Дед, Бабка и секс для дуэта кроликов c оркестром

– Володя! – сказала вдруг бабка, отставив утюг, коим приводила в порядок белье после стирки.
– Ну? – воскликнул дед, не открывая глаз и не прерывая лихой и жалостливой песни, которую он выдавливал из мехов старенького баяна.
– Володя! А Маруська вон с мужем кроликов завели. Говорит – хорошо. И мясо худо-бедно есть. И шерсти на носки да шапки внукам – сколько угодно.
– Кроликов... – удивился дед и мелодия баяна плавно перешла на более умеренный лад. – Кролики, это... Кролики...
Он еще побормотал "кролики", "кролики", играя "Ландыши, ландыши"... Потом из баяна вдруг вырвался на волю какой-то особенно диссонирующий звук, старик поморщился, сыграл несколько торжественных аккордов государственного гимна СССР – и слез с дивана.
– Ишь, кролики! А где их держать-то будем? – спросил он со вздохом.

Ну, если надо – всегда найдется и где держать, и чем кормить. Напористость бабы Вали поборола все сомнения, место было найдено – решили сначала разместить зайчишек в углу "сараюшки" у знакомых, а потом, когда пойдет буйное потомство, приискать что-нибудь получше.

И всего дня три спустя, как только закончились выходные, крольчата были добыты вполне естественным для того времени манером. Дед их выменял на некую специфическую продукцию, которую тут же и употребили, за здоровье животных.

В тот вечер бабка долго и одиноко ждала под тусклой лампочкой на кухне и только часам к 20, наконец, за дверью раздались знакомые шаги. Она опрометью бросилась открывать.

В прихожую чинно вплыл слабый запах водки, за ним твердо вошел дед. Он подмигнул старухе и извлек из огромных внутренних карманов своего невероятного пиджака двух приунывших небольших зверушек. Одно существо было маленькое и серенькое, а другое такого же размера, но потемнее и с рыжим ухом.

Рыжеухого назвали Ванькой, за то что он был ленивый и задумчивый – любил "Ваньку валять" – а его серенькую компаньоншу – Фроськой. Она и вправду любила пофыркать.

Некоторое время зайчата набирали мышечную и другую телесную массу раздельно по клеткам, в темном углу чужой "сараюшки". Зимой с кормежкой было туговато, но вот, наконец, пришел всенародный праздник 22 апреля, зазеленела трава, раскрылись почки на тополях, березах и прочей растительности... Бабка с дедом ринулись рвать "витамины" для своих питомцев. Не покладая рук, целыми днями после работы выщипывали они всяческие ростки из под еще не полностью сошедшего снега, пока, наконец, не наступило настоящее лето.

Кролики зажирели, заматерели и однажды хозяин сараюшки, старый друг семьи, Федор Иваныч сказал:
– Случать пора бы. Вона какие зверищи вымахали!
Дед с бабкой оторвались от созерцания "зверищ", переглянулись и просияли.

Дело было обставлено торжественно – в субботу взяли с собой спиртного да закусочного, вытащили сомлевших от яркого света кроликов в свинский загон, где давно уже в связи с экономическими трудностями страны не было коренных обитателей. И приготовились наблюдать.

Зайчики оправились, пошевелили своими розовыми носами, поймали друг друга в поле зрения. Дед заиграл на баяне мендельсонов свадебный марш.

Ну и драка началась!

Федор Иваныч еле успел подхватить баян да бутылки, брошенные стариками, которые рванулись разнимать "случающихся".

– Гм... – сказал дед Володя, осматривая прокушенный палец, – разве так и должно быть?
Федор Иваныч объяснил, что так, пожалуй, быть не должно. Долго размышлял, беря в руки то одного участник инцидента, то другого, но ничего дельного не придумал. Кроликов водворили в клетки, водку употребили и условились попробовать "еще назавтра".

Назавтра погода была пасмурной, а с собой взяли и соседа-фельдшера. Тот хотя в кроличьих болезнях не разбирался ни капли, но зато был компанейский дядька и кроме того трезвенник, известный всему городу. А город был велик – два на три километра. С Красной Площадью в эпицентре. А в эпицентре площади стоял памятник позеленевшему Вождю Мирового Пролетариата.

