Наброски

* * *
Каштаны заржавели. Клубы зелени истлевают и переливаются зелеными тонами. Они и солнце. Мелькают, выхваченные квадратиками трамвайного внимания – он пробирается мимо них вперевалочку упитанным боровом. Вспышка. Снова вспышка. И опять желтеет глазок, ляпает свет в лицо, подмигивает сквозь квадратики. Сжимает глаза теплыми руками. Щуришься. Фотографирует солнце лицо твое утреннее, не тронутое сном. Окна одно за другим глотают и выплевывают белый автомобиль, трясущийся на кочках. Паутина взглядов… Я запутался в ней. И вью свою. Коконы. Бьются в моих сетях короткие юбочки (и краткие вначале) и змеевьющиеся волосы. Поцелую. Я их поцелую своими глазами. Вдыхаю запах. Мизансцена. Все замерли, задумались, задурились – бутафорские декорации. Покадрово воспроизводятся в процессе поездки: кресло-кресло-кресло-дверь. Шаг правой, шаг левой… Тычут пальцы в кругляшок солнца. Перекатывается он поверх крон золотым рублем. Свободно конвертируемый… в свет ламп. Мы испили чашу утра и покоем его, таинством озарены. В трамвае заболеваешь воскоподобностью. Ищешь смысл в людях, вывалившись из паутины взглядов. Ржавчина осыпается с деревьев. Ты еще не спал, но на своей остановке думаешь: пора вставать. Зеленых плети, напитанных солнцем, eve: уж скоро листья опадут… С календаря.

сент. 98

* * *

May I come in?
Май. Снежит и кашляет. В горле застряли строчки.
Здравствуй, море. Пуховый снег, упавший с вечнозеленых тополей. Я вскрыл нарыв своей ветхости. Новая банка с водкой полна до донышка и осталась в стороне.
Полна до Дона-Донышка.
Здравствуй, май.
Солнце, рябая поверхность воды и шаги...
Солнце рвется из облаков. Солнце рвется из груди.
Good morning, май dear!
1998

* * *


Скрипачи. От слова ли «скрипеть»?
Прыткие кузнечики собственного счастья.

Лишенные внимания, женщины обесцениваются.

Самые большие трагедии происходят внутри нас, только мы, почему-то, успеваем заметить лишь их последствия.

* * *
Сон пришел ко мне молча. Рваная рана на теле ночи, красная и смертельная. Ни криков, ни слов – только многозначительная, точно нарочитая, тишина. Какие-то руки, движение век вниз, вверх, мерцание зрачков… Я был бесконечной дорогой, и сон ступал по мне, боясь свернуть. Я был им болен; всю пыль мою дорожную выбивали из меня его торопливые ноги; я кашлял, потому что пыль забивалась в горло и нос. А рядом, у изголовья кровати, сидел ангел, бледный мой, плачущий ангел, и гладил меня по голове, не в силах избавить от беспомощности даже своим сочувствием. Я не мог открыть глаз, так как спал, но на самом деле ужасно этого желал, чтобы сказать ему: не плачь, не рви мою несчастную душу! От слез твоих она тает, как хилый весенний снег.
Так к концу своего земного существования я исповедовался своему хранителю. Лишь когда сон отпустил меня, вдоволь насосавшись стихийных искренних эмоций, лишь тогда я понял, что сон этот был жизнь, и ничего больше не осталось.
Все это подумал я, грея охладевшую душу свою, грея отведавшее унижений тело о бешеные адовы губы пламени, мотающиеся от ветра или от собственной ярости. А перед тем, как боль покрыла последние мысли, точно полуденная тень старой христовой горы, я вспомнил, наконец, что не уйду из этого мира без имени. Без того, что оставлю в память о сне.

(Горящий протопоп Аввакум.)
2001

-Письмо (набросок). –

Ветром тень волокло по морозной земле...
Там, где собака нюхала.
Вот она сидит и ждет кого-то.
У нее два глаза. Но видит она одним.
Видит усмешки дворника, конвульсивные подмигивания светофора, яростный шелест машин...
Нас, глупо бредущих. Снег.
И снег, и снег, и
Снова нас, глупо бредущих. Звезды, или огни, отражающиеся в окнах.
И опять нас, бредущих понуро.
А второй ее глаз смотрит в ночь и видит пустоту...
Давай ты нарисуешь тень на освещенных досках пола!

2002

- Письмо (набело). -

Помнишь, как ветром волокло наши тени по мерзлой земле? Они стукались головами о плитку тротуара. Хотелось переломить и бросить их пурге прямо в бешеные белые зубы. Помнишь? А ты смеялась, не жалея звуков.
Когда-то я.
Когда-то ты.
С ума сходят постепенно, когда перестают замечать себя. А умирают, когда перестают замечать других и вьюгу.
Потом от тебя остались одни неприятности.
Глаза я подбирал на улице скомканной. Кто..? Кто растерял глаза, полные воспоминаний? О ночных перекрестках, где светофоры мигают желтыми козьими зрачками, об умершей старухе молочнице, уродливых обугленных деревьях, раскинувших в крике свои конечности, об остекленевшем недвижном море; о долгожданной кружке разбавленного вина в забегаловке, наконец… Выкинул кто-то все это за ненадобностью.
Вот так и меня выкинула сюда судьба: в одиночество.
Если бы не так, не так давило небо, я бы не был. Наверное, не был бы здесь, на земле. А теперь вынужден быть. И, черт возьми, приходится этому радоваться!
Пусть-пусть-пусть-пусть зима укроет тебя вместе с моей памятью!! Тогда будет можно писать все заново на ее чистом белом листе без клеточек.
янв. 2002