Путешествие из москвы в говнюки

 Где-то за городом встало солнце.
 А в городе встал сантехник Ебнов.
 Настроение у него было грубое, неприличное было настроение. Руки дрожали, во рту кот насрал, голова гудела, как плохо завинченный кран, а к нижней губе прилипла рыбная чешуя, и как он ни выпячивал губу ему никак не удава-лось разглядеть эту дрянь.

 Несколько раз Ебнов делал попытку встать с топча-на, оторвать голову от вялой подушки. Он приподнимался, застывал, снова ложился, собирал силы, поднимался и падал назад, вновь дергался вверх и опадал вниз, снова и снова, как большая пришибленная чьим-то сапогом небритая кобра. Наконец ему все это надоело и он произнес одним шевелением слип-шихся губ:
 - Жизнь - говно!
 В этот самый момент в строительный вагончик Ебнова вошла, не постучавшись, неземной холодной красоты женщина в белом халате. В вытянутых перед собой тонких руках она держала поднос, на котором стоял запотевший с холода графинчик с водочкой, две запотевшие бутылочки пивка и пара мало-сольных огурчиков на блюдечке.
 - Здорово, белая горячка! - вздохнув, приветствовал ее Ебнов. - Сгинь, изыди сатанинское отродье, не соблазняй понапрасну.
 - Я, конечно, могу и витти, - немного обиделась Белая Горячка с легким немецким акцентом. - Но в мой слушепный обязанность есть фажный забот о фашем, господин президент Факми, здоров.
 - Допился. По иностранному мерещится. - вздохнул Ебнов и повернулся к стене. Он всхлипнул в подушку и тихо позвал: - Нюрка! Нюрка! Где тебя, мать твою, черти носят!
 - Мать, мать, к ней и носят, - отозвалась Белая горячка. - Вчера, мин хер, на банкете по случаю вашего избрания президент, фи послала Нюрка к этой самой ее матери и даже денег на дорогу из бюджета дала.
 - Какая деревня? Какой банкет? Каким президентом? - стонал Ебнов.
- Частичная потеря памяти на почве похмельного синдрома, - констатировала диагноз Горячка на чистом русском языке. и тут же снова перешла на акцент: - Фипей, голубка, стаканчик, сразу и полехчай.
 
Она плеснула из запотевшего графина в граненый стаканчик и поднесла его к пересохшим устам Ебнова. Слесарь вобрал носом воздух, лизнул кончиком языка край стакана и тут же залпом всосал в себя его содержимое. Белая горяч-ка предупредительно заткнула президентские уста огурчиком.
- А жизнь-то постепенно налаживается! - радостно сообщил Ебнов, приняв в себя чистый продукт. - Ну давай, заливай дальше.
- О, понимайт! Заливайт за воротник! Залакировать пивком! - Белая горячка профессионально открыла бутылку о бутылку и сунула горлышко под нос совершенно обалдевшему слесарю. - На здровье!
- Эх, пионерско-пивное мое детство, - Ебнов приник к бутылке, став похожим на пионера горниста. Обтерев пену с губ он совсем прибодрился:
- Перепихнемся?
- Я нарколог.
- А я слесарь. Слесаря трахаются. А наркологи нет?
- Фи есть не слесарь. Фи есть президент.
- А ты Машка. Манекенщица... ****ь... – прояснилось, наконец, в поправив-шемся пивком мозгу Ебнова. - А я президент! Президент я! Все вспомнил! Ме-ня же президентом избрали! Всенародным голосованием! А я тебя по пьяни наркологом назначил! И сказал чтобы ты по иностранному говорила для форсу. Вспомнил! А телевизионщики отказались фамилию мою транслировать, как нецензурную, и тогда Генка Мудозвонов предложил культурный псевдоним Факми! Вспомнил! - как ребенок радовался Ебнов. - Видела б меня мама! По-радовалась бы старая алкоголичка за недоумка сына. Ебнов - президент! - Вдруг он уронил голову и запечалился: - Чего ж теперь делать-то? Делать чего? Теперь делать чего? Делать чего теперь надо? Чего я хотел-то?
- Трахаться, - вспомнила Маша нарколог.
- Трахаться я мог и слесарем. А теперь я президент. Разумеешь разницу?
- Не-а, - пожала плечами нарколог Маша.
- Раньше мне только Нюрка давала, а теперь любая ****ь, да хоть всю страну раком поставлю. Тут уже думать надо! - и он постучал себя с гулким эхом по лобовой кости. - А вам лишь бы трахаться. Хлебом вас не корми лишь бы с кем с утра пораньше перепихнуться. Только отвернешься - а они уже тут как тут – перепихончик устроили. С кем приходится работать? Это не люди - это ****и какие-то!
- Я есть нарколог! - обиделась Маша.
- Ладно, нарколог, передавай мою первую президентскую волю. Всем, кто го-лосовал на выборах за меня включу сегодня водку, тьфу блин, воду.
- В трубах давно есть не фода, а ковно, - напомнила Маша.
- Как говно? Кто виноват?
- Ви финоват, господин Факми. Ви по пьянке приварили трубу от канализации к водопроводу, а водопровод к канализации, потом опять же по пьяни стали исправлять и так все перепутали, что даже иностранные специалисты развели руками: Мы, говорят, не можем тумать голофой, когда все сделано через жопу.
 - У нас свой путь, - вспомнил Ебнов. - Не хера им со своим аршином в на-шей жопе мерить. А про воду сообщи. Пусть надеются. У кого на лбу крести-ком помечено, что за меня голосовал, те пусть надеются. А остальным - хер с маком.
 - Хер, хер, хер... Мак... Мак... Мак... - разнесло отзывчивое эхо объявление из хриплых громкоговорителей по родному Ебнову городу. Здесь в тесно стоящих на мостовой и вдоль тротуаров автомобилях, автобусах, троллейбусах, трамва-ях наблюдалось суетливое оживление. Хотя весь этот транспорт уже давно сто-ял без колес и никуда не ехал, везде было полно копошащегося населения. Это добропорядочные граждане, разбуженные правительственным обещанием пус-тить воду вместо говна, лихорадочно рисовали друг другу на лбу крестики при свете лучин и киросинок.

 Проснулся и обитатель большого некогда синего, а теперь ржавооблупленно-го троллейбуса, стоявшего на кирпичах посреди перекрестка. У дверей трол-лейбуса висела табличка, на которой было написано сверху "В ПАРК", а снизу выведено: АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ РАДИЩЕВ - ЛЕТОПИСЕЦ. Последние три буквы были жирно зачеркнуты мелом и вместо них написано: ЗДЕЦ. Ле-тописец, или лето****ец, был молод, длинен, худ и не любил просыпаться вме-сте со всеми. Он разлепил свои близорукие очи, осторожно, медленно, медлен-но, чтобы не согнать сладкие сливки сна, перевернулся со спины на бок и в не-большую уютную щелку между двумя не стираными занавесками в горошек изучил открывшееся ему подернутое легким утренним туманом пространство.

 По этому пространству со счастливыми воодушевленными изрисованными крестиками лицами шли люди. Они несли кто ведро, кто банку, кто бутылку, кто канистру и вставали в молчаливую солидарную крестиколобую очередь к дворнику Обосримову - немому, глухому, безрукому и безногому мужчине, ру-ководившему открыванием и закрытием общего проржавевшего крана с кра-сочной табличкой: ГОВНО.
 - Папа. мы за говном идем? - спросила, проходя мимо троллейбуса, малень-кая девочка у своего лучезарного папы.
 - Что ты, что ты! - испуганно забухтел Папа крутя своим перечеркнутым лбом. - Мы идем за водой! Да! За чистейшей ключевой водицей! - произнес он нарочито громко.
- Приснится же такой бред! - проворчал Саша Радищев и отвернулся от окна. - На-до просыпаться...

 Но в это время назойливый стук в окно заставил повернуться его лицом к сума-сшедшей реальности. Это соседская сердобольная старуха с иностранной фамилией ****антер, проходя мимо с грохочущими бидонами, решила предложить непрак-тичному Антону свою помощь:
- Эй, харя немытая, - по-доброму обратилась она к летописцу. - Высунь банку, или другую посудину. Вдруг на самом деле Ебнов воду даст. Он хоть малый и запой-ный, но не злой. На таких испокон веков земля Русская держится. Это я тебе гово-рю, Ефросинья ****антер - именно такая моя фамилия, а если вам слышится что-то другое, вы испорченный и гадкий !
- Спасибо, бабушка ****антер! - прокричал ей с изнывающей благодарностью Са-ша. - Но у меня еще с прошлого года осталась баночка воды. Я в ней кипячу яйца!
- Яйца он моет! - возмутилась, не разобравшись в сути, бабуля ****антер. - Ах ты, онанист! Извращенец! Интеллигент! - обзывалась старуха последними словами. - Женить тебя пора! Вот тебе жена тогда покажет как с яйцами баловаться! - буше-вала она, уже удаляясь в сторону змеевидной очереди за говном.
- Может, в правду, жениться? - вслух подумал Александр и перевел взгляд на не-далекий "Запорожец".
 
Там жили молодожены. Из одного окошка торчала голая пятка молодухи, из друго-го торчали пальцы ноги молодца. Ноги дергались, брыкались, ерзали, отчего весь "Запорожец" раскачивался и подрыгивал. Временами от него отлетали какие-то де-тали обшивки:
- Газуй, Васька, Газуй! – призывал женский голос.
А Васька вздыхал устало:
- По тормозам, Нюрка, по тормозам...

- Женюсь, - сладостно прошептал Радищев, но в это время взгляд его переместился на старенькую "Победу" по которой ползали чумазые верткие отпрыски многодет-ной соседской пары.
- Пойдут дети, пеленки, какашки...
Словно укрепляя его в зреющей мысли, дети подбежали к стоящему неподалеку черному "ЗИЛ"у, над помятой крышей которого были вывешены на просушку крупногабаритные трусы и лифчики, и стали по очереди гадить в его открытый ба-гажник.
- А зачем нам какашки, когда и так кругом одно говно. Пожалуй, не женюсь... - как бы еще в сомнениях рассуждал Радищев, но когда он увидел через окно "ЗИЛ"а, как уважительных размеров женщина, генеральша Нюра, бьет своего мужа, генера-ла Залупаева, или в простонародье Залупу, утюгом по лысой голове, тут решение его созрело окончательно:
- Не женюсь. Никогда! Буду один! Как перст! - он высунул из под одеяла свой па-лец с нестриженым ногтем. - Как..., - он искал сравнения и нашел его под странным сооружением у дальней обочины, напоминавшим помесь стиральной машины с от-бойным молотком. Из-под этого сооружения высовывались большие ступни с рас-плющенными и торчащими в раскоряку пальцами, говорившими о сильной воле и ослином упрямстве их владельца.
- Как Мудазвонов! Я тоже построю свой Трахмобиль, или не построю, а напишу что-то вечное, как Трахмобиль! Буду жить один в поле, или в гостинице! А вместо жены у меня будет мое дело! И я буду с ним жить... Я буду его... Во общем, я не знаю что будет, но это должно случиться именно сегодня, сейчас, немедленно!
 Произнося свою восторженную бессвязную речь, обращенную к человечеству стоящему в очереди за говном, Александр так возбудился, что почувствовал мощ-ную эрекцию. Он заглянул под одеяло, сунул туда свою правую руку, закрыл глаза и воскликнул: "Вперед! Газу!"

 Троллейбус затрясся, задрожал, закачался. Штанги, лежавшие неподвижно на его крыше, конвульсивно дернулись и стали медленно подниматься.

 Миловидная девушка как раз вынырнувшая из- за угла на улицу, ведущую к перекрестку, увидела содрогающийся вдали троллейбус и прошептала восторжен-но:
 - Сколько в нем энергии!
 Неорганизованно расползаясь в стороны, штанги поднимались все выше и выше к проводам. В этот момент из дверей троллейбуса, на ходу натягивая трусы, выбе-жал Радищев. С криком: "Контакт! Есть контакт!" - он с помощью свисающих вниз веревок направил штанги к проводам, соединил их и забежал обратно в троллей-бус. Оказавшись в кабине, он сноровисто сунул две зачищенные проволоки в опас-но оголенную розетку, а кипятильник, сооруженный на противоположном конце проволок из лезвия "ШИК", погрузил в банку с прошлогодней водой и замер в ожидании.
 - Внимание, говорит я! Слесарь Ебнов! Тьфу, блин...Президент Факми! Обяъяв-ляю утреннюю зарядку! Суньте два пальца в розетку! - вещал репродуктор на стол-бе уже сильно заплетающимся голосом. - Если вас трахнет током, значит сегодня электрик Перегаров соединил провода как надо.

 При этом объявлении полуголый, неумытый, с крестиками на лбах народ, так и не дождавшись говна или воды, бросился к утюгам, электроплиткам, кипятильни-кам, кофемолкам. Из-под контактов троллейбусных штанг посыпались искры. Счетчик, прикрепленный в углу кабины, заработал с жужжанием, переходящим в вой. Цифры замелькали с недоступной глазу скоростью. Стараясь не смотреть на счетчик и не нервничать, Радищев приоткрыл щиток приборной доски, достал от-туда два яйца, аккуратно проложенных туалетной бумагой, и опустил их в заки-пающую воду. Одно яйцо тут же предательски лопнуло, и из него выбежал длин-ной причудливой лентой белок.
 - Недоносок куриный, - обозвал яйцо Радищев.
 Дождавшись больших пузырей и скороговоркой прочитав десять раз: "Сла Саса по Сосе и сосала суску", он победоносно выдернул провода из розетки и резко уда-рил кулаком по счетчику. Прибор крякнул, со свистом затормозил, бег цифр оста-новился, потом, словно сжалившись над хозяином, несколько циферек откинулось назад. Радищев еще пару раз трахнул кулаком по счетчику и еще одна циферка, за-дрожав, уступила место предыдущей.
 - Это уже победа! - сам себе пожал руку Александр Петрович. - Да-с, утро опре-деленно манит и обещает!
 Но в это счастливое мгновенье над дверью троллейбуса раздался надсадный хри-плый звонок! Счетчик с победным визгом принялся набрасывать новые и новые сотни тысяч. Александр Петрович ринулся открывать, застонав, как раненный зверь.

 Вошла уже знакомая нам милая босая девушка в небольших круглых очках. При-сев на переднее сиденье, над которым было смутно написано на стекле: "Для детей и инвалидов", она надела белые носки и пуховые тапочки.
 - Ты мне не рад, Александр? - вскинула она свои большие печальные, немного косые, увеличенные линзами очков глаза на Радищева, который с гримасой душев-ной муки застыл у счетчика.
 - Рад, рад, рад, еще как рад, - злобно проговорил Александр Петрович, ударяя по счетчику кулаком. - Но, Лика, я же просил, просил и предупреждал не звонить мне в дверь. Зачем звонить, если можно просто постучать, постучать или позвать, или покрестись, или свистнуть...
 - Но я же не умею свистеть, ты же знаешь - это один из моих детских сексуаль-ных комплексов...
- Или крякнуть...
- Но я и крякать не умею.
- Это очень просто. Я тебя научу. Меня научил крякать отец, а его его отец, а отца моего отца, его его отец. Этот прадедушка был охотник и он хотел, что-бы его сын был охотником. Он научил его крякать, но дед не стал охотником, однако умение крякать передается в нашей семье из поколения в поколение, как главная семейная реликвия. Вот слушай.

Радищев сложил ладони лодочкой, приложил их к губам и крякнул очень досто-верно.
Лика последовала его примеру. Сначала у нее получилось какое-то «Ква».
Радищев снова крякнул. Лика беспомощно квакнула. Она старательно надувала губы, но вместо кряканья снова и снова раздавалось достоверное «Ква».
- Лягушки поют – это к дождю, - сказала старуха Пидантер и выставила на ка-пот своих «жигулей» эмалированную кастрюльку.
- Смотри, старуха Пидантер выставила на капот кастрюльку, - сказала молодая из запорожца. – Это к дождю.
Тут же из окон запорожца выдвинулись жестяные желоба.
В следующий момент началась цепная реакция. Во всех транспортных жилищах забрякала посуда, и капоты, крыши обросли мисками, кастрюльками, тазиками.
 
Между тем, Радищев махал крыльями, изображая утку, Лика тоже замахала крыль-ями и крякнула пару раз очень достоверно.
 
Этот кряк подействовал на генерала Залупова, как манок на дичь, он тут же выхва-тил из своего лимузина двухстволку и выстрелил дробью в сторону троллейбуса.

 Дробь пробила картонку в окне троллейбуса и сбила с Лики берет.