Сегодня зайцы сориентировались быстрее. Дед только успел сыграть несколько первых тактов, как случка вошла в ту же странную фазу, донельзя удивившую стариков вчера. Фрося укусила Ваню за ухо, а он оцарапал ей морду. Фельдшер долго думал, отказался от водки и предложил через недельку съездить к одному знакомому ветеринару, к которому кроме как по знакомству вообще трудно было пробиться, поскольку он тоже был известен всему городу – а в городе многие жили кроликами, курами – и даже более крупным скотом.

На этот раз, посреди комнаты-кабинета, слабо пахнущего то ли йодом, то ли какими-то другими странными лекарствами, кролики продемонстрировали свою аномальную страсть с особенным восторгом.
– Да ничего, ничего, – успокаивал деда с бабкой ветеринар, ставя обратно на ноги грубый и неустойчивый стол, опрокинутый бесноватыми зверями, и собирая разлетевшиеся инструменты. Слава Богу, бутылки баба Валя на подоконник поставила.

– Давайте повторим без баяна, – предложил ветеринар, – может они боятся?
– Как же без баяна, – удивился дед Володя.
Но все же повторили без баяна. Кролики тоже повторили. Грязную свою драку.

Ветеринар принес какое-то прозрачное снадобье в большой бутыли и дал лизнуть Ваньке с Фроськой. Они потихоньку успокоились и перестали трястись от огневой ярости, которой только что пылали друг к другу. Ветеринар стал ощупывать кроликов, заглядывал в глаза и делал с ними разные другие шаманские опыты. Потом сказал в том смысле, что "Область психологии животных – это новая отрасль. И неисследованная".

В задумчивости добрый "Айболит" откупорил водушку и стал ее выпивать. Дед Володя налил и себе с бабкой. Пригорюнились. Сбегали с горя еще за одной. Дойдя до определенного градуса непьющий фельдшер взял одного из зайцев за уши и с чувством встряхнул.
– Что ж ты, мать твою!

Зайчишка смотрел на него не мигая, свесив коряво лапки по бокам. Фельдшер отпустил бедолагу и поднял второго неудачника.
– Что ж ты, мать твою! – повторил он. И тут в его пьяных глазах вечного трезвенника, оставившего путь истины, появилось какое-то выражение.
Он отпустил стакан, взял первого кролика освободившейся рукой и держа перед собою выкатил на них глаза, как удав. Потом он повернулся к окосевшему ветеринару и воскликнул:
– Что ж ты?!! Мать твою!

Эта вспышка эмоциональной и мыслительной энергии отняла у него последние силы и он свалился под лавку. Добиться от него ничего не смогли и домой увезли в люльке мотоцикла в бессознательном состоянии.

А на следующий день фельдшер примчался в обеденный перерыв в магазин "Ткани", где бабка Валя работала кассиром. Протиснув свою разгоряченную и красную физиономию в окошечко, он залился смехом:
– И дураки мы, Валентина, ой дураки! Это ж надо... И фельдшер-то... Ой дураки! Ой я не могу...
– Да говори ты... Чего хочешь? Очередь не держи! – опасливо сказала бабка косясь на пустующий зал магазина.
– Фроська ваша... Ой Фроська... Это же... Это же два крола! Два крола, понимаешь, Валентина!

Бабка трясущимися руками закрыла кассу, отпросилась у заведующей и вместе они помчались на рудный комбинат.
– Дед! – кричала она, стараясь перебороть шум насосов, компрессоров и мельниц. – Слышь, старый! Они мальчишки!
– Кто?!! – кричал в ответ старик.
– Да кролики-то! Фроська – пацан, оказывается!

Было много ругательств, много смеха... Потом за некоторые существующие, и некоторые будущие материальные блага выменяли у той давешней Маруськи двух девчонок. Обошлось бы дешевле, если бы отдать одного из кроликов взамен, но бабка с дедом к ним слишком привыкли.

Через некоторое время Ваня завел от своей мадамы несколько симпатичных малышей, а Ефросиний от своей – даже чуточку побольше. Оба они дальше жили припеваючи и дожили в почете да уважении, окруженные звуками баяна, а также сытости, негой и изрядным развратом до глубокой старости.

Чего я и вам, дорогие читатели, желаю!