежку», недавно купил «десятку» 2001 года выпуска. К Рыжухиной в течение этого месяца, пока она была здесь, на сессии, приезжал из Москвы два раза. Он слишком ревнив, звонит ей каждый день. Когда Вали вечером нет дома, муж пытается выведать у квартирной хозяйки каждый её шаг.
 Ложечкин спросил у Вали:
 – Слушай, Валюша, а нельзя ли было б, когда я буду в Москве, остановиться у тебя на квартире… денька на два? У меня, конечно, есть знакомые… среди учёных… Но, сама понимаешь, совершенно чужие люди. Неудобно как-то просить. Мне и надо-то два дня…
 – У нас дома… скажу сразу: вряд ли получиться. Зачем моему мужу давать лишний повод для ревности?.. Но у меня в Москве живёт тётка… и есть подруги… Я могу договориться… насчёт вас. Это гарантия! А что вы будете там делать, если не секрет?
 – Какие могут быть секреты, Валя? Тем более от тебя… – весело сказал Ложечкин, а потом, кашлянув в кулак, заговорил серьёзно.
 – Я сейчас хлопочу насчёт докторской диссертации. Вы ведь знаете мою ситуацию: мне сорок шесть лет, а я до сих пор не имею собственной квартиры. В нашей стране всегда было трудно с квартирным вопросом… Не мне вам, филологам, напоминать булгаковского Воланда… Сейчас ситуация в стране… сами знаете какая. Получить квартиру в порядке очереди… это что-то из области фантастики! Но у нас… институт, вы знаете, в последние годы заметно разросся. Ректор старается изо всех сил… Он старается привлечь серьёзных учёных из других городов. А заинтересовывает их квартирами. Возможности у него и института такие есть… Обеспечивает квартирами тех, у кого есть степень доктора наук… Я с ним на эту тему говорил неоднократно. Он передо мной поставил условие: «напишешь докторскую, защитишь, – и ты с квартирой.» Мужик он конкретный. Слово своё держит твёрдо. В этом, думаю, за четыре года обучения вы убедились сами…

 …Прошёл ещё час. Валя ушла.
 Ложечкин сидел на лавочке, пел с девчонками русские народные песни и обнимал за талию сидевшую у него на коленях тридцатилетнюю заочницу, работавшую учителем в сельской школе, а в перерывах между песнями целовался с ней взасос. Он был уже изрядно пьян. Где-то в глубине его сознания шевелилась мысль, что завтра ему восемь утра надо быть на ГЭКе, что пора домой, что у него возникнут неприятности с женой, но талия сидевшей у него на коленях женщины была так нежна, что Ивану Ивановичу с лавки вставать уж очень не хотелось.
 Он не помнил, как его вели, точнее – тащили домой, как он икал и над ним смеялись девчонки, как он одной из них признавался в любви.
 Зато на другой день, встретившись с двумя парнями-студентами, которые вчера тоже были в парке и пили с ним вместе, Ложечкин на их приветливое «Добрый день, Иван Иванович!» и многозначительно улыбающиеся лица, опустил глаза в землю, выдавил из себя стыдливое: «Здравствуйте!» и прошмыгнул в институт.

 
 июнь 2002 – декабрь 2003 года