 - Свистнуть или крякнуть это уж кому как нравится, - проговорил Радищев, под-нимая с пола продырявленный дробью Ликин берет. - Но зачем звонить? Тем бо-лее, что я и кнопку давно уже выковырял...
 - Да, меня здорово тряхнуло током, - призналась Лика.
 - Ну вот видишь... Жалко, что не убило...
 - Прости - привычка, - сказала девушка и улыбнулась так, что ее сразу хотелось простить. - Сила привычки. Вся эта другая, старая, добрая доЕбновская жизнь была так давно, я была тогда совсем маленькой, вот такусенькой, а вот запомнила, что надо не крякать а звонить, и привычки теперь живут во мне как вирус. Например, сегодня по дороге к тебе я забылась и долго ждала троллейбуса. Смешно, правда? Я ждала троллейбуса.
 - Вы ждали не троллейбуса.
 - Откуда ты, вы знаете? - смутилась Лика.
 - Это подсознание. Что напоминает вам, тебе троллейбус с поднятыми штанга-ми?
 - Кузнечика.
 - _Вот именно. Кузнечик- самец! А ожидание троллейбуса в наше нестабильное время - это то же самое, что и ожидание кузнечика-самца - мужчины, у которого стоит, как штанги на крыше троллейбуса в утреннюю пору, - увлекшись, Антон да-же показал согнутой в локте рукой как стоит и где стоит.
 - А у вашего всегда лежат, - с сожалением вздохнула Лика.
 - Сегодня утром встали, - похвастался Радищев.
 - Я так рада.
 - Я даже успел яйца сварить.
 - Это так образно, - снова смутилась Лика.
 - А ваше яйцо лопнуло.
 - Почему мое?
 - Потому что мое никогда не разбивается.
 - А что означает лопнувшее яйцо?
 - Лопнувшее яйцо, моя дорогая славная девочка, означает... - Радищев возбуж-денно задышал и двинулся на Лику.
 Он нагнулся к ней с вожделенным взглядом. Она закрыла доверчиво свои близо-рукие глаза и вытянула, подставила ему свои губы, но он глядел сквозь, через пле-чо, где стояла банка с яйцами. Перегнувшись через девушку, он наконец дотянулся до банки, ловким отточенным движением руки выудил оттуда целое яйцо, быстро его очистил и съел. Она очнулась оттого, что капля желтка капнула ей на нос.
 - Что означает лопнувшее яйцо? - переспросила Лика.
 - Лопнувшее яйцо, - немного отрыгнув, продолжал Радищев изрядно потеплев-шим голосом. - Лопнувшее яйцо означает разбитое сердце, отсутствие взаимности. Ваш избранник не хочет вас, не замечает...
 - Не замечает... - вздохнула Лика, - Яйцо не врет.
 - А может быть у него только одно яйцо и он импотент? - встревожился вдруг Ра-дищев.
 - Одно яйцо? - испуганно переспросила Лика, скользя торопливым взглядом по длинным в цветочек трусам Александра Петровича, - Нет, нет, надеюсь, что нет...
 - Впрочем, яйцо может означать и просто яйцо, - резко переменил тему Радищев, облизываясь и вновь устремляя вожделенный взгляд на банку с уцелевшим яйцом. - Оно может быть простым лопнувшим яйцом, которое сиротливо лежит в банке и ждет чтобы его съели с солью и маленьким кусочком черного хлеба с маслом, хотя можно и без соли, и без хлеба. Вы, ты... конечно не хотите съесть это невкусное гадкое разбитое яйцо. Может быть, вы вообще не хотите есть?

 - Нет, нет, - сглотнув голодную слюну, радостно отказалась девушка, - Я уже по-завтракала со своими двумя сестрами в вишневом саду. Мы зажарили чайку в честь назначения старшей сестры Маши-****и наркологом у Ебнова. Ты скушай мое яй-цо.
 - Да, это будет хорошо! Очень хорошо! Мне будет приятно, что такой человек, как вы, скушает мое сердце, то есть яйцо... Разбитое как мое сердце... Нет, нет, вы не думайте, я не жалуюсь, - самозабвенно тарахтела Лика, с трепетом наблюдая, как Александр Петрович, совершенно не вникая в ее слова, жадно выедал остатки белка из скорлупок. - Я так счастлива! Как самка! Прийти утром по влажным от мочи улицам сюда, в этот ржавый облезлый троллейбус, увидеть, как ты скушаешь яйца, свое и мое, услышать твой красивый, вечно ворчливый голос, несущий ка-кую-то милую чушь...
 - А в Африке небось жарко, - еще более сыто отрыгнув, произнес насытившийся Радищев. - А у негров нет зонтиков.
 - Ты, вы такой необыкновенный... Думаете о неграх в Африке, и совсем не думае-те обо мне... Ничего не знаешь, но обо всем умеешь говорить, все так объясняешь... А я обыкновенная, ничего не могу объяснить... Я просто люблю тебя... И хочу...
 - Ага, - произнес Радищев, и Лика поймала на себе его упорный, сосредоточен-ный взгляд. Она снова закрыла глаза и выпятила губы, ожидая поцелуя, но вместо этого услышала взволнованное:
 - Желток!
 - Что? - еще не открывая глаз и продолжая надеяться, переспросила Лика.
 - У тебя на носу желток!
 - Где?
 - Вот здесь на самом кончике.
 - Это капнуло с твоего яйца, - оправдывалась Лика, сведя глаза к переносице, чтобы увидеть заветную каплю.
 - Сейчас я ее съем! - радостно сообщил Радищев и укусил Лику за нос. Лика вскрикнула.
 - Извини, промахнулся.
 - Ничего, это было даже приятно, - улыбнулась сквозь слезы Лика. - А что озна-чает капля?
 - Капля к дождю. - сообщил Радищев, - Надо запросить прогноз погоды в Херо-метцентре.
 Он вошел в кабину и нажал кнопку на пульте.
 - Какого хера?... - привычно отозвался Херометцентр.
 - Мне прогноз, - с серьезным видом переспросил Радищев.
 - Плохой, или херовый? - поинтересовался Херометцентр.
 - У нас тут капнуло. - сообщила Лика.
 - Тогда накапай и мне, сука, - развязным голосом потребовал Херометцентр.
 - По-моему, у них похмелье, - сказала Лика. -Когда хана и все до фени. Это мне нарколог Маша объясняла.
 - Но я же не могу ему накапать.
 - Так жить нельзя, - снова выдал динамик.
 Радищев размахнулся и раздраженно ударил кулаком по пульту. Пульт захрипел, рыгнул и выдал напоследок:
 - По сведениям Херометцентра завтра... ****ец...
 - Все правильно! Все верно! - впал вдруг в отчаяние Александр Петрович. - Так жить нельзя! Дальше ****ец!
 - Ну что ты, что ты, - старалась успокоить его Лика. -
Сегодня вот Перегаров электричество дал, а завтра Ебнов, может, протрезвеет и пустит говно, то есть воду...
 - То-то и оно, что говно, а должна быть вода! И не завтра, а сегодня, всегда! - из отчаяния Радищев также внезапно впал в патетику. - Мы должны жить не в трол-лейбусе, а в квартире! Генералом должен быть не Залупа, а президентом не Ебнов! - почти прокричал в запальчивости Александр Петрович и в это время раздался требовательный стук в окно.
 - Ну зачем ты так? - прошептала испуганно Лика, - Жили бы себе и с говном, и с Залупой... За такие слова нас оставят и без этой малости.
 - Эй, лето****ец! - раздался за окном выкованный на плацу голос. - Это я, гене-рал Залупов! Я знаю, что ты проснулся! Уже и яйца варил! Лучше сам отзовись! Не имеешь права прятаться, потому как лето****ец и глас народа! Не отзовешься - вышибу окно кирпичом!
 - Если кирпичом, стало быть по-соседски, - шепотом успокаивал Лику и себя Радищев. - Стало быть, не по казенному делу.
 - Чего кричите? Чай не на плацу! - уже уверенным в себе классиком выглянул Александр, приоткрыв окно.
 - Не кричу я! Я не кричу! Просто говорю с тобой, балбес! - продолжал брызгать слюной Залупов. - А если голос у меня такой - так это от рождения! А еще контузия на службе отечеству! Во! Шрам видишь? - он тыкал себя по лысине, которую пере-секал причудливый шрам от удара Клавиным утюгом, делавший генерала действи-тельно похожим на его прозвище. - И что я вижу за свои заслуги? Одни обиды и оскорбления!
 - Да кто вас обижает? Вас, пожалуй, обидишь... - как мог, успокаивал разбуше-вавшегося генерала Радищев.
 - Кто меня обижает? А ты не знаешь? Эти сукины дети из говенного "Москви-ча" опять нассали в мой багажник! Сегодня они только ссут, а завтра, подумать страшно, сынок! Завтра! Что будет завтра? Завтра они насрут! Ты должен это собы-тие зафиксировать и сообщить куда надо!
 - Но я летописец, а не доносчик!
 - Вот и опиши. Художественно. Я же не прошу тебя трахнуться с этой институт-кой. Я прошу тебя написать! Хотя можешь и трахнуться, когда напишешь.
 - А вы никогда не задавались вопросом, вмешалась в разговор Лика. - Почему они нассали именно в ваш багажник?
 - А что это за вопрос, сынок? Это, сынок, говно а не вопрос! - продолжал генерал кричать Радищеву, не обращая внимания на Лику, - Козлу понятно: куда приятнее нассать в ЗИЛ, чем в "Запорожец", или троллейбус.
 - Вы же сами им первый гадите! - Лика говорила с Залуповым приторно, как с душевнобольным, - Нельзя же так, голубчик: то дохлую крысу подбросите, то го-лый зад покажите, а то еще хуже - неприличную голову! А на прошлой неделе та-кую рожу скорчили, что младшенький засранец раньше на полгода заговорил и все нецензурными словами!
 - Все Ебнов, сынок, демократ херов. Унитазы вместо пушек! Стрелять нельзя! А жопу показать можно! Жопу или голову - это все равно! Это конечно хорошо, сы-нок, что мы стоим здесь с тобой и говорим куда можно ссать, а куда нельзя! Это свобода, сынок! Но на хера мне сдалась эта свобода, сынок, если стрельнуть нель-зя! Залупова может обидеть каждый, а вот дать ему стрельнуть!...

 - Стрельнуть нельзя? А это что? - Лика сунула под нос генерала свой изрешечен-ный дробью беретик.
 - Что она мне в нос тычет своим ситечком?! - продолжал общаться с Ликой в третьем лице Залупов.
 - Я крякнула, а вы залпом! - журила генерала Лика.
 - Залпом? Да, был я когда-то Залповым, а теперь Залупов!
 Генералу стало себя жалко и он всхлипнув, зарыдал навзрыд, выплакивая все не-выплаканные обиды.
 - Был Залпов, а стал Залупов! Залпов-Залупов! А кому какая разница! Нассать на Залупова! Насрать на Залупова! - причитал генерал сквозь слезы.
 - Ну что вы расслабились, Залупов! - пытался ободрить его Радищев, - Залупов должен быть твердым! Иначе это никакой уже не Залупов!
 - Вот, оботритесь, Залупов, - не в силах больше смотреть как генерал размазыва-ет свои лазурные сопли задервеневшим рукавом френча, Лика протянула ему свой белый кружевной платочек. Генерал выхватил платочек из рук девушки и начал мстительно в него сморкаться.
 - Заяц, ко мне! - раздалось хриплое мецосопрано со стороны черного ЗИЛа.
 Генерал Залупов заметался испуганно перед троллейбусом, пытаясь куда-то спрятать платочек от ревнивой Нюры. В панике он промахнулся мимо кармана и сунул платок в широко распахнутую ширинку своих генеральских галифе.

 - Я сказала: ко мне! - вновь прозвучала команда.
 Генерал, прижав уши к лысине, короткими зигзагами в легкую присядку бросил-ся к "ЗИЛ"у, возле которого в монументальной позе стояла угрожающих размеров женщина с гигантской сковородкой за спиной и нехорошим выражением на лице.
 - Что это у тебя там, зайчик? - спросила она с тошнотворной нежностью подбе-жавшего с тихим поскуливанием Залупова. - Что это за тряпочка?
 - Где? - с чистым наивным глазом переспросил генерал, опуская голову по горя-щему взгляду жены. Он увидел, что кружевной край платочка предательски тор-чит из ширинки.
 - А вот здесь! - выкрикнула генеральша и широко размахнувшись снизу вверх чугунной сковородкой попала точно в цель между ног генерала.
 
 В этот самый момент Мудазвонов ударил молотком по шпенделю на своем Еб-номобиле и от яиц генерала пошел такой металлический перезвон, как будто кто-то ударил в колокола. Залупов с выражением боли и удивления за свои металлические яйца поклонился Нюре в ножки, но следующий удар сковородкой наотмашь в лоб заставил его так же стремительно разогнуться и, перевернувшись через голову, распластаться на капоте ЗИЛа.

 Залупа не стал залеживаться и правильно сделал. Не успел он скатиться с капота, как мощный удар Нюриной сковороды снес напрочь правое крыло. Плюхнувшись мешком вниз, Залупа юрко протиснулся в узкую щель под ЗИЛом. Почувствовав безопасность он тут же ободрился криком:
 - В щели Залупа как дома! В щели Залупу не тронь!
 - Я тебе устрою щель, залупа ты стоптанная!
 С этим криком Нюра несколькими мощными ударами выбила сковородкой кир-пичи из-под массивного корпуса машины. Несколько тонн металла с грохотом, подняв клубы лохматой пыли, осело на асфальт, погребая под собой славного За-лупу, а сверху как на постамент монументальным надгробным памятником взгро-моздилась Нюра со сковородой.
 - Ну что, сдаешься, гандон штопанный?! - крикнула она уже не так агрессивно, уже жалея своего непутевого мужа.

 Но никто не ответил ей. Только пыль с тихим шорохом опускалась на асфальт. Бабы жалостливо захлюпали носами, мужики зачесали затылки и яйца и смачно заплевались. Но в это время метрах в десяти с гулким скрежетом отодвинулась ржавая крышка люка канализационного коллектора, и оттуда появилась ободран-ная, окровавленная голова Залупы, над головой в высоко поднятой руке генерал держал кружевной платочек. Это был белый флаг капитуляции. На Нюру платочек подействовал, как красная тряпка на разъяренного быка.

 - Пленных не брать! - яростно заорала Нюра и ринулась на Залупу сверху вниз как разъяренный коршун на затерявшегося маленького лысого цыпленка.
 
 Бабы зарыдали. Мужики снова схватились за яйца и обильно заплевались. По-ложение генерала было трагическим до неприличия. Он напоминал окровавленную торчащую из земли залупу, на которую с близкого расстояния была выпущена ра-кета класса "земля-земля". Рука Нюры занесла сковородку далеко назад, за голову, обильная грудь как мощный ракетоноситель устремляла ее к цели.

 И в это время в толпе раздался громкий вздох:
 - Эх, Залпов, голубчик...
 И шепот этот прозвучал для загнанного генерала, как грохот залпа множества орудий.
 - Залпов, Залпов...,- неслось со всех сторон.
 И действительно, генерал вдруг преобразился. Это был уже не загнанный в дыр-ку Залупа, а бравый лейтенантик Залпов, тот самый в кого за выдающиеся усы и лихой кучерявый чуб без памяти влюбилась молоденькая медсестра Нюрочка. Ню-рина рука со сковородкой замерла на лету. Она вдруг увидела, как наяву, как вчера, себя молодую под ручку с бравым Залповым, уже полковником.
 - Каков молодец! - воскликнул седой генерал, сладострастно заглядываясь на Нюрину заметную грудь, - Быть тебе генералом, а ей генеральшей!
 И вот уже пьяный в стельку штабной писарь составлял указ о производстве Зал-пова в генералы. Заплетающимся языком он диктовал сам себе текст:
 - Произвести полковника Зал..., Зал..., Залупова...
 Написал и уронил лицо на приказ.
 - Но я же Залпов, Залпов, а не Залупов... Могу быть хоть Заповым, хоть Зоповым, но только не этим.
 - Приказ уже подписан, - сердился седой генерал, - Так что если хочешь, сво-лочь, быть генералом, становись Залуповым, а нет, тогда, козел, оставайся полков-ником хоть Залповым, хоть Зоповым.
 - Хочу быть генеральшей! - висла на шее у Залпова грудастая Нюра. - Хорошая фамилия Залупов! Очень даже строгая мужественная фамилия!
 - Ладно, согласен. Генерал он и есть генерал хоть Залпов, хоть Зопов, хоть Залу-пов.
 Вот такие воспоминания пронеслись перед мысленными взорами собравшихся в эти короткие мгновения.
 - Стать! Смырна! - зычно скомандовал генерал.
 И Нюра замерла, как вкопанная, со сковородкой наперевес. И все тоже замерли.
 - Слушай мою кома...! Рысью, шашки наголо! За мной к светлому будущему! Марш! На Ебного! На штурм! Долой Ебного! Да здравствует Залпов!
 Он уже вылез из коллектора, толпа колыхнулась призывно вся за ним и в этот момент маленькая чумазая девочка спросила, дернув генерала за галифе:
 - Дяденька, а говно уберешь?
 - Говно? Убирать? - переспросил генерал и как-то сразу сник.
 - А мы, деточка, носики заткнем..., - промямлил он.
 - Эх, начал как Залпов, - вздохнула Нюра, - А кончил, как Залупов. Все спустил... Беги! - разрешила она, снова замахиваясь своей сковородкой. Генерал обреченно побежал, тихо приговаривая на ходу:
 - Только не по голове, только не по голове...
 Нюра дала ему фору в десять шагов и бросилась следом.

 А в это время на перекресток выехал человек на велосипеде в форменной фураж-ке и с цифрой 786748399346 на медной бляшке. Велосипед его развязно дребезжал, а сам он счастливо улыбался, потому что от рождения был немного идиотом. Он даже успел произнести свое идиотское:
 - А хорошо!...
 И как раз пересек огненную линию между Нюрой и генералом. А сковородка уже летела, а генерал уже пригнулся, и сковородка попала своей серединой как раз по идиотской улыбке почтальона. В воздухе мелькнули его ноги, зубы, велосипед, и он непринужденно улегся на мокрый асфальт.
 - Убили! Грохнули! Кокнули! - раздался традиционный на Руси женский крик. - Почтальона замочили!

 Все бросились к безжизненному телу. Нюра, присев на колени, приподняла голо-ву, на лбу которой стремительно набухала большая лиловая гематома. Идиотская улыбка навечно застыла на бессмысленном лице.
 - Не имеет права отдыхать!
 - У него рабочий день!
 - Чего разлегся!
 - Чего зубы разбросал!
 - Почту рассказывай!
 - Расслабился, как хер у пьяного ежика!
 Но почтальон на крики не реагировал, поэтому Нюра решительно встряхнула его и ударила пару раз головой об асфальт, что то зазвенело.
 - Видать мозги звенят!
 - Мозгов у него нет - он идиот!
 - Может зубы?
 - Зубы детишки собирают по асфальту.
 - Без мозгов и без зубов, а звенит!
 - Тряхни-ка его еще разок!
 Нюра тряхнула почтальона с новой силой. Он опять зазвенел.
 - Глянь-ка чего у него в руке!
 - Это звонок! У него в руке велосипедный звонок!
 - Какая, однако, сволочь: разлегся и звонит!
 - Давить таких надо! - возмущалось население.
 - Подождите! Не давите! - встал на защиту почтальона подоспевший к месту происшествия Радищев. - Это он подает сигналы! Он хочет что-то сказать! Он го-ворит! Он что-то говорит!

 Собравшийся вокруг народ только сейчас обратил внимание на то, что губы поч-тальона быстро, быстро шевелятся, издавая звуки, напоминающие одновременно шорох велосипедных шин по мокрому асфальту и легкое попукивание.

 Любопытная Нюра припала своим хрящеватым ухом к разбитым устам почталь-она и сообщила то, что ей удалось разобрать:
 - Ееама! Сося!
 - Сося? Чего сося? Может он голубой, - предположил генерал. – Так мы его сей-час
 - Бред какой-то, - обиделся Радищев.
 - Нет, не бред, - вмешалась в разговор Лика. - Это означает: телеграмма срочная! Мой дедушка похоже говорит. У него тоже зубов нет.
 - Бабушка выбила? - посочувствовал Залупов.
 - Сами выпали. Дедушка водопроводную воду пил.
 - Говно пить - все выпадет! - вздохнул Залупов.
 - Да тише, ты, залупа с бантиком! - прикрикнула на генерала Нюра, - Он дальше чего-то высвистывает! "Писаю иищую", - передала она новую дребедень.
 - Обоссался, родимый, - пожалела обязательная при таком стремном деле ста-рушка.
 - Это означает, - снова вмешалась Лика. - Писателю Радищеву.
 - Еебня, - продолжала вещать Нюра.
 - Деревня, - не моргнув глазом, переводила Лика.
 - Маииииии.
 - Малые.
 - ***ки.
 - Ну это ясно и идиоту, то есть мне, - снова вклинился в разговор неугомонный генерал. - Телеграмма из деревни где живут мужики с маленькими членами.
 - Нет, ***ки означают Гавнюки, - вежливо поправила генерала Лика. - Телеграм-ма из деревни Малые Гавнюки писателю Радищеву!
 - А об чем телеграмма-то? - горячился народ.
 - Об их маленьких члениках! - подсказывал генерал.
 - Заткни фонтан! - рявкнула Нюра и отмахнулась от назойливого генерала сково-родкой. Залупа лег рядом с почтальоном.
 - Чахуеф, - продолжила Нюра связь с миром обезумевшего, звонившего переоди-чески в звоночек почтальона.
 - Чапай..., - переводила Лика.
 - Псих...
 - Жив!
 - Писюхай!...
 - Приезжай! Получается, действительно, какая-то бредятина, - подвела итог Ли-ка: - "Срочная телеграмма писателю Радищеву из деревни Малые Гавнюки. Чапай жив. Приезжай!" Полная ахинея!
 - Жив старый хер Чапай! - всхлипнул, очнувшись, Залупа.
 - Нет, это не ахинея! - горячо возразил Александр Петрович. - Это Чайка! Это Буревестник освобождения! Если он выжил сам, то должен знать, как выжить, и научить нас всех! Я должен ехать! Я должен найти его!
 - Тише ты, троллейбусом перееханный! - по-доброму перебила его Нюра. -Этот почтовый идиот еще чего-то телеграфирует.
 Население чутко затихло.
 - Еп..., - передала Нюра.
 - Еб, - перевела Лика.
 - Тою...
 - Твою...
 - Мась!
 - Мать! Все вместе звучит так, - произнесла Лика, привыкшая относиться ответ-ственно к любому идиотскому делу: - Еб твою мать!
 - Ах, еб твою мать! - радостно повторила Нюра Залупова и поцеловала почтальо-на в разбитые уста как родного. - Он сказал: еб твою мать!
 - Еб твою мать! Еб твою мать! - словно весенние ручейки зазвенели радостные голоса собравшихся.
 - Значит будет жить! - определил генерал. - Мазолистый паренек. Я ему головой обязан! Дай-ка я тебя поцелую, хоть ты и идиот!
 И он смачно расцеловал позванивавшего почтальона.

 Следом за генералом все собравшиеся стали подходить и целовать почтальона, так что он судорожно зазвонил в звоночек и задрыгал одной ногой, потому что на вторую присела отдохнуть сердобольная старушка.

 Вечером в облупленном троллейбусе собрались самые уважаемые люди Большого Перекрестка. Здесь были: старуха Пидантер, слесарь Мудазвонов, генерал Залупов, генеральша Нюра со сковородкой, безумный, беззубый почтальон, Александр Пет-рович Радищев и Лика за стенографистку. Остальное любопытствующее население размазывало сопли по окнам троллейбуса. Каждый из собравшихся отличался яр-кой индивидуальностью, или как выражалась Нюра: "Был по-своему идиотом".

 Старуха Пидантер большую часть времени спала, а когда не спала, курила папи-росы и ругала власти.

 Гена Мудазвонов, в следствие постоянного лежания под Трахномобилем и уда-ров железом по железу, был почти глух и слеп. Во время разговора он подносил лицо к самому рту говорившего, чем вызывал аппетитное желание укусить себя за нос. В конце разговора он всегда яростно возражал по устройству отдельных узлов Трахномобиля независимо от темы разговора.

 Генерал Залупа после утренних потрясений был весь перебинтован, бледен и плаксив. Он то баюкал свою загипсованную ногу, то плакал, то залихватски сви-стел.

 Нюра за свист била Залупу сковородкой, а в остальном была вполне терпима.

 Почтальон был в подсознании. Он лежал тихо на заднем сидении, но иногда под-нимался и говорил: "Чахуеф псих!" или "Еп тою мась!", или ничего не говорил а просто улыбался всем беззубой идиотской улыбкой и снова падал вниз.
 Лика не падала, не свистела, но тоже выглядела по-идиотски, потому что следила за Радищевым влюбленными глазами и записывала всю чушь, которую он молол.
 Радищев молол чушь:
 - Так, соберем все факты воедино!
 - Соебем! - повторял бессмысленно почтальон и опадал головой вниз.
 - Да, поебемся! - радостно соглашался генерал и тут же получал сковородкой по лбу.
 - Что было сегодня утром? - спросил собравшихся Радищев.
 - Обещали пустить говно, то есть воду, а дали ли****ричество, - вспомнила хо-зяйственная Нюра.
 - Ебнов - мудак! - проснулась Пидантер.
 - Затем я вскипятил яйца, - продолжил Радищев.
 - И сварил хер! - встряла вредная Пидантер.
 - А потом пришла Лика и сказала, - вспомнил Радищев, но тут же забылся, - Чего ты там сказала?
 - Я сказала, что я тебя..., - смущенно начала Лика, - А потом у тебя лопнуло яйцо, и я ждала троллейбуса...
 - Она ждала троллейбуса! Вы понимаете? Троллейбусы давно не ходят, а она ждала!
 - Чокнутая, - решил генерал и отодвинулся на всякий случай подальше.
 - Она ждала троллейбуса, но она ждала не троллейбуса!
 - Нет! Главное в трахномобиле трахностартер! - горячо возразил Мудазвонов.
 - Она ждала не троллейбуса, а мужчину, самца!
 - Е… То. ма…! - удивился почтальон и упал лицом вниз.
 - Сексуальная маньячка! Лесбиянка! - генерал даже плюнул брезгливо и отодви-нулся еще дальше. – Трахаться с троллейбусом!
 - А мужчина для женщины это что?
 - Шпенделем в трахностартер! Шпенделем! - горячо спорил о своем Мудазво-нов.
 - Правильно мужчина - это шпендель, лидер! А потом прибежал генерал и за-орал...
 - Залупов - мудак! - вставила Пидантер.
 - Чего я заорал? Мало ли чего я заорал! Чего с идиота контуженного возьмешь? Если им нравится справлять малую нужду в мой багажник, пусть справляют! Пусть даже большую нужду справляют! Пусть все справляют! А для чего же тогда ба-гажник? Для того чтобы в него справлять нужду. Только не надо, не надо мне со-вать ваши провокационные платочки!
 - Ага! Вот мы и подошли к самому главному! Мы подошли к Нюре!
 - Чего это вы ко мне подошли? - обиделась Нюра. - Я сама к кому хочешь подой-ду! Так подойду! Мало не покажется ! - и она замахнулась сковородкой.
 - Сковородка! - воскликнул Радищев. - Говно, Яйца, Лика, троллейбус, Залупа, платок, Нюра, сковородка...
 - Больно, - подсказал Залупа.
 - Трахногенератор ! - встрял опять не по делу Мудазвонов.
 - Е… то ма! - одарил всех идиотской улыбкой почтальон и снова провалился на сиденье.
 - Почтальон! За сковородкой появился почтальон! - просиял Радищев. - Он поя-вился и сказал! Что он сказал?
 - Про маленькие члены, - вспоминал генерал.
 - Сказал, что облегчился ехая! - сообщила Нюра.
 - Чапаев а-псих! - тут же с готовностью чихнул почтальон.
 - Чапай – не псих, Чапай – козел, раз в такой момент утоп! - очнулась Пидантер.
. - Вот! - воскликнул Радищев. - Вот мы и у цели! Мы выстроили цепь от говна к Чапайу! Чапай не псих и не козел, потому что он не утонул. Жив легендарный ге-рой, о котором сложено столько былин и анекдотов! Жив защитник слабых и обез-доленных женщин! Он не утонул, он выплыл! И где?...
 - В говне! - ляпнул Залупов.
 - Абсолютно верно! Он выплыл в деревне Малые Гавнюки! - подытожил Алек-сандр Петрович.
 - Не позволим! - отозвалась критичная Пидантер.
 - Что? - с болью в голосе спросил Александр Петрович.
 - Через плечо не горячо? Лучше пусть утопнет, чем в говне выплывать! - отреза-ла Пидантер. – Лучше утонуть в Урале, чем жить в деревне с таким названием.
 - Ты с такой фамилией можно жить, а в такой деревне нельзя! А мы по твоему где живем? Мы в говне житвем! И в говне будем жить всем врагам назло! - тут же бросилась в атаку Нюра.
 - Врежь ей Нюрка, может одумается! - поддержал жену Залупов и залихватски свистнул. За что тут же получил сковородкой по лбу.
 - Но такой деревни, действительно, нет на карте, - подала первую разумную за все заседание мысль Лика.
 Все тут же замолчали и перевели опустошенные внезапным сомнением взоры на тщедушную фигуру Радищева.
 - Ну-тес, - произнес Александр Петрович магическую присказку живых класси-ков и достал из кармана рубашки маленькие, с круглыми окулярами очочки. Одно очко было лопнутым и покрыто паутинкой тончайших трещин, а второе было сильно заплевано, поэтому, когда Радищев водрузил их на нос, он совершенно ос-леп.
 - Очки напялил! Аккуляры нахлобучил! Пенсну надел! - раздались голоса за ок-нами троллейбуса, разнося великую весть.
 - Ну это он дал!
 - Довели!
 - Достали!
 - Он же в этих окулярах не видит ничего!
 - Значит, особый случай!
 - Сейчас что-нибудь скажет!
 - Щас отчебучит!
 Радищев слепо зашарил руками по лицам собеседников, а потом глубокомыс-ленно произнес:
 - Что есть говно?
 - Живем мы в нем, - рубанул правду матку Залупа.
 - Логично, - согласился Радищев. - Говно - это среда обитания!
 - И среда, и четверг, и пятница, и субота... - добавила Нюра.
 - Среду обитания наносят на карту?
 - Ее ложут, а не носят! И ложут в мой богажник! - жаловался Залупа.
 - Правильно! А что такое Малые Говнюки? Это малая часть этой большой сре-ды!
 - Мало срут, значит, - пояснил генерал.
 - Недосрача получается. - отозвалась Пидантер.
 - Теперь мой ответ бабушке Пидантер! Вы сомневались, что Чапай мог выплыть в районе Малых Гавнюков. Все мы знаем речку Мочу, на берегу которой видимо и находятся Малые Гавнюки. Эта речка через разветвленную систему канализации и сточных канав сношается с другими подобными себе речками, речушками, лужами и отстойниками по которым Чапай мог доплыть от бурной реки Урал до спокойной Мочи. Здесь он почувствовал свою потребность и вышел на берег.

 - По какой потребности: большой или малой? - уточнил задетый за живое Залу-пов.
 - Конечно по большой! - обиделся за Чапая Радищев. - Уж такой он человек - Чапай! Человек с большой буквы, значит и нужда у него большая!
 - А-псих! - подал слабый голос почтальон.
 - Конечно псих, если его так долго по Моче носило? - все сомневалась бабушка Пидантер.
 - Так он же против течения плыл! И не все время, а только ночами, чтобы не об-наружить себя перед врагом. Зимой реки вставали подо льдом и тогда Василий Иванович вмерзал в лед и ждал весны. Весной он снова оттаивал и плыл дальше. Летом ночи короткие. Только запоет петух, забрезжит рассвет, Василий Иванович загребает к берегу...

 ПЕРВОЕ ВИДЕНИЕ РАДИЩЕВА

 ... По небольшой мелководной речке, часто по-собачьи загребая руками, плыл Ва-силий Иванович Чапай. Вот он встал и воды ему оказалось по колено. Бурно отрях-нувшись от воды, Чапай вышел на берег и смачно чихнул:
 - Апчхуй!
 - Будь здоров, дорогой Василий Иванович, - раздался из темноты голос генерала Залупова.

 Видение прервалось, все снова оказались в троллейбусе и направили осуждаю-щие взоры на смущенного генерала.
 - Извиняйте старика, растрогался, не удержался, - извиняющимся голосом бор-мотал Залупа, с опаской оглядываясь на Нюру. - Такой он мне родной! Так бы я его, лапу, и расцеловал!
 - Пидараст херов! - не удержалась Нюра и тронула генерала сковородкой.
 - И вот, вышел Чапай, стало быть, на берег, - продолжал с воодушевдением Ра-дищев.
 И все собравшиеся повернули свои обезумевшие лица в темноту за окнами.

 ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕРВОГО ВИДЕНИЯ РАДИЩЕВА.
 
 Василий Иванович снова набрал воздуха в легкие и чихнул.
 - Какое слово из трех букв там черти носят? - раздался из темных прибрежных кустов ласковый женский голос.
 - Мой слово из трех букв, Василия Ивановича Чапая! - громким шепотом ото-звался Чапай.
 - Тогда я Анка Пулеметчица! Залазь перепихнемся!
 Без лишних вопросов Василий Иванович полез напролом в кусты, проворно снимая мокрые подштанники.
 - Это кто мне на яйца наступил? - раздался из кустов грубый сонный мужской голос.
 - Спи дальше, пьяная собака! Это Чапай! - отвечал женский голос.
 - Вот сволочи, чего только не придумают чтобы по-еться, - проворчал мужик и громко захрапел.

 Кусты тут же зашатались, затряслись, затрещали.
 Но вот все стихло и появился Чапай напяливая подштанники.
 - Где тут еще искалеченные женские судьбы? - спросил он сочувственно в темно-ту.
 - Здесь мы! Здесь! Василий Иванович! - раздались из всех прибрежных кустов блудливые женские голоса. - Трахни нас, родимый, чтобы жизнь наладилась!

 - Вот так пробирался народный герой Василий Иванович от берега к берегу, от куста к кусту...
 - От юбки к юбке! - добавила правдолюбивая Пидантер.
 - И везде его встречали как родного, - вел свой рассказ Радищев.
 - Эх, помню как-то раз на учениях в стогу кувыркались вдвоем... - мечтательно подхватил Залупа и покосившись на ожившую Нюрину сковородку, невпопад за-кончил: - с начальником штаба.
- Е.. то мась! - порадовался за генерала почтальон.
- Ага с мазью в самый раз, - подтвердил Залупов.
 - Вдвоем хорошо, - согласился Радищев. - Но лучше втроем. Один ослабел, дру-гой поможет!
 - Втроем? Групешник с замполитом? Не пробовал! - расстроился генерал.
 - И не попробуешь! - сказала Нюра и огрела генерала между ног.
 - Предлагаю в групешник для посещения Гавнюков и поиска Чапая самого Залу-пова, меня и Мудазвонова, - предложил Радищев.
 - Залупов не может - он калека, - ответила за мужа Настя.
 - Я не калека! - обиделся внезапным тенором генерал, держась за смятые яйца.
 - Будешь, - твордо пообещала Нюра.
 - А у меня Трахмобиль! - возразил Мудазвонов.
 - А у меня геморой - я же не хвастаюсь! - урезонила его бабушка Пидантер.
 - Чафаеф шиф! - очнулся Почтальон.
 
 Лучше бы он не вылазил, лучше бы молчал, потому что правый, не заплывший синяком глаз Залупы тут же уставился на него.
 - Вот его возьми в Гавнюки. Он все равно без зубов и без мозгов здесь бесполез-ный болван, а как представитель народа, как член для общей массы очень даже сгодится!
 - И вид у него, - вставила Пидантер, - когда рот не открывает, не пускает слюну, не трясет ногой, не шевелит ушами и не роняет голову, вполне представительный для члена. Это я вам со всей ответственностью говорю сама, как бывший член.
 - Вот-вот, - поддержала старушку Нюра, - сам нашамкал сам пусть и расхлебыва-ет.
 - Я тоже хочу расхлебывать, - подала свой голос Лика, - Я за тобой хоть в Мочу, хоть в Гавнюки, хоть к черту, хоть к Чапаю!...
 - Нет, Лика, - ласково, но твердо отказал Антон, - ты останешься в троллейбусе и будешь варить яйца...
 - Они ж у тебя и так вареные! - вставила Пидантер.
 - Будешь поддерживать очаг, и расскажешь обо мне и почтальоне детям...
 - Но мы же не успели...
 - Усыновишь и расскажешь!
 - Но я не хочу чужих! Я хочу наших!
 - Действительно, трахни ее, сынок, на прощанье! - поддержал Лику прямоли-нейный Залупа. - А детишек мы всем миром воспитаем! И пусть гадят потом в мой багажник.
 Все растроганно зашмыгали носами.
- Спасибо, старый солдат! - впал в патетику Радищев, смахивая с грязной щеки скупую мужскую слезу. - Но сейчас слишком поздно...
 - И у меня минструация, - добавила извиняющимся голосом Лика.
 - Ебля отменяется! - постановил Залупа.
 - И яйца! - повторил как заводной почтальон.

 Утром, когда слесарь Ебнов еще спал в своем вагончике
с наркологом Машей ****овой, и громкоговорители разносили по туманным ули-цам их пьяный храп и сопение, вокруг облупленного троллейбуса уже копошился разнообразный народец, пришедший попрощаться с отважными путешественника-ми. Каждый стремился внести свою посильную лепту в историческое событие. Од-ни что-нибудь несли: перегоревшие пылесосы, ржавые утюги, сухари, обглоданную воблу, веревочки от колбасы, рваные валенки, старые газеты, кусочек мыла, левую калошу и прочую дрянь. Другие, напротив, старались что-нибудь урвать на память об отважных путешественниках: кусок одежды, подметку, пуговицу, волос... В ре-зультате почтальон остался лысый и без штанов, а у Радищева пропали ботинки.

 Нюра с Залупой производили отбор всех приносимых вещей. Самую бесполез-ную дрянь они совали в огромный мешок, свисавший за спиной почтальона, а по-лезную и съедобную дрянь тащили украдкой к себе в ЗИЛ.
 Больше всего Залупу заинтересовали две противотанковые гранаты, которые принес шестилетний мальчишка с матерной наколкой на плече.
 - Признайся, шкет, из говна гранаты сделал? - пытал он за большое ухо маль-чишку.
 - Сам ты говно! - терпеливо отвечал Малец. – Хочешь? Проверь! Вон как раз бесполезная старушка идет! Прикинь.
 Вдалеке, действительно, торопилась к троллейбусу сухонькая старушка, тащив-шая на спине что-то тяжелое. - Это какая старушка, дальняя или ближняя? - со-мневался Залупа.
 - А вон та, которая сейчас шмякнется, - сказал малец и для указания метнул в старушку противотанковую гранату.

 Мощный взрыв взметнул на десяток метров куски асфальта и сухонькую ста-рушку. В воздухе замелькали мозолистые пятки. Перевернувшись несколько раз через голову, она снарядом рухнула на крышу генеральского ЗИЛа и пробила ее насквозь. Из пробитой на крыше рваной дыры появилась сначала жилистая костля-вая рученка в ободранном, обгоревшем кружевном рукаве, а потом и вся изрядно закопченная старушка. Она вытащила из-за полы своего крысиного полушубка большой автомат "калашникова" и выпустила над головами собравшихся длинную очередь троссирующими пулями. Мирное население, привыкшее уже к свисту пуль на улицах, неохотно залегло на грязный, мокрый асфальт.
 - Боевая пенсионерка! - похвалил Залупа, прижимаясь символичной головой к асфальту.
 - А ты: говно, говно... - передразнил малец и крикнул в сторону старушки: - Сда-вайся, бабка! Не то гранатами закидаю! Это я тебе говорю - Сашка Матросов!
 - Пенсионеры не сдаются! - крикнула бабуля и выпустила уже прицельную оче-редь.
 - Старушка, говорю, боевая, - пояснил генерал. - Вот бы тебе, сынок, такую для компании! - посоветовал он Радищеву.
 - Как же теперь ее пригласить, если вы в нее гранату метнули?
 - Если в старушку гранату не метнуть, как же ты ее оценишь. Иногда смотришь на старушку и думаешь, гранату что ли в нее метнуть? А гранаты под рукой нет! Так и проходит старушка неоцененная! А теперь раз мы ее оценили, раз она в жи-вых осталась, теперь ты с ней договаривайся.
 - Хенде хох! Гитлер капут! Наши в городе! - нашел нужные слова Радищев.
 - Так бы сразу и шпрехал, фашист проклятый! - отозвалась миролюбиво старуш-ка, прекращая стрельбу. Она выбралась из покалеченного лимузина и приблизи-лась, бряцая висевшим за спиной оружием.
 - Кто тут к Чапаю? Записывай! Я первая!
 - А как зовут тебя, дурочка? - ласково поинтересовался генерал у подошедшей старушки.
 - Анкой! Анкой-пулеметчицей меня кличут, старый пердун! - отозвалась добро-желательно старушка и улыбка перекосила ее черное от гари лицо.
 - Анка-пулеметчица! - выдохнул восхищенно Антон. - Та самая! Сколько же вам лет?
 - Семнадцать, - не моргнув глазом, сказала старушка и для убедительности пере-дернула затвором автомата.
 - Семнадцать, так семнадцать, - сразу согласился Антон.
- До шестнадцати нельзя, а если уже семнадцать то можно. Пойдете с нами, товарищ. Что же, пора прощаться.
 Лика заплакала:
 - Все чего-нибудь оторвали, отрезали, сперли, а мне на память о тебе ничего не осталось.

 Как раз в это время чумазые дети притащили какую-то мохнатую тварь, обве-шенную консервными банками и раскрашенную в разные цвета. Они норовили сунуть ее в мешок почтальона. Тварь сопротивлялась, барахталась и царапала когтя-ми лысую безумную голову почтальона.
 Радищев схватил тварь за шкирку и сунул Лике.
 - Вот тебе милая собачка, пусть она напоминает обо мне.
 - Это собачка? - усомнилась Лика.
 - Конечно, посмотри какая у нее симпатичная мордочка.
 - Я назову ее Тошкой и буду воспитывать, - сказала Лика и поцеловала тварь в то лохматое место, где по утверждению Радищева была мордочка.
 - Тетенька, это жопа. - сказали не вовремя наблюдательные дети. - И кличка у нее Тварь.

 Трое безумных уходили в городскую даль, туманную от зловонных испарений, поднимавшихся над обильно политой утренней мочой мостовой. Уже отойдя на приличное расстояние, Радищев обернулся к толпе провожавших, махнул рукой на прощание и сказал в сердцах:
 - А пропади все пропадом!
 - Попа там, попа там, - тут же подхватил, как эхо, почтальон.
 - На ***, на хуй, - согласилась Анка.
 Лика не расслышав из-за дальности расстояния и решив, что Радищев прощается с ней словами запоздалого любовного признания, крикнула в ответ:
 - И я тебя!...
 И взмахнула кружевным платочком.
 Собака заскулила, забренчала своими консервными банками.
 - Что-то это мне напоминает из бывшей жизни, - пробормотал Радищев, - дама, собачка...
 - "Ко мне, Мухтар" это напоминает, касатик, - подсказала бывалая телезритель-ница Анка Пулеметчица.
 - Ко ме, Мухай! Ко ме! - громко и старательно крикнул почтальон следом. Он с недавних пор любил все повторять, потому что мыслей своих не имел, а погово-рить без зубов был охотник.
 - Ко ме, Мухай!
 Разноцветная Тварь, которая в прошедшей своей собачьей жизни, видимо имела распространенную кличку Мухай, услышав команду, бросилась вперед. Лика не хотела отпускать дорогую ей как память о Радищеве собачку, она крепко держала ее за толстый канат, привязанный к шее, поэтому от рывка упала и заскользила по мокрому асфальту следом.

 Радищев в этот трагический момент уже смотрел вперед, поэтому он не видел, как Тварь подбежала к идущему сзади почтальону и ткнулась преданно ему в ноги. Почтальон, качавшийся под грузом мешка, наполненного всякой дрянью, уже дав-но ждал, чтобы его кто-то толкнул, поэтому он сразу стал падать улыбающимся лицом на асфальт. Мешок по энерции перелетел через его лысую скользкую голову и сбил по очереди агрессивную старушку и мечтательного Радищева. Старушка была испытанная, битая, поэтому оклемалась первой. Она резво вскочила на ноги, подождала, когда отклеется от асфальта улыбающийся почтальон, и нанесла сокруши-тельный удар прикладом автомата по его бесполезной голове. Почтальон спросил: "Чиху я?" и лег туда, откуда встал. В это время, не дождавшись помощи Радищева, встала Лика. Она не отпустила веревку от любимой собачки, поэтому, когда пушистая Тварь бросилась к полюбившемуся ей бездыханному почтальону, девушка упала и уронила старушку. И тогда встал Радищев, он поднял безвольного почталь-она, потом взялся за мешок и стал его закидывать себе за спину. Размахнувшись, он сбил мешком почтальона и только что поднявшуюся Лику, а потом упал сам под его тяжестью. Заскучавшая уже старушка решила для разнообразия встать. Она, как всякая вредная старушка, не любила собачек, этих маленьких пушистых непосед, поэтому она стала бегать за Тварью с автоматом наперевес. Тварь огрызалась, резво бегала кругами, волоча за собой на веревке оборванную Лику, и сбивала по очереди упорно поднимавшихся Радищева и почтальона. Наконец эта юркая пестрая сво-лочь проскочила у Анки Пулеметчицы прямо между ног. Старушка так увлеклась погоней, что сама попыталась прошмыгнуть себе между ног, потеряла центр тяже-сти, и кувырнувшись через голову, с сухим стуком улеглась рядом с боевыми со-ратниками.

 - Чего там делается?
 - Говори ж скорее, пионер не дострелянный!
 - Не еби душу! - наседало любопытное население на Сашку Матросова, который смотрел в туманную даль из-под руки, сидя на крыше облупленного троллейбуса.
 - Трахнул он ее или не трахнул! - уточнял интерес Залупа.
 - С такого расстояния, да в тумане, разве разберешься: то ли ебутся, то ли пиз-дятся, - деланным баском отвечал Сашка, отбиваясь голой пяткой от особо настыр-ных.
 - Стоят или полегли? - задал тогда наводящий вопрос смекалистый генерал.
 - Полечь полегли, - отвечал Сашка.
 - Значит, ебутся, - уверенно постановил генерал, и по толпе пронеслось: "Ебут-ся!".
 - Неа, - засомневался Сашка. - Когда ебутся, кучкуются, а эти расползаются.

 В это время собачка, пописав на почтальона, побежала назад к троллейбусу, во-лоча за собой Лику. Ее розовые пятки - последнее что запомнил Радищев о своей отползающей возлюбленной.

 - Значит, уже поебались, - стоял на своем твердый Залупа. - Первая заповедь солдата: поебался - отползай. По себе помню...
 В это время его и достала тяжелая Нюрина сковородка.

 - С крещением вас, соратники, - поздравил лежащих рядом почтальона и Анку торжественный Радищев.
 - Сратники, сратники, - тут же запомнил новое слово почтальон.
 - Это точно, обосрались, касатики, - сокрушалась Анка. - Может сразу застре-литься, чтобы не мучиться?
 - Не имеем права. Придется жить.
 - Пердется, - повторил почтальон, вздохнув и послушно пукнув.
 - Только теперь придется не идти, а ползти! - решил Радищев.
 - Пердется, - снова послушно пукнул почтальон.
 - Давай ползи, лысый пердун, а то между глаз прикладом мало не покажется! - пригрозила Анка и сама шустро поползла вперед, иногда оживляя почтальона при-кладом.

 Воровато оглядываясь, генерал Залупа подошел к своему пробитому "ЗИЛ"у и поднял капот. Там среди всякой дряни была замаскирована портативная радио-станция. Микрофон был выполнен в виде небольшой детской клизмочки.
 - Ромашка, ромашка, я Залупа, - заговорил генерал в клизмочку, повертев ручки рации. - Залупа вызывает Ебнова.
 - Нарколог ****ова у аппарата! - раздался искаженный помехами развязный женский голос.
 - Говорит Залупов, у меня донесение!
 - С такой фамилией не донесения давать, а знаете чего делать? - игриво спросила ****ова.
 - Знаю, но тут сковородка, знаете ли, - пожаловался Залупа.
 - Со сковородкой не пробовала. Это не вентель, это грудь!
 - Где грудь? - оживился генерал.
 - Это я не вам. Это личное. Давайте донесение.
 - Трое идиотов выползли из города! Они ползут к Чапайу в Гавнюки!
 - Куда ползут идиоты?
 - В Гавнюки! Повторяю по буквам: Галя, Аня, Вера!...
 Он не успел додиктовать, потому что мощный удар сковородкой по затылку свалил его наповал.
 - Я тебе покажу, ****острадатель гребанный, и Галю, и Аню, и Веру! А вам, женщина, неприлично к женатому мужчине с поползновениями! - сказала Нюра в клизмочку и оборвала провода.
 
 - Кто там? - простонал Ебнов, стараясь не шевелить раскалывающейся с похме-лья головой.
 - Звонил Залупа, порол чушь. Про каких-то идиотов, про Гавнюки, про Чапайа. И все куда-то ползут, ползут, ползут...
 - Как я их понимаю, - простонал, морщась от сотрясения собственным голосом, Ебнов. - Уползти бы куда-нибудь, зарыться в какой-нибуль куче, да должность не позволяет. Придется их пришибить, а то все расползутся. Кем тогда управлять? Передай электрику Перегарову мой приказ бить ползучих гадов...

 Электрик Перегаров сидел на столбе, запутавшись в проводах, и пил денатурат из горла. Он так увлекся, что упустил с левой ноги галошу и она с тихим шлепем упала на землю. Перегаров проводил галошу неясным взглядом и обозвал:
 - Сволочь, - потом подумал и прибавил: - Резиновая.
 Обозвав левую галошу, и потуже напялив правую на босую ступню, Перегаров тем удовлетворился и снова стал пить денатурат.

 Трое отважных как раз выползли из очередной лужи на небольшую возвышен-ность.
 - Вижу какого-то долбоеба на столбе, - доложила Радищеву дозорная Анка. - Прямо по курсу, на соседней кучке.
 - Кого видишь? - не расслышал Радищев.
 - Долбоеба. Птица такая тупая, которая об дерево башкой стучит.
 - Птицы нам не страшны. Мы сами как долбоебы перелетные, - произнес с лири-ческой интонацией Радищев Павлович. - Вперед, лихие долбоебы! Только вперед!
 - Рожденный ползать, летать не может, - вспомнила Анка и проворно поползла вниз, подгоняя перед собой пугливого почтальона. Столб с Перегаровым скрылся у них из вида.

 Они не видели, как Перегаров допил денатурат, кинул бутылку вниз и сам сва-лился следом, увлекая за собой оборванные концы проводов, снопы искр и правую калошу.
 - Электрик Перегаров, электрик Перегаров, - раздался в этот момент из репродук-тора на столбе пьяный голос Ебнова. - Бей ползучих гадов ли****ричеством! Я так сказал, президент Факми!
 В ответ Перегаров шевельнулся и пустил изо рта зеленую пену.

 Трое отважных спустились ползком в низину и обнаружили на своем пути ги-гантскую зловонную лужу.
 - Что перед нами? - начал рассуждать Радищев.
 - Говно! - резанула правду Анка.
 - Перед нами естетсвенная преграда в виде говна. Придется ее преодолеть.
 - Пердется пердолеть, - радостно повторил почтальон.
 - Может просто обойти? - неуверенно предложила Анка.
 - Это было бы слишком просто! Слишком просто! Все хотим обойти, боимся вляпаться!
 - Да чего там вляпаться, когда мы уже по уши, - вздохнула Пулеметчица.
 - Вот именно, что по уши! Чего же тогда обходить, если мы уже там?
 - Я женщина простая, академиев не кончала. Скажи: надо, Анка. И айда в говно. Нам не привыкать.

 Радищев достал из мешка почтальона три противотанковые гранаты, привязал к ним розовые ленточки и бросил в лужу.
 - Это будут ориентиры. По ним мы легко найдем дорогу к спасению. Вперед, долбоебы.
 Трое отважных, пуская пузыри, погрузились в жижу, почтальон несколько раз порывался встать, так как лужа была всего по колено, но Анка прикладом уговари-вала его не отрываться от коллектива.
 Вскоре раздались подряд три мощных взрыва, которые взметнули в воздух дерь-мо и троих путников. Ободранные и обгоревшие, они приземлились на противопо-ложном берегу, а сверху на них упало дерьмо и мешок почтальона.
 - А летать-то веселее, чем ползать, - сказала Анка, немного полежав без движе-ний.
 - Летать мы не пожем, потому что не полные долбоебы, - сожалел Радищев, - Но мы можем еще ходить. Ходить хуже чем летать, но лучше, чем ползать. Жалко, что я не понял этого раньше.
 - Вот так вы всегда, интеллигенты, сначала по уши в говне изваляетесь, а потом страдаете: не надо было, не надо было... А у нас все просто: обтерся и пошел даль-ше!
 
 Когда обосранные и обгоревшие они вышли на противоположную возвышен-ность, то увидели странную картину. По полю вокруг столба ходил, пьяно шатаясь, электрик Перегаров и тыкал двумя проводами, тянущимися со столба в землю. От земли летели искры, валил дым. Перегарова каждый раз трясло, он пускал изо рта зеленые пузыри и приговаривал:
 - Пятьсот первый, пятьсот второй...
 - Уважаемый долбоеб, чем это вы занимаетесь? - поинтересовался подошедший Радищев.
 - Гадов ползучих электричеством пизжу, - отвечал, пустив очередной зеленый пузырь, электрик Перегаров. - А вы раз без калош, валите отсюда, пока еще живые. Вот гады расползались! - с этими словами он сунул два оголенных провода в зем-лю, где полз большой дождевой червь. Из земли брызнул сноп искр, Перегарова затрясло. Трое путников тоже задрыгались, пока электрик не отдернул провода от земли.
 - Пятьсот третий... Хорошо? - мутно улыбнулся Перегаров.
 - Хорошо! - вежливо согласился, немного дымясь, Радищев. - И жить так хочет-ся!
 - То-то! - пустил пузыри Перегаров. - А калош-то больше нет!
 - Намек поняли, касатик, - первой оклемалась Анка.
 Она побежала, быстро сверкая сухими пятками, Радищев и Почтальон побежали следом, высоко подпрыгивая при каждом очередном ударе тока под счастливый переливчатый смех Перегарова.
 
 Бежали всю ночь, а под утро выбежали к деревянной будке с литерами "М" и "Ж" на дверцах, прикрытых с помощью проволочек, накрученных на ржавые гвозди. Рядом были проложены рельсы. На рельсах стояла дрезина, вокруг которой стояли небритые мужики и пили жидкость для мойки окон.
 - Ну вот и станция! - выдохнула, наконец остановившись, Анка Пулеметчица.
 - Анна, а вы уверены, что это станция? - позволил усомниться Радищев.
 - А чему ж еще быть? Какой пункт назначения, такая и станция. - с железной ло-гикой, присущей старшему поколению, отвечала старушка.
 Почтальон ничего не сказал. Он был рад любой остановке, поэтому сразу упал вместе с мешком и забылся тревожным сном, потряхиваясь и лягаясь.

 Радищев с Анкой подошли ближе к будке и обнаружили за ее углом греющуюся на ласковом утреннем солнышке упитанную женщину в кителе железнодорожника, черных семейных трусах и тощим рябым котом на коленях.
 - Простите, - как можно вежливее обратился Радищев к женщине. - Нам бы три билетика до ближайшего поезда на скорые Говнюки, то есть три Говнюка на бли-жайший скорый поезд до билетика... - совсем запутался он.
 - А хрена лысого тебе не надо? - с наглым видом спросил его кот.
 - Хрен лысый у нас уже есть, спит вон там с мешком. - показал Радищев на поч-тальона. - А нам бы три поезда до билетиков.
 - Шел бы ты дядя куда подальше и не приставал бы к приличным женщинам, греющимся на солнышке у общественного сортира, с дурацкими своими вопроса-ми. - Простите, мне как раз в туалет, - стушевался Радищев и для убедительности потер ногой о ногу.
 - Да не бери в голову, парень, - подала хриплый бас женщина. - Он у меня по вес-не без бабы совсем озверел, почем зря на людей кидается. А люди сразу видно, приличные, с пулеметом.
 Радищев оглянулся и увидел, что Анка, держа автомат наперевес, уже передер-нула затвор.
 - Пулеметы надо сразу предъявлять, - возмутился кот.
- Кто ж их знал, что они с пулеметом. Ежели с пулеметом, тогда пожалуйста.
 - Нам бы до Говнюков три билетика.
 - До Говнюков дороги нет. Там рельсы смыло. Сам понимаешь, из чего там на-сыпи делают. Билеты только до Ромашково, а там уж ромашкинские мужики, если синьки не пережрали и в бане не моются, доставят вас до Говнюков.
 - Ну давайте до Ромашково.
 - Тебе жесткие или мягкие?
 - Мягкие, если можно.
 - Очень даже можно. Для хороших людей с пулеметом ничего не жалко. Стано-вись-ка парень сюда, вот так.
 Она установила Радищева к себе спиной, а лицом к рельсам.
 - А теперь нагнись, парень.
 Радищев послушно нагнулся.
 Тетка подняла ногу с ботинком сорок пятого размера и пнула Радищева в зад.
 - Один мягкий, кто следующий?
 Радищев кубарем пролетел несколько метров и рухнул на железнодорожное полотно около дрезины. Следующей была Анка, за ней прилетел почтальон с меш-ком. Косоглазый мужик в форменной фуражке железнодорожника, проверял у пассажиров отметку на заднице и пропускал на дрезину. Мужики толкались, залезали, падали и снова лезли и снова падали.
 - Могу взять еще только вас четверых, - кивнул косоглазый на Радищева и Анку. - А эти четверо влюбленных лишние, - он показал на лежащие в обнимку почталь-она и мешок.
 - Это мешок и беззубый, безмозглый почтальон, - пояснил Радищев.
 - Мешки и безмозглые почтальоны это багаж, - рассудил косоглазый. - Каждый пассажир может иметь при себе по мешку или по безмозглому почтальону.
 Он сам подхватил спящего почтальона и закинул в дрезину, сбив одного из му-жиков. Мужик упал и остался лежать на насыпе. Радищев бросил мешок и сбил еще одного мужика.
 - Ноль два - мужики проигрывают, - сказал Радищев и полез на дрезину.
 
 Анка тоже стала карабкаться, выбирая себе место прикладом, и сбила еще одно-го мужика. В это время баба ударила в железную рельсу и косоглазый вытащил тормозные колодки из-под колес. Дрезина заскрипела и тронулась с места. При этом еще один мужик не удержался и упал вниз. Косоглазый стал толкать дрезину, она медленно разгонялась под горку. Когда скорость была уже достаточной, косой железнодорожник стал запрыгивать, но глазомер постоянно его подводил. Желез-нодорожник промахивался и падал мимо дрезины, цепляясь за мужиков и роняя их одного за другим. Наконец, один из оставшихся мужиков протянул ему руку. Косой схватился за руку и сдернул мужика с дрезины. Мужик упал и сбил с ног железно-дорожника. Последнего оставшегося на дрезине мужика все это очень рассмешило. Он стал смеяться и от смеха свалился вниз.
 - Ловкие, сволочи! - воскликнул, поднимаясь, железнодорожник. - Всех раскида-ли и ушли!
 
 Дрезина с воем и скрежетом мчалась по рельсам.
 Почтальон в поте лица двигал рычагом.
 Анка Пулеметчица подбадривала его прикладом.
 Радищев давал ценные указания и полезные советы.
 - Рельсов держитесь, товарищи, держитесь рельсов! Двигайте рычагом, двигайте! Будьте терпимее, Анна, не бейте машиниста по голове прикладом, лучше по заду, или по ребрам! Только не по голове!
 - У него чта зад, что башка - без разницы, - разумно отвечала Анка. - Но по баш-ке все же доходчивее - ближе к рукам.
 - Чтобы знать, куда ехать, надо знать, где мы едем, - нервничал Радищев. - Анна Пулеметовна, доложите обстановку.
 - Обстановка ленивая, - докладывала бойко Анка. - - Слева кто-то серит в поле, справа двое близнецов, греют пятки на солнце и пьют пиво с раками.
 - Пиво сраками? - подивился Радищев. - А может у них рожи такие?
 - Ежели это говнюковцы, то у них вполне вместо рож могут быть сраки, - согла-силась опытная старушка.

 На лесной опушке у железной дороги двое казаков с минометом грели пятки на солнце и пили пиво с раками.
Они были близнецами, только один был рыжий, а второй негр. Третий казак, пе-рейдя через дорогу, какал в чистом поле, чтобы не мешать товарищам.
 - Дывись, ****рыщенко, - обратился рыжий казак к негру. - Як резво чешут те сволочи на ржавой дрезине.
 - А кинь в них бомбочку, Ебунько, чтоб не суетились. - предложил казак с чер-ным лицом.
 Рыжий с готовностью сунул мину в миномет и выстрелил. Мина перелетела через дорогу и упала прямо под какающего казака. Раздался взрыв. Казака забросило на отдельно стоящую березку.
 - Чтобы с пива так разобрало! - подивился казак, качаясь на суку. - Опять своло-чи палаточники несвежее продали.

 И катилась дальше дрезина с тремя отважными.
 И делился Радищев сокровенными своими сомнениями.
 - Эх, дрезина, ржавая дрезина, куда ж ты катишься?
 - Куды рельсы, туды и катим, - резонно замечала старая конформистка.
 - А вы, бабушка, не задумывались о том, что мы может быть едем совсем не в том направлении?
 - А чего думать, касатик? И так все ясно: в говно едем.
 - Я интеллигент и мое призвание думать, думать и сомневаться. Я начал это де-лать еще в чреве матери. Меня родили в сомнениях после стакана касторки, приня-той моей сомневающейся матерью из рук не сомневающегося акушера. Так я по-шел на первый в своей жизни компромисс и родился...
 - Раз уж тебя высрали, касатик, тут уж не до сумнений. Знай греби руками, чтоб не потопнуть.
 - А как грести, в какую сторону грести? Столько вопросов мучают мой сиротли-вый мозг.
 - А есть одно хорошее средство от всяких сомнений. Я вот дам тебе сейчас при-кладом по башке, сразу все вопросы и пройдут. Вон гляди лысик какой без мозгов уверенный. Знай себе качает! - это было последнее, что успела произнести Анка, потому что безмозглый почтальон так разогнал дрезину, что она со всего размаху врезалась в насыпь конечной остановки. От мощного удара всех пассажиров вы-бросило далеко вперед. Перевернувшись несколько раз через свои безумные голо-вы все трое плюхнулись на солнечную поляну.


 Когда Радищев очнулся и приподнял свою голову, обуреваемую вечными сомне-ниями, его взору предстала поистине сказочная картина.


 Недалеко от надписи, в которую они врезались стояла деревянная будка, уже знакомой архитектуры с буквами "М" и "Ж" на дверях. Над будочкой красовалась голубая облупленная надпись: "РОМАШКОВО - РАЙ ЗЕМНОЙ"
В слове "РАЙ" вначале была подрисована кривенько буква "С", которая превратила голубай "РАЙ" в облупленный "СРАЙ". За "сраем" простиралась обширная, зали-тая солнечным светом и поросшая густо ромашками поляна. По поляне мирно гу-ляли лошади и бородатые мужики с голубыми под цвет надписи лицами. Лошади щипали густую травку, а синелицые мужики некоторые собирали ромашки и плели из них венки, а другие, еще не вполне синие, расстелив прямо на травке газетки, резали на них хлебушек, малосольные огурчики, открывали банки с килькой в то-матном соусе и разливали по граненным стаканчикам из аптечных пузырьков ка-кую-то мерзость, пахнущую тоскливым больничным коридором. Каждый, кто вы-пивал через некоторое время начинал синеть, потом дергался в судорогах и на ко-роткое время затихал. Все вежливо ждали пока посиневший встанет и засмеется, тогда наливали следующему. Анка Пулеметчица и лысый почтальон уже успели примкнуть к одной из компаний. У почтальона посинела макушка, а у Анки - уши. Они весело замахали Радищеву, приглашая его подползать к себе. Радищев под-полз, ему налили.
 - Я не пью, - замахал головой Радищев.
 - А мы что, пьем? - наливший ему мужик, скривил обиженно синие губы. - Мы же лечемся! Полечись, а то обижусь, - показал он Радищеву большой синий кулак.
 Радищев выпил, посинел и упал, сминая ромашки.
 Анка выпила второй пузырек и запела любимую:
 - За окном опять цветет акация
 Снова слышу пенье соловья
 У меня сегодня минструация,
 Значит, не беременная я...
 Радищев очнулся и подхватил:
 - Перебейте руки, ноги
 И отрежьте мне язык,
 Не скажу в какой деревне
 Есть беременный мужик.
 - А что, касатик, - сказала, растроганная песней старушка. - Может хер с ним, с Чапайым? Давай здесь останемся! Здесь и выпивка, и закуска и компания душев-ная.
Поддерживаешь, лысик? - обратилась она к почтальону, ласково толкнув коленом его синюю голову.
 - Давай еще по одной! - потянулась она за пузырьком.
 - Больше двух нельзя, фельдшер не рекомендует! - не дал ей синелицый разли-вающий. - А то будет как с Валерой!
 - Нет, оставляться мы не будем, - сильно сосредоточившись, прошамкал синим языком Радищев. - Мы надо ползти дальше.
 - А тогда давай всех перестреляем, - предложила старушка, беря автомат наизго-товку, - раз пить больше не дают.
 - Нет, нас могут не так понять, - снова крепко подумав, решил Радищев. - И во-обще, бабушка, надо быть добрее.
 Радищев собрал всю свою волю в кулак и приподнял лицо над землей.
 - Мужички! - обратился он заигрывающе к обитателям поляны. - А не подвезете ли вы нас в Гавнючки!
 Синие мужички на это его предложение среагировали странно: они стали разбе-гаться и расползаться, кто не в силах был ползти, тот просто прятал голову в траву или зажмуривался.
 Радищев был возмущен таким невежливым обращением с гостями.
 - Какие, однако, сволочи! - обратился он к Анке и только тогда понял причину столь необычного поведения синелицых мужичков.
 Анка подбрасывала на ладони цивье автомата, а почтальон, с трудом держав-шийся на ногах, помахивал небрежно связкой гранат.
 - Шютка, - хмуро сказала Анка.
 - Ха-ха-ха, - дико заржал почтальон.
 Один мужик не спрятался. Он как сидел на своей телеге, запряженной пегой ло-шадкой, так и продолжал сидеть. На голове его, висел, покосившись, венок из ро-машек, а лицо мужика было не синее, а почти черное.
 - Наш человек - не из пужливых, - похвалила Анка, без лишних рассуждений за-бираясь в телегу. Следом залег почтальон с мешком, а Радищев присел с краюшку, около мужичка. Ему очень хотелось поговорить с чернолицым.
 - А скажите, добрый черномордый человек, - обратился Радищев к вознице, как только лошадь сама тронулась с места, вывозя телегу на заросшую проселочную дорогу. - Почему у вас на поляне я видел только одних синелицых мужичков, а женщин совсем не наблюдалось?
 Мужик в ответ только тихо икнул.
 - Поначалу меня это удивило, даже расстроило. Я подумал, что они такие синие от тоски. Но потом я присмотрелся и увидел, что все вполне счастливы. Все пели, пили, обнимались, падали в травку, смеялись, и я подумал: вот совершенное чело-веческое сообщество не разделенное никакими, даже половыми противоречиями! Вы согласны со мной?
 Мужичок снова ничего не сказал, только боднулся в воздух своим черным лицом и согласно икнул.
 - Когда мужчина с мужчиной - это нечто особенное! - разоткровенничался Ради-щев. - У меня даже сон такой был, будто я, Радищев, - девушка...

 
 ВИДЕНИЕ РАДИЩЕВА ПАВЛОВИЧА
 По селу гуляли парни с девушками, а Радищев скучал в одиночестве у окошка под зеленым абажюром, вышивая на пяльцах крестиком чайку. Но вот из темного угла к нему подкрался коварный Чапай. Сначала он закрыл Радищеву глаза ладо-нями. Радищев от неожиданности уронил пенсне и пяльцы. Чапай стал обнимать его и щекотать усами. Радищев стал смеяться и дергаться, потому что боялся ще-котки. Он совсем ослабел от смеха. Чапай воспользовался этим и потащил Радище-ва на сеновал. Нога в сапоге грубо наступила на упавшее пенсне...


 - Тут я всегда просыпался. Было страшно, но всегда так хотелось досмотреть, что будет дальше.
 - Трахнул бы он тебя, касатик, вот чего было бы дальше, - пояснила Анка Пуле-метчица. - Потом ты бы забеременел и родил бы маленького Чапайчика, воспитал бы его всем на радость и не тащились бы мы сейчас в этот Засрайск. Верно я гово-рю, касатик? - она ткнула прикладом в спину чернолицему мужичку. Мужик кач-нулся и упал вниз, под телегу, телега проехала над ним и покатила дальше, а мужик так и остался на дороге без движения.
 - Надо остановиться и подобрать этого храбреца, - забеспокоился Радищев.
 - Это не храбрец, это Валерка, - пояснила лошадь.
 - Может пристрелить Валерку, чтобы не мучился? - предложила сердобольная Анка.
 - Не надо, сегодня все равно женский день, - сказала лошадь.
 - Вы говорите загадками, - в полном замешательстве воскликнул Радищев. - Объ-ясните.
 - Чего тут объяснять? Тут все ясно. В бане сегодня женский день, поэтому бабы моются, а мужики жрут синьку. А Валерка, сволочь, опять фельдшера не послу-шался и третий пузырек выпил. После третьего сразу чернеешь и в отключку. Ни-чего, завтра обратно поеду и подберу. Как раз проспится и в баню.
 - Ой, я, кажется, наговорил ему лишнего, - стыдливо закрыл лицо ладонями Ра-дищев.
 - А мне понравилась аллегория про Радищева и Чапайа, - похвалила лошадь. - Ярко, образно: интеллигенция и народ!


 Между тем, дорога поднялась на холм и взору путников открылась широкая па-норама полей, лесов и лугов. На лугах розовые после баньки бабы собирали граб-лями желтое высушенное сено, а голубые после синьки мужички забрасывали это сено на стога.
 - Эх, какая ширь, какой простор! - вздохнул чахлой грудью Радищев. - Душа так и поет! А в самом деле, друзья, не спеть ли нам задушевную дорожную песню?
 - От чего ж не спеть, сейчас запою, - с готовностью отозвалась Анка и тут же за-пела:
 - По дороге едет конь
 Белые копыта
 Когда вырасту большой
 Наебусь досыта!
 - Лихая песня! Меня даже пробрало! - Радищев от чувств ударил себя ладонью по колену и содрогнулся.
 - Только я не поняла, чего там про лошадь? Кто меня трахнуть собрался? - нев-попад обиделась лошадь.
 - Лошадь тут как образ, как символ свободной любви, о которой мечтает лириче-ский герой, - стал объяснять с поэтическим пафосом Радищев. - Ему хочется как пара лошадей кувыркаться в высокой траве...
 - И чтобы у него был такой же большой, как у коня, - довершила краткий литера-турный анализ Анка.
 - Ну если как образ, тогда прощаю: пусть ****ся, - согласилась лошадь. - Давай дальше, шпарь.
 - По дороге шел Иван
 Был мороз трескучий
 У Ивана *** стоял
 Так, на всякий случай, - пропела с готовностью Анка.
 - Бодрящая песня, оптимистичная, - снова содрогнулся от избытка чувств Ради-щев. - Так и предстает перед глазами длинная зимняя дорога, звезды на небе, све-тит луна, по дороге идет одинокий путник Иван, путь его не близок, под ногами скрипит снежок: скрип, скрип... Он хочет присесть отдохнуть, но берется с устало-стью, потому что знает, если присесть и закрыть глаза, то можно заснуть и уже не проснуться...
 - Поэтому на всякий случай держит *** торчком, - завершила поэтическую кар-тину Анка Пулеметчица.
 - Все это чудесно! - подвел черту Радищев. - Но в этих песнях не хватает грусти, русской тоски!
 - Соски, соски, - залепетал неожиданно почтальон и как всегда попал под руку.
 - Вот, лысик пусть и споет тоскливую, - предложила Анка, - Спой, лысик, не сты-дись, - и она немного шуганула его прикладом по голове.
 - Правда, спойте, милый.... э-э-э, как вас там, - попросил Радищев.
 - Аписсуй Хахуефич, - как можно старательнее представился Почтальон.
 - А****уй ***вич, спойте нам печальную песню. Слова не важны, важна музыка души. Пусть это будет песня о трагической судьбе одинокого почтальона, который ранним летним утром выехал на своем дребезжащем велосипеде на залитый солн-цем перекресток...
 - Где ему выбили сковородкой зубы и мозги, - подсказала тут же старушка-реалистка.
 И вот погасла идиотская улыбка на лице почтальона, он скорчил трагическую гримасу, отчего вместо тихого сумасшедшего стал похож на буйно помешанного, что-то опасно заклокотало в его груди, голова запрокинулась назад, беззубый рот сложился трубочкой, и дикий нечеловеческий вой огласил окрестности. Птицы за-молчали, солнце скрылось за тучей, а чернолицый Валера, оставшийся лежать да-леко на дороге, очнулся пустил слезу и сказал, прислушиваясь к далекому вою:
 - Завтра начну жить по-новому, еби его мать...
 Радищев беззвучно рыдал или смеялся.
 Даже Анка, черствозадая реалистка, вздохнула сочувственно и вскинула автомат:
 - Эх, пристрелю, чтоб не мучился...
 Но ее перебила лошадь и невзначай спасла почтальону никчемную его жизнь:
 - Действительно, душевно поет, сукин сын, жалко обрывать, однако, приехали.
 Они и впрямь остановились, потому что дальше ехать было некуда. Дорога об-рывалась на краю какого-то оврага у знакомого уже нашим путникам деревянного сооружения с литерами "М" и "Ж".
 - Где же Говнюки? - удивился, слезая с телеги Радищев.
 - Говнюки внизу, где ж им еще быть, - резонно объяснила лошадь. - Заходите все разом в спусковую кабину и айда!
 - Слезай, приехали, Акакий Мудяхович, - ласково позвала Анка почтальона и толкнула его немного прикладом. Почтальон кончил петь и упал с телеги. С помо-щью того же приклада Анка помогла почтальону резво доползти до кабинки. Втро-ем да еще с мешком в кабинке было тесно и обидно. Они тупо уставились на два круглых отверстия в настиле.
 - Портки снимать? - поинтересовалась прямодушная старушка.
 - Это кому как нравится, - отвечала лошадь. - Начинаю
отсчет! На счет ноль дергайте спусковую гирьку.
 Радищев поднял лицо и увидел небольшую гирьку, висевшую на проволочке, он взял ее в руку и стал ждать.
 Но ждать пришлось недолго, потому что лошадь умела считать только до нуля.
 - Ноль! - сразу скомандовала лошадь.
 - Поехали! - радостно произнес Радищев историческое слово и дернул за гирьку. В ту же секунду пол под ними провалился и они полетели вниз по грязному скольз-кому склону.


 Первым летел почтальон. Он расслабленно кувыркался, временами нагоняемый мешком. Анка Пулеметчица съезжала на своей крепкой заднице, держа спину пря-мой, а автомат наизготовку. Радищев Радищев, как истинный интеллигент, съезжал головой вперед, роя носом грязь. Приземлились, вернее пригавнились, по порядку: почтальон, на него Анка, а сверху Радищев, с головой запутавшийся в длинных по-лах своего пальто.


 - Темно и тепло. Мы в раю? - раздался голос непоборимого романтика.
 - В говне мы, касатик! - раздался придавленный шепот правдоискательницы Анки. - Ты слезь с башки-то, а то я на Лысике сижу, а он уже пузыри пускает.
 Радищев слез с Анки, выпутался из пальто и оказался по уши в говне. Он при-стально огляделся. Загадочная, фантастическая картина предстала перед его пыт-ливым взором: целый океан говна простирался вокруг. Над говном висел густой туман, так что создавалось ощущение безбрежности, бесконечности этого говно-пространства.
 - Все хорошо! - сказал неожиданно, видимо, и для самого себя Радищев. - Все просто отлично!
 Анка, однако, не спешила радоваться. Она долгим немигающим взглядом уста-вилась на Радищева. Почтальон, напротив, сразу перестал пускать пузыри из говна и широко улыбнулся.
 - ***со! - повторил он за Радищевым.
 - А почему хорошо? Потому что хуже не бывает! - объяснил Радищев, обладав-ший уникальным по идиотизму мышлением. - Стало быть все! Стало быть хуже уже не будет! Это уже не плохо! А будет еще лучше!
 - Тогда уж пущай сразу, чтоб не мучиться, - сказала Анка, выдернув чеку из гра-наты.
 - Умереть, Аня, дело нехитрое, - возразил на гранату Радищев. - А ты попробуй жить в говне... Однако, кто-то идет... Нас встречают! Я знал! Я верил в избавленье!
 - Пущай подойдут поближе, говноеды, - разрешила Анка, отводя в замахе руку с гранатой.
 Они затихли, бестолково вглядываясь в густой туман.
 Шаги были уже совсем рядом. Они были вокруг.
 - Окружают, сволочи, - прошептала Анка.
 - Это хоровод, они водят праздничный хоровод! - радовался Радищев.
 А в это время в тумане два местных мужичка бегали по деревянным мосткам и искали туалет. Они жались и топали ногами, потому что было уже невтерпеж.
 - Где же сортир? - спрашивал один мужик второго, в нетерпении суча ногами, - Может засосало?
 - Давай прям здесь! - предлагал второй первому, приспуская семейные трусы. - Все равно кругом говно.
 - А что скажет Чапай?
 - Да что ты все: Чапай, Чапай! Ты его видел?
 - Его никто не видел, а он все видит!
 - Что же теперь обосраться из-за этого Чапая?
 - Давай еще два мостка пробежим для очистки совести.
 - Еще один мосток и все!
 - Уговорил. Три- четыре!
 Они добежали до конца мостка и хором спустили трусы.
 Из тумана на Радищева, Анку и Почтальона вдруг вынырнули две розовые задницы.
 - Здорово хлопцы говнюки, - приветствовала их Анка. - Эко вас перекосило!
 - Видимо, это влияние местной среды и у них, действительно, вместо лиц сраки, - сделал вывод Радищев. - Дорогие друзья! - обратился он уже громко и торжественно. - А я почему-то совершенно уверен, что вы друзья, хотя у вас нет глаз, этих зеркал души, и рот расположен непривычно вертикально...
 - Чего? - грубым, высоким от напряжения голосом отозвался один из говнюков.
 - Но если вдуматься, - продолжал Радищев, воодушевленный тем, что говнюк отозвался человеческим голосом. - Если сравнить образ жизни, между нами не такая уж и большая разница. Вот вы живете здесь, в этой среде, а мы живем там, в городе, но в той же среде, только здесь эта среда просто разлита открыто, свободно, а там она закована в трубы под асфальт, течет по тесным ржавым трубам оттуда сюда. В сущности, можно представить жизнь, как непрерывный поток говна...
 - Чего? - еще с большим напряжением переспросила вторая задцица.
 - Короче, классик, - предупредила Анка, слегка качнув рукой с гранатой.
 - Короче, в знак нашей внезапно вспыхнувшей симпатии дайте, дорогие говнюки я вас расцелую! - в конец возбудился и без того психованный Радищев.
 - Чего? - хором, и уже еле сдерживаясь, спросили голозадые говнюки.
 - Щас я из ваших жоп решето сделаю, тогда узнаете чего, засранцы тугоухие, - пригрозила Анка.
 Задницы тут же проворно скрылись в тумане.
 - Пощади нас, дяденька Чапай, мы больше не будем какать где попало! - взмолился из тумана первый мужик.
 - Ты чего с говном разговариваешь? - урезонил его мужик, неверующий в Чапая.
 - Сам ты говно! - справедливо обиделась Анка Пулеметчица.
 - Аннушка, будь терпимее, мы в гостях! - вежливо попросил Радищев.
 - В говне мы, а не в гостях, - отрезала старушка.
 - Во, слыхал Чапая? - испуганно спросил первый мужик.
 - Слыхал? Говно, а еще обзывается, - обиделся второй.
 - За говно ответишь, - не сдержалась Анка и метнула гранату.
 Взрывом говнюков подбросило на несколько метров вверх, а потом мирно уло-жило валетом на мостках.
 - Эх, в какое страшное время мы живем, - заплакал Радищев, когда осело говно, взметнувшееся взрывом. - Вот так выйдешь мирно покакать, а тебя гранатой...
 - Поплачь, касатик, поплачь, - утешала его Анка, гладя мозолистой рукой по ис-пачканной голове. - Но знай: лучше погибнуть от гранаты, чем жить в говне!
 Между тем, почтальон уже некоторое время назад поднялся из говна, и ему оказалось немного выше колен. Почтальон радостно сообщил об этом открытии своим спутникам, пришепетывая, посвистывая, наклоняясь и приседая, но Анка грубо его отталкивала, приговаривая:
 - Не мешайся, лысый дурак, когда умные люди рассуждают о смысле жизни!
 Почтальон от этих толчков падал, снова вставал, пока Анка не потеряла вконец терпение, не встала сама на ноги и не огрела его прикладом по голове. Тогда он лег уже спокойно. Только теперь Анка заметила, что говна ей всего по колено, и поняла, что почтальон хотел всем добра.
 - Что ж ты толком не разъяснил, Говняхий Мудякович, что говна по колено. Только смешно воздух колебал, а теперь ненароком отдыхаешь, - пожалела она по-своему почтальона. - Вставай, Радищев, нам к Чапаю по зарез надо! - принялась она беспорядочно толкать Радищева своими кованными сапогами.
 - А ты чего разлегся, Засрантий Писуевич, - перекинулась она снова на почтальо-на. - А ну, не притворяйся! Без тебя покалеченных в достатке!
 Пристыженный почтальон сразу понял смысл ударов по его бесполезной голове, он поднялся и пошел в неправильную сторону. Пришлось Анке направить его при-кладом автомата в нужное направление.
 - А чего с этими жопоголовыми делать? - спросил, бессмысленно отряхиваясь, Радищев.
 - Да пристрелить их, чтобы не мучились, - предложила сердобольная старушка Анка.
 - Лежачих и жопоголовых не бьют, - пристыдил ее Радищев. - Надо их отнести и положить на место. Может быть Чапай их любит.
 - Тогда я их тоже полюблю, хотя у них жопа вместо головы. Хватайте, пацаны, их за ноги и поволокли. А ты, лысик, на рожи им не наступай, потому что может это все же головы.
 Но почтальон ее плохо слушался. Он был парень отчаянный и, видимо, подрост-ком мучил кошек, поэтому все время наровил наступить на лицо и на грудь му-жичка, которого впереди тащил за ноги Радищев. От неожиданных толчков Ради-щев дергался назад, ронял свою ношу и падал сверху. Почтальон об них спотыкал-ся и падал следом, затаскивая на себя своего мужичка. Тогда Анка бросала мешок, который она тащила вместо почтальона и прикладом автомата поднимала упавших, приговаривая:
 - Вставайте, шалуны. Поебались и будя.
 Упавшие не сразу, но поднимались. В конце концов они совсем препутались и двигались в таком порядке. Впереди шел первый мужик, он иащил за ноги обре-ченно затихшего Радищева, а сзади шел второй мужик и тащил за ноги улыбающе-гося почтальона. Он наровил наступить на лицо писателя, но это ему никак не уда-валось за счет неровности хода первого мужичка. Увидев такой беспорядок, Анка бросила мешок и прикладом автомата уложила на мостки жопоголовых, возможно очень любимых Чапаем. Затем она стала будить пинками своих спутников и гово-рить им всякие умные слова:
 - Вставайте, сволочи ленивые, чего разлеглися тут без всякой пользы среди жопо-головых. Если Чапай их любит он их и здесь найдет. Пусть пока полежат, а нам ид-ти надо потому как близко уже совсем кажись.
 Радищев быстро все понял и попросил поэтому не бить его больше кованными сапогами по голове. Анка по доброте душевной перестала. На том и порешили. Беззаботный почтальон правда еще немного путался и все наровил вместо мешка закинуть за спину первого мужичка, который после взрыва и ударов прикладом то-же стал улыбаться без причины и тем ему приглянулся. Но Анка их безжалостно разлучила, и отважная троица снова двинулась дальше.
 Шаткие полусгнившие мостки вывели их из тумана на пологий берег говнохра-нилища.
 На берегу им открылась деревушка, каких много можно встретить среди колося-щихся рожью полей и березовых перелесков: покосившиеся штакетники палисад-ников, за которыми буйно цвела крапива; вздорные курицы, купающиеся в пыли, забытая старушка на скамеечке, смоляной дымок, курящийся над печными труба-ми. Ну и что, что стояла эта деревушка на берегу говнохранилища, ну и что, что вместо изб за палисадниками стояли покосившиеся яхты, барки и самоходные ка-тера, ну и что, что везде на веревках висели вывешенные на просушку трусы и ни-чего больше - только разноцветные семейные трусы, все равно это была деревня как деревня: захудалая, спившаяся, но еще живая.
 - Гляньте сколько у них трусов поразвешено. Небось это заместо флагов к празд-нику! Эх, люблю праздники: нажремся и морду кому-нибудь намнем! - сделала ра-достное открытие Анка.
 - Если у них вместо голов жопы, тогда это не трусы, а шапки, - сделал смелое предположение излишне догадливый Радищев. - Это такая местная национальная одежда - шапкотрусы.
 Это предположение тут же и подтвердилось.
 В надпалубной постройке ближайшей избы-корабля отворилась с шумом дверь и на корму выбежал возбужденный худой старичок в длинной рубахе без порток в валенках, натягивая себе на голову красные трусы наподобие красноармейской бу-деновки:
 - Щас только буденовку надену, - кричал он нервно размахивая топором, - и всех врагов порублю к ****ой матери!
Он добежал до края и свалился за корму, скрывшись в густых зарослях крапивы. Его уже не было, а эхо все носило полюбившийся отзвук: "Епен-пен-пен! Мась-ась-ась!
 - Где-то я уже это видела, - пробормотала в редкой задумчивости Анка.
 - Это бывает, - согласился Радищев. - Смотришь иногда на яйца...
 - Куды смотришь? - живо заинтересовалась Анка.
 - На яйца.
 - И часто ты на них смотришь? - заботливо спросила Анка.
 - Когда в банке кипячу.
 - Ничего, я тебя и такого люблю, - пожалела Анка.
 - Смотришь на яйца в банке и понимаешь, что это уже было с тобой, что это уже случалось, что ты уже видел и эти яйца в банке, и очередь за говном, и мужичка с трусами на голове, кричащего: "****а мать!"
 - Епена мась, епена мась! - живо подхватил почтальон.
 - Чего надо? - вдруг неожиданно молодым голосом отозвалась со скамейки забы-тая до селе старушка. - Аль с ****ом что случилось?
 - ****а не видали, а ебанутые жопоголовые там отдыхают, - махнула Анка рукой в сторону говнюковского говноема. - А скажи нам, подруга, где тут главный гов-нюк? А то мы ищем, с ног сбились.
 - А чего его искать, - отвечала мудро мать ****а. - Говнюк он и есть говнюк: с утра на башку трусы напялит и шасть на огород чертей искать.
 Почувствовав новую близкую добычу, Анка Пулеметчица короткими перебежка-ми двинулась вглубь огорода. Радищев и почтальон с трудом за ней поспевали, прыгая через зловонные ручейки и падая в цветущие лужи, поднимаясь и снова па-дая, следуя за тем как поступала дозорная Анка. Наконец, они подобрались так близко, что из за кустов стал слышен знакомый возбужденный голос мужичка с трусами на голове:
 - Окружать, сволочи? А я вас топориком по рогам! Я вас гадов по хвостам! Бры-каться? Кусаться? А я вас вот так! Вот так!
 Анка сразу хотела кинуть гранату, но Радищев ее отговорил:
 - Давайте, Анна, сначала посмотрим, может человек и неплохой. а только с утра не в себе. Иногда с утра так спать хочется, что и вправду надел бы трусы на голову или кого-нибудь порубил топором.
 Анна на какое-то мгновение засомневалась с гранатой в вытянутой рукой, что позволило Радищеву немного отогнуть кусты, и тогда им открылась полная карти-на события.
 За кустами в зарослях крапивы мужик с трусами на голове размахивал топором и рубил жгучий сорняк, воображая, что дерется с нечистой силой.
 - Петька! - сразу признала в нем друга Анка. - Петр!
 Мужик повернулся так резко, что не удержал равновесия и рухнул незащищен-ным мягким местом в жгучую крапиву. Это совсем испортило его и без того неров-ное настроение. Он замахал топором над головой и спросил Анку:
 - Я Петька, а ты кто, ****ь старая?
 - Анка я , Анка Пулеметчица! - Анка взяла на изготовку автомат.
 - Анка была лихой девкой, а ты старая перечница!
 - На себя посмотри, *** квашенный! - возразила Анка и кинула заготовленную уже давно гранату. Когда осела земля и крапива, взметнувшиеся взрывом, Петька встал, надел слетевшие трусы на голову, лихо их заломил и радостно признал:
 - Так бы сразу и говорила. Анна, ты что ли?
 - А то кто же, пердун старый.
 Они обнялись, старик обмяк в крепких Анкиных объятьях и заплакал:
 - Где же ты, сучка, пропадала? Я тут один в говне, с ****ой Матерью и с чертя-ми, а патроны давно кончились.
 - Щас, Петя, не плачь, отобъемся!
 Она отложила Петьку, взялась за автомат и начала длинными очередями косить крапиву, уцелевшую от взрыва. Радищев, почтальон и Петька залегли. У них над головами свистели пули, но они принимали это как неизбежность, как свист ветра или шелест листвы. Но вот затих пулемет, все затихло. Слышно было даже как с легким шелестом опускаются вставшие дыбом редкие волосы на неправильной ма-кушке почтальона. В этой торжественной тишине раздался надтреснутый волнени-ем Петькин голос:
 - Хорошо стреляла, сучка, не разучилась. Хорошо. Уважила старика. Еще ****у мать в расход пустим и тогда совсем будет светлый рай.
 - Нет, Петька, хоть ты и старый мой боевой друг, но ****у мать мы стрелять не будем, - мягко, но твердо постановила Анка.
 - Я не верю своим ушам! - встрепенулся Радищев. - Вы пожалели человека!
 - Патроны я пожалела, - опустила его на землю Анка. - Совсем мало патронов ос-талось.
 - Ладно, пускай пока дышит, - беззлобно уступил Петька. - Мы тогда на ней ис-пытание устроим.
 Скоро на скошенной Анкой поляне была разостлана газетка "Вечерние Говню-ки". На газетке стояли тарелочки с сисними надписями "Говнобщепит". На таре-лочках теснились хрупчатые малосольные огурчики под янтарными колечками репчатого лука, лоснилась от масла рассыпчатая молодая картошка, ломти свеже-испеченного домашнего ржаного хлеба дышали сладкой пористой мякотью под тонкой поджаристой корочкой.
 - А чего испытыват-то будем, дедушка Петя, - поинтересовался любознательный Радищев, у которого с детства была страсть к всяким испытаниям.
 - Жидкость для заправки примусов, - ответил Петя, выставляя на импровизиро-ванную скатерть оцинкованное ведро с водой, в которой плавали закупоренные пластмассовыми пробками зеленые бутылки с красными наклейками.
 - Говнопотребкооп, - прочитал вслух Радищев надпись на одной из наклеек. - Жидкость для примусов. Огнеопасно.
 - Петька, а где же твой примус? - ласково поинтересовалась Анка.
 - Вот, - Петр показал скрюченным пальцем с грязным ногтем в сторону ****ой матери, притихшей неподалеку. - Она же стерва, она же и примус.
 Он откупорил огнеопасную бутылку и налил в граненый надтреснутый стакан-чик, внимательно сосчитав бульки. ****а мать приняла стаканчик со сдержанным нетерпением, как и подобает скрытному примусу, и выпила мелкими глотками все до капли.
 - Ну как? - нетерпеливо спросил Петр.
 ****а мать помолчала, икнула, потом опять помолчала. Она чувствовала момент и держала паузу, нарушаемую лишь разногоголосой икотой. Она красноречиво поднимала глаза к небесам, причмокивала губами, крепко зажмуривалась, как бы прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, то снова икала. Все эти мимиче-ские колебания как в зеркале отражались на лицах наблюдавших за ней вниматель-но Анки, Петьки, Радищева и Почтальона. Наконец, Петька не выдержал напряже-ния и замахнулся на Ебену мать топором:
 - Ну!...
 - Хорошо пошла, - просветлела улыбкой сквозь икоту ****а мать.
 Тогда дед отсчитал бульками вторую дозу.
 ****а мать выпила, ее немного тряхнуло, как от удара электричеством, зрачки сначала съехались к переносице, потом разлетелись к ушам, изо рта пошла зеленая пена, она икнула и сказала, пуская большие зеленые пузыри:
 - Ента еще лучшее.
 - Может хватит? - пожалел молодую старуху Радищев.
 Петька зажег спичку, поднес к губам ****ой матери.
 - Дыхни.
 ****а мать дыхнула.
 Полыхнуло короткое пламя.
 - Нет, еще чуток можно, - определил Петька. - Слабо горит.
 Он снова налил в стакан несколько булек, протянул ****ой матери, но та все ни-как не могла ухватить стакан рукой, все промахивалась, поэтому Петька для верно-сти сам влил огненную жидкость в припухшие ебеные уста. Несколько секунд Ебе-на мать стояла мертвой, потом ее затрясло, как при сильном землетрясении, она закричала, как сраженная на лету большая ободранная птица и рухнула плашмя на землю. Петька нагнулся над ней, послушал сердце, сосчитал что-то на пальцах и спросил собравшихся:
 - Что показали проведенные испытания?
 - Что примус сдох, - ответила Анка.
 - Что эту мерзость надо заправлять в примуса, но нельзя пить, - серьезно проана-лизировал ситуацию Радищев.
 - Выводы неверны, - опроверг Петька. - Испытания показали, что пить можно, но только до пятнадцатого булька. Считать буду я сам.
 - Я не пью, - поспешил предупредить писатель с ужасом взирая на бездыханное тело ****ой матери.
 - Обижаешь. Я же сам буду считать. Гарантия.
 - Но я вообще не пью.
 - А кто тут пьет? Чего тут пить-то? - Петька лихо разлил по стаканам, отмерив нужное число булек.
 - Но я вообще...
 - Ах ты вообще! Он вообще! - завелся дед. - А мы, значит, по сравнению с ним не вообще! Мы, значит, алкаши! Мы, значит, говно! А он нам, значит, немой укор!
 - Лучше выпей, писатель, а то будет вообще, - по-доброму посоветовала Анка, вставляя новый рожок в автомат.
 - Но у меня печень.
 - Лучше больная печень, чем простреленная, - сказала рассудительная Анка.
 - Как говорится, клин клином вышибают. Мы же сами не пьем, а лечимся, - при-вел последние доводы Петька.
 - Но только по капельке, - согласился под дулом автомата Радищев.
 - По пару булек и разбежимся, - искренне бил себя в грудь Петька.
 Чекнулись, выпили за встречу. Еще выпили. За знакомство, за бесстрашную Ебе-ну мать, за здоровье. И тогда Анка хлопнула Петю по затылку, так что тот уронил лицо в капусту, и спросила:
 - А теперь рассказывай, Петя, как ты влип в это говно?
 Петя закусил прилипшей у носу капустой и так отвечал на поставленный вопрос:
 - А живем мы Аннушка хорошо! Очень хорошо мы живем! Просто отлично жи-вем! Это тебе и ****а мать подтвердит, когда очнется. А то что говно кругом, так где его нет, говна то. Бывало идешь по лужку, так обязательно в какую-нибудь куч-ку вляпаешься, потому что маленькая кучка то, ее и не заметно, а теперь говна столько, что сразу видишь куда идти, а куда не идти. От говна тепло. Говно опять же, если снится, то говорят, к деньгам. Так что мы и богатые от говна. Сплошные удобства. Главное, чтобы не было войны, - закончил он неожиданно свою тираду.
 - Выпьем за это, - предложила Анка.
 - Я больше не могу, - сказал Радищев, с трудом ворочая своим почерневшим и распухшим языком.
 - Ты что, за войну? - угрожающе спросил Петька, берясь за топор. - Я подарю те-бе войну.
 - Нет, он за мир, - сказала Анка, поднимая автомат.
 - Я за мир, - подтвердил Радищев под дулом автомата.
 Выпили. У писателя зрачки съехались к переносице, он закричал: "А-а-а-а!" и рухнул замертво возле ****ой матери.
 - А хороший был человек, хоть и за войну, - пожалел Петька.
 - Слабый только. Книг много читал, от того головой и ослаб, яйца еще кипятил, - вздохнула подобревшая от примусной заправки Анка.
 - А которую бульку пьем? - спрсил Петька у почтальона.
 - Ахусюй псю, - ответил почтальон, который, хотя и почернел, но был еще живой и даже улыбался.
 - Тогда еще можно, - согласился Петька.
 Выпили. Их немного потрясло, изо рта пошла зеленая пена.
 - Главное не курить, - вспомнил Петька. - И не стрелять. А то рванем. Которая теперь булька?
 - Пусть лысик выпьет, а мы поглядим, - предложила Анка.
 Почтальон согласно выпил. Вскрикнул тоскливо, по-почтальонски и рухнул по другую руку от ****ой матери.
 - Он тоже слабый, - махнула рукой Анка. - Головой ушибленный об сковородку и другую почву.
 - Будем пить?
 - Будем. Только я тебя напоследок о чем-то спросить хотела.
 - Спрашивай, Аннушка. Я сейчас такой добродушный, что на любой вопрос от-ветить могу без рукоприкладства. - О чем-то очень важном спросить тебя хотела, о самом главном, о том зачем сюда шли. А теперь не помню. Забыла. Правда. Чего это мы сюда в это говно приперлись?
 - Знаешь, Анна, давай сначала выпьем, может, тогда вспомнишь. Прощай на вся-кий случай.
 - Правильно, Петя, давай выпьем, может протрезвеем.
 Петя выпил нетерпеливо первым.
 - Все нормально, - сказал он и потянулся даже за огурчиком. Но не дотянулся, его трясонуло, отбросило назад, он закричал, как раненный вороненок, и рухнул сверху на ****у мать.
 - Если вы поебаться, так я первая, - спохватилась Анка и тоже махнула стакан-чик.
 - Вспомнила, - просияла она, когда пена сошла с губ. - Я тебя хотела спросить про Чапая. Петя, где этот старый хер пря-а-а-а-а! - прокричала она, не закончив фразу, и закатив глазки, рухнула рядом с боевыми друзьями.
 - А жизнь все же богаче наших о ней представлений! - вдруг отчетливо произнес Радищев Радищев. Но это был всего лишь бред сквозь пьяное забытье.

 Состояние Ебнова было неясное.
 На столе стояло несколько бутылок водки, но пить не хотелось, хотелось наобо-рот. Ебнов несколько раз плюнул на пол, но легче от этого не стало. Ебнов тогда вздохнул. Тоже не помогло. Ебнов скорчил рожу. Собравшиеся в вагончике с вол-нением наблюдали за страданиями президента. Здесь были приближенные и дру-зья: Маша ****ова, слесарь Мудазвонов, электрик Перегаров, старуха Пидантер, генерал Залупов.
 - Чего-то мне все не нравится, - выразил, наконец, настроение Ебнов. - Месяц пил и ничего, а теперь что-то не нравится. Может это к дождю? Запроси, ****ова синоптиков.
 - Уже запрашивала. Погода ясная. Солнечно.
 - Может водка не свежая? - предположил Мудазвонов.
 - Ты думай чего говоришь, - кинулся на него Перегаров, - У нас разве водка за-леживается? Только произвели, сразу пьем. Ну не сразу. Еще сначала по бутылкам разливаем, потом откупориваем, по стаканам...
 - Вот я и говорю. Киснет водка. А надо кран провести прямо сюда. Ебнов, то есть Факми, откроет краник и сразу ее родимую употребит, - развивал идею Мудаз-вонов. - В ебномобиле тоже так. Надо, чтобы горючее, то есть ебучее, поступало бесперебойно.
 - Не нравится, - гнул свое Ебнов.
 - Это у него депрессия, - поставила диагноз старуха Пидантер. - Верное средст-во старых конспирантов: капля воды на стакан водки и пропотеть в чужой постели.
 - Верно, поебаться тебе надо, - оживился Залупов.
 - Поебемся? - ласково предложила нарколог ****ова. - Может, тебе сиську пока-зать?
 - Не нравится, - уперся Ебнов.
 - Тогда литр воды на грудь, четыре пальца в рот и проблеваться. Это уж верное средство. Я вам, как старый партеец это с уверенностью могу подтвердить.
 - Ты думай чего предлагать, - снова встрял Перегаров. - Как это президент и блевать будет. Президенты не блюют. Блевать не солидно. Генералы могут блевать, партейцы могут, электрики тоже, а президенты не блюют. Я даже не знаю срут ли они. Потому что как это президент и вдруг срет? Не солидно.
 - Но надо же что-то делать, - тревожилась ****ова. - Он уже сутки так сидит. То плюнет, то вздохнет, то плюнет, то вздохнет.
 - А кто виноват? - вдруг яростно вскричал Залупа. - Кто? Я вас спрашиваю! Ви-новат кто? Пушкин?
 - Радищев, - прямо призналась Пидантер. - Радищев. Он во всем и виноват, сволочь, интеллигенция. И фамилию себе такую взял, не как у всех. Нет, чтобы назваться просто: Ебнов, ****ова или ****антер, так он выделиться решил - Радищев. И другие за ним следом: Анка-Пулеметчица, Чапай...
 - Сами обозвались и других смущают. Люди теперь не ждут у краников говна, а ждут Чапая.
 - Это не люди - это сволочи, - проронил наконец определенное слово Ебнов. - Что же теперь не выпить, не закусить? - рявкнул он уже грозно и мужественно опрокинул стаканчик водочки.
 Собравшиеся замерли, но когда Ебнов отрыгнул и не плюнул, все облегченно вздохнули. Процесс пошел.
 - Вот и хорошо. Вот и слава богу, - запричитала ****антер. - Человек выпил и не блеванул - это главное, а с зачинщиками мы разберемся. Наши люди в Говнюках уже предупреждены. Мы им телеграмму послали.
 
 
 Среди ночи чуткий Радищев вдруг проснулся.
 При свете Говнюковской грязноватой луны он увидел худощавого невысокого человека в длинных семейных белых трусах, который неотрывно смотрел на него. Писатель привык к публичности, поэтому его не смутил пристальный взгляд голого человека в трусах, смутило его то, что человек при этом подпрыгивал на одном месте и попукивал. Радищев стал тереть глаза кулаками, но человек не перестал прыгать и пукать тоже не перестал. Тогда Радищев поспешил разбудить Анку лег-кими пинками.
 - Аннушка, тронь меня, я брежу!
 Анка, еще не вполне проснувшись, но уже с готовностью двинула Радищева ку-лаком по лбу.
 - Нет, это не сон, - пришлось признать Радищеву Павловичу, вытирая брызнувшие из глаз слезы. - Может белая горячка?
 - Говорила я - последний стакан лишний, - проворчала Анка, уставившись на прыгающего говнюка.
 - Лисый, лисый, - тихо и грустно зашелестел пробудившийся последним поч-тальон.
 - Лысый - это пол беды, - отозвался, постанывая и держась за голову Радищев. - А вот чего он все время пукает?
 - Раз белая горячка, значит это черт, - пояснила Анка. - У чертей, у них же своло-чей, все никак у людей. Вот и пукает.
 - Но черт не может быть в трусах! - не сдавался Радищев.
 - Это черт-говнюк! - стояла на своем Анка.
 - Даже если он говнюк, какой же он черт, если у него нет рогов! - победоносно парировал Радищев.
 - Тогда это не черт, - тут же спокойно согласилась Анка, - Это лысый пердун.
 - Он еще и подпрыгивает.
 - Тогда он сумасшедший лысый пердун.
 - Может быть он замерз, или проголодался? Скушайте огурчик, любезный, - Ра-дищев услужливо протянул озябшему психу малосольный огурчик. Пердун его тут же схрумкал, немного отбежал и стал сильно махать рукой, как бы звал за собой. При этом он особенно выразительно пукал.
 - Зовет. Может быть, его Чапай послал? - предположил Радищев.
 - Ты хоть иногда думай о чем говоришь, касатик, - возмутилась не на шутку Ан-ка. - На него ж без слез глядеть нельзя. Того и гляди обосрется, а ты: Чапай...
 - Чего ж ему тогда надо?
 - Раз зовет и пукает, значит надо, а раз надо, то надо, - сделала скорые выводы Анка. - Значит надо идти.
 Для подтверждения своих слов она вскинула свой автомат. Радищев и почтальон не стали спорить, и отважная троица двинулась за скачущим пердуном, оставив лежащими без движений ****у мать и старика Петьку. Светлые трусы пердуна служили им в темноте верным ориентиром. Скоро им открылся новый ориентир в виде далекого костра. Анка хотела сразу метнуть гранату.
 - Эх, не нравится мне этот костерок, - сказала она, делая широкий замах.
 Но Радищеву удалось ее отговорить.
 - Может быть это местные туристы, собрались поговорить вокруг туристского ко-стра. Давайте хоть поздороваемся.
 На том и порешили.


 Подошли ближе. Около костра тесной кучкой сидели на корточках говнюки. При беглом взгляде могло показаться что они просто мирно какают, пригревшись у огня, но это было поверхностное впечатление. На самом деле говнюки вели жаркий политический спор.
 - Считаю, что необходимо восстановить историческую справедливость и вернуть нашему месту его исконное название Песочек, - говорил худой волосатый говнюк с аккуратной академической бородкой. - Вспомните, как поэтично звучало: сходить на Песочек, уйти в Песочек!
 - А я горжусь тем, что я говнюк! - возражал ему упитанный говнюк с солидным пузиком нависшим над тугой резинкой трусов. - Мои дети - говнюки, моя жена - говнючка! Да, мы живем в непростое время, в эпоху Ебнова, но такова историче-ская правда! Зачем же ее приукрашивать?
 Говнюки так были увлечены спором, что не сразу заметили гостей в сопровож-дении пердуна.
 - Здравствуйте, - обратил на себя внимание Радищев. - Позвольте представиться: Радищев Радищев.
 - Очень приятно, Немнихер, - протянул руку для приветствия упитанный говнюк.
 - Я не мну хер, - смутился Радищев, поспешно вытаскивая левую, не занятую в рукопожатии руку из кармана.
 - Он только яйцы в банке кипятит, - заступилась за Радищева Анка.
 - Мните ваш хер на здоровье сколько хотите, - разрешил упитанный говнюк. - Я совсем не про хер. Это фамилия у меня такая - Немнихер. Яков Немнихер - предсе-датель общественного патриотического движения "Вернем Говнюкам звание на-родного курорта".
 - Какой же курорт, если кругом говно, - высказалась прямолинейная Анка, все еще сжимая в руке гранату.
 - Любезнейшая, не знаю как звать...
 - Анкой, Анкой Пулеметчицей меня кличут, Мятый Хер.
 - Так вот, Анна Пулеметовна, - продолжал толстопузый. - То-то и оно, что говно! Последние исследования нашего научного центра, руководимого уважаемым, са-мым активным нашим членом Вялохуевым, - указал он на тощего с академической породкой, - показали, что говно, столько обильно присутствующее в наших окре-стностях, имеет целебные свойства и помогает практически от всех болезней. По-этому мы направили письмо в правительство с экономическим обоснованием строительства в наших местах народного говнокурорта. А один наш товарищ, - указал он на лысого пердуна, - даже отказался от человеческой речи и перешел только на естественные звуки до тех пор, пока наше требование не будет выполнено.
 - Тогда мы тоже патриоты, у нас тоже неразборчивый член имеется, - похваста-лась Анка. - Эй, лысик, покажись.
 - Ахухий Захуефич, писаен, - с достоинством представился почтальон, пожимая руку Немнихеру.
 - Рад, очень рад, - искренне пожал немытую руку почтальона упитанный гов-нюк. - Вот вы писаен, а я говнюк, но мы не скрываем этого! Да, мы патриоты сво-его дела, своего времени! И это хорошо!
 - ***со, хуясо! - подхватил радостно почтальон.
 - А нас, знаете ли, информировали направильно из центра. Прислали телеграм-му...
 - Еехамму, - радостно подхватил почтальон знакомую тему. - Писаю ехая!
 - О, вы говорите об этом открыто! Это так демократично! Это так патриотично! А теперь, братья патриоты, мы покажем вам нашу главную реликвию! - с этими словами он взял из костра горящую головешку и двинулся в темноту.
 - А у меня граната имеется, - на всякий случай предупредила Анка, направляясь следом.


 В сопровождении говнюков с горящими головешками Анка, почтальон и Ради-щев подошли к неглубокой выемке, в центре которой рос небольшой чахлый кус-тик, обнесенный небольшим заборчиком, каким обычно огораживают в лесу мура-вейники, многолетние деревья и безымянные могилы. При ближайшем рассмотре-нии путники обнаружили, что под кустиком лежала небольшая кучка, с которой только что слетела жирная муха. Говнюки образовали вокруг огороженной кучки торжественный полукруг и склонили головы. Александру Петровичу казалось не-ловко смотреть на главную реликвию и он отводил глаза в сторону, как бы интере-суясь окрестным пейзажем. Однако прямодушная Анка не стала разводить полите-сов и сказала прямо то, что думала:
 - Ребятки, говнюки, это же говно!
 - Хофно! Хофно! - радостно подхватил почтальон.
 - Да, это говно! - с гордостью произнес Немнихер. - Это, так называемая, первая кучка. Ее открыли наши следопыты несколько лет назад. Мы считаем, что с этой кучки все и началось.
 - Что началось? Где началось? - встрепенулся чуткий к историческим фактам Ра-дищев.
 - С этой кучки началась новейшая история нашего края, - важно пояснил говнюк Немнихер. - Это уже потом пьяный сантехник Ебнов перепутал при монтаже трубы с водой и говном, уже потом курорт Песочек был переименован в Малые Говнюки, все было потом, а исторический выбор был сделан здесь, в этой канавке безымян-ным мужественным славным говнюком много лет назад!
 - Фабэр эст суэ квисквэ фортуна - каждый кузнец своего счастья, - глубокомыс-ленно изрек Радищев. - Подумать только: маленькая кучка, а какие последствия! Но как же вы говорите: много лет прошло? А мухи, дожди, морозы...
 - Вы же понимаете, это не просто кусок говна. Это символ. А символы не под-вержены тлению.
 - Вы хотите сказать, что это вечная кучка?
 - Мы периодически обновляем экспозицию, реставрируем.
 - А какова технология? - живо интересовался падкий на всякие изобретения Ра-дищев.
 - А бальзамировать не пробовали? - предложил Радищев, как обычно увлекаясь самим процессом обсуждения проблемы.
- Это не простой вопрос. Нужно произвести сложные расчеты, серию экспери-ментов.
- Вы имеете в виду, экскриментов, - поправил Радищев.
 - Да что вы все о говне, да о говне, - встряла в ученую беседу Анка Пулеметчица. - Поговорим лучше о Василие Ивановиче Чапае. Куды вы его, черти говнюки, по-девали?
 Для убедительности вопроса она пустила очередь из автомата над головами гов-нюков. Говнюки тут же дружно начали разбегаться, побросав свои головешки и за-быв об исторической реликвии.
 - Экие бздуны, - подивилась Анка. - Одного только имени Чапаевского испуга-лись.
 - Вы бы еще пару гранат кинули, тогда бы и спрашивали, - укоризненно произнес Радищев. - На самом интересном оборвали. Поговорили бы о говне, а там, глядишь, мимоходом вырулили бы и на Чапая!
 - Чафаеф шиф! Еп тою мась! - отозвался тут же почтальон.
 - То-то и оно, что еб! - сказала Анка, перехватывая поудобнее автомат. - Дело здесь нечистое. Грязное дело. Чует мое сердце: влип Василий Иванович. Надо его спасать.
 - Как же его спасать, если его нигде нет, - возразил Радищев.
 - Плохо ищем, поэтому и нет. Кто ищет, тот всегда Чапая найдет. Надо разде-литься. Ты пойдешь туды, а я сюды. А ты, лысик, сиди тут у вечной какашки и до-жидайся. Если не вернемся, если умрем, вот тебе граната, съешь говно, выдернешь чеку и подорвешься.
 - Но я не хочу говно, - возразил Радищев. – И умирать не хочу.
 - А тебя никто не спрашивает. Надо умереть, значит умрем.
 - Умем, умем! - радостно подхватил почтальон, подбрасывая и иногда ловя гра-нату.
 - Нет, я так не играю, - проговорил Радищев дрожащими губами.
 - Это не игра, касатик, это жизнь. Ты все в игрушки играешь, все мальчика из се-бя строишь. Яйца в банке кипятишь. Хватит. Пора тебе стать не мальчиком, но му-жем. Хочешь стать мужем?
 - Хочу, - радостно закивал Радищев.
 - Вот, держи тогда гранату. Если обложат, подорвешься, как настоящий муж. Говно, так и быть, можешь оставить мухам.
 - А по другому нельзя стать мужем?
 - Тебе нельзя, - окинув его пронзительным взглядом, оценила Анка. - Не дадут.
 Радищев зажал в вытянутой руке гранату и обреченно побрел в сторону свет-леющего на востоке неба. Анка повернулась и пошла в другую сторону с автоматом наперевес.
 Радищев не хотел умирать.
 - Но почему, почему я должен умирать? - плакал он о самом себе и по его пыльным щекам катились большие слезы. - Я столько еще не видел, столько не испытал, столько не сделал!

 
 Над бескрайними заводями говна вставал нежный рассвет, пели проржавевшими голосами говнюковские петухи, потягивались с хрустом и стонами девки, бабы, старухи толстые, худые, среднеупитанные, высокие, коротенькие, гладкие, грудастые, вислозадые в избушках, в банях, в сараюшках, в кустах, на сеновалах, на печках, на перинах, на кроватях, на диванах, на лужайках, на топчанах, всюду.
 - Когда слышишь такое, то чувствуешь в себе потенцию! - воскликнул Радищев. - Да! Я чувствую! Я знаю! Мне столько еще предстоит!
 - У кого там стоит, вали сюды, поебемся - раздался вдруг из кустов томный с хрипотцой женский голос. - А то я уж залежалась.
 - Кто там? - испугался от неожиданности Радищев.
 - Кто, кто - хер в манто, - ласково отозвался голос. - Любовью меня кличут, Лю-бовью Дермедонтовной.
 Как полная луна восходит из-за туч, так из-за кустов взошла грудь. Радищев ах-нул и присел под напором нахлынувших на него непривычных чувств при виде та-кого явления природы.
 - А я Радищев Радищев, у меня граната имеется, - пролепетал он, чтобы хоть как-то придать себе вес перед грудью.
 - Ты сунь свою гранату в мой чехольчик, - предложила игриво грудь.
 - А с предохранителя снять? - поинтересовался Радищев.
 - Конечно сними. Какя же любовь с предохранителем.
 Радищев сорвал с гранаты чеку и шагнул в кусты.
 - Вот граната! Где чехольчик? - успел сказать Радищев, и в следующий момент раздался мощный взрыв. Его подбросило на несколько метров и с высоты кинуло стремглав на грудь.
 - Ах ты мой термоядерный, - простонала грудь и опрокинулась в кусты, увлекая за собой контуженного Радищева.
 
 Земля дрогнула под ногами семенящей в своем направлении Анки.
 - Хороший был паренек, хотя и яйца в воде кипятил, - пожалела по-своему Анка.
 Она продвигалась мелкими пробежками по Говнюковской улице. Улицей в Гов-нюках называлось неровное, тесное, грязное, изрытое траншеями пространство, вокруг которого криво теснились ржавые, прогнившие кораблики, лодчонки, бар-касы и другие плавсредства, служившие, как известно, говнюкам жилищами. Дру-гой исторически сложившейся архитектурной достопримечательностью этих мест было большое количество сортиров - этих хорошо узнаваемых деревянных будочек с литерами "М" и "Ж" на дверях. Сортиры в говнюках любовно украшали резьбой, флажками, гирляндами из разноцветных лампочек. Кроме сортиров на улице было множество указателей. Указатели были двух видов: старые и новые. Старые, напи-санные разноцветными красками на голубых облупленных дощечках весилили еще глаз своими почти забытыми смыслами: Мор...жное, Пивко, Шашлык-башлык, Лодки на прокат. Новые были намалеваны грубо белой краской по ржавым кускам металла и не обещали ничего хорошего: ГовноСтрах, Говнопотребкооп, ГлавГовн-Хоз, Говнобанк. Некоторые из новых надписей не по-доброму предупреждали: "Убъет", "Засосет", "Обосрет". Анка подробно изучала и по слогам читала все над-писи, надеясь найти хотя бы намек на Чапая, но намеков не было. Она исследовала все канавы, норы, сортиры, но и там Чапайа не было. Она пыталась распрашивать по-доброму попавших к ней на мушку говнюков, но ей никто ничего не успевал от-ветить, потому что несмотря на ранний час все жители этой симпатичной улицы были крайне заняты. А заняты они были своими обычными, повседневными забо-тами: воровали. Кто-то украдкой стаскивал у соседа с веревки трусы в цветочек, кто-то кидал приятелю помидоры через забор. Кто-то вытаскивал из нижнего ряда чужой поленицы пару дровишек, отчего вся поленица тут же заваливалась. Кто-то ловил приглянувшегося поросенка. Другие тащили что-то в мешках, коробках, ящиках, на салазках, в колясках, на закорках. Одна ловкая старушка забралась на высокую мачту и сперла с ее макушки выцветший флажок. Подъехал на тарахтя-щем запорожце солидный говнюк, забежал торопливо в сортир, а когда через ми-нуту вышел с улыбкой облегченья, то увидел вместо машины один остов без колес, дверей и обшивки. Анку никто не замечал. Все были слишком заняты, чтобы обра-щать внимание на какую-то грязную вооруженную автоматом и увешанную патро-нами и гранатами старушку. Только один юркий мужичонка, преследовавший с то-пором ловкую худую курицу, остановился на секунду и живо поинтересовался:
 - Бабка, где пулеметик с****ела?
 Но не дождавшись ответа, он побежал дальше, потому что за худой курицей уже увязалась какая-то девочка говнючка. Она засучивала рукавчики на перепачканной чьей-то кровью ручонках и подзывала недоверчивую птицу ласковым посвистыва-нием.
 - Чего же тут такое делается? - в сердцах воскликнула, не любившая суету Анка.
 - ****им, матушка, помаленьку, - обреченно вздохнул старик с удочкой, вы-удивший только что из-за чьего-то забора пару валенок.
 - Эх, Чапая на вас нету! - произнесла Анка, пуская как всегда для порядку первую очередь в воздух.
 Население, хоть и было занято, но сразу ее поняло и разбежалось. Не спряталась только маленькая девочка, охотница за худенькими курицами. Она крутила птице шею, напевая веселую песенку:
 - Я Чапая не боюсь, побегу и утоплюсь!
 Видавшая всякие виды Анка немного смутилась.
 - Девочка, а ты меня не боишься? - ласково спросила она девочку, беря на изго-товку автомат.
 - А ты, старая карга, меня не боишься? - спросила в ответ девочка, вытирая с губ свежую кровь.
 Анка не выдержала пытливого детского взгляда и попятилась. Девочка сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула. Старушка повернулась и побежала. Она пригнулась и юркнула в спасительную чащобу говнюковского бурьяна, а вслед ей все несся разбойничий детский посвист и беззаботный девичий смех.
Анка быстро проползла метров сто и только тогда легла немного полежать и ос-мыслить увиденное, замаскировавшