Фрейдистские штучки

 Женщина с червивым зубом, стряхивая пепел сигареты, прошла через тамбур. Поезд Одесса — Москва стоял на границе. Вдоль вагона бегала украинская собака, а может быть, русская. В общем, бегала собака, нюхала воздух. Пахло Первомаем — сирень, тюльпаны, сигареты «Кент». Еще духи той женщины, что прошла по вагону. Меня тошнило, хотелось есть. Но от мысли о еде затошнило сильнее.

 В купе меня поджидала мама с едой на белой салфетке. Опять она станет принюхиваться к моим сигаретам.
 Характер у мамы неровный, голос задумчивый. Недавно она бросила курить. Мне ее жаль, особенно когда она смущенно говорит: «У меня наконец-то духи как у настоящей взрослой женщины». Или еще что-то в этом роде.

 Я прикинул — женщина с широкой улыбкой, обнажавшей червивый зуб, была помоложе мамы и тоже пахла (несмотря на зуб) как настоящая взрослая женщина. Но у нее (это крупными буквами было написано на лице) никаких сомнений на свой счет не было. Я тут же подумал, что у меня насчет женщины тоже нет никаких сомнений.

 У меня и насчет всех прочих женщин сомнений нет. Это, конечно, мой недостаток, и я его скрываю. Особенно от мамы. Дело в том, что у меня нет сомнений насчет женщин: они похожи на кошек, а все кошки — ****и. У меня нет сомнений насчет женщин, а не насчет мамы. Потому что мама у меня только сомнения и вызывает. Она к себе сама странно относится, как к ненастоящей.

 Поэтому я и начал курить два года назад. Мне было тогда двенадцать. И мама сказала шепотом (вроде кто рядом стоял, а никто не стоял), что пришла, значит, пора мне из отрочества переходить к юности. И это ответственный перед жизнью разных людей, и особенно перед самим собой, период жизни. От него зависит мое взрослое будущее. Мужское. И объяснила мне про зависимость женщин и мужчин друг от друга. И что из-за этого, в том числе, и появляется вредная привычка — курение. Ну чтобы заполнять возникающие психологические паузы.

 Говорила мама убедительным голосом, но глаза у нее были как у русалочки, которую сетью вытащили на берег. Вроде женщина говорит, а хвост — вот он, чешуится в свете настольной лампы. Русалочка старается, мужчины и женщины у нее такие-сякие вульгарные, то бутылки, то сигаретки, то еще похлеще... А глаза мамины все зеленее становятся (когда она готова заплакать, глаза у нее не краснеют, как у остальных, а становятся зеленее травы).

 Чужим взглядом посмотрел я на маму — и обомлел. Красавица! И, наверное, все эти, о которых она: «вульгарные!», все эти пьющие-курящие приходят и уговаривают ее, уговаривают. А мой отец даже уговорил.

 Очень я распереживался, купил сигареты и за полночи почти пачку выкурил. Стошнило меня тогда.
Вот и теперь меня тошнит. Но не от сигареты, а от тоски, что с той первой пачки во мне поселилась.

А женщина с червивой улыбкой что-то вдруг во мне перевернула. Все перевернула. Я ведь как больной живу — ну не люблю женщин. А на маму — на маму я дышать боюсь. Особенно с того времени, как она курить бросила. Ей ведь все время закурить хочется. Вот я вернусь в купе, а она станет к моему «Кенту» принюхиваться.
Вагоны дернулись. Дверь тамбура хлопнула, закрылась. И я пошел к маме.

 Я люблю маму. Ужасно люблю. Но у меня сомнения и тоска — и зависть. Ко всем мужчинам, на которых она смотрит своим русалочьим, особенным взглядом, с каким объясняла мне отличия женщины от мужчины.

 Главное отличие, с маминой точки зрения, в том, что женщина не человек. То есть не в общественном смысле, когда она ему друг, товарищ и брат, а в том смысле, что женщины — они другие, чем мужчины, люди. Иные существа, более тонкие, гармоничные и продвинутые. «Куда продвинутые?» — спросил я. «А черт его знает, но продвинутые. Может, в будущее. И это тебе лучше запомнить, а то не будет счастья в жизни», — сказала мама.

 ...Мама сидела на полке, поджав ноги, и смотрела на собаку. Совершенно невидимая русско-украинская граница тенью падала на крупный мамин нос, из-за которого она похожа на львицу. А хрупкие ее руки с длинными тонкими пальцами мяли оконную занавеску. На средний палец маминой левой руки папа однажды надел кольцо с зеленым, как ее глаза, камнем. Изумрудом. И мама смущенно радовалась — какой дорогой камень! Подарил же ей папа кольцо не за красивые глаза, а за то, что она ему родила меня.

 Я знаю, чего уже никогда не будет в моей жизни. Никогда мне не надеть на палец любимой женщине кольцо с зеленым камнем. Потому что у настоящего мужчины может быть только одна-единственная любимая. Это я твердо усвоил из маминых объяснений и ее жизни с моим папой.
А у нее уже есть такое кольцо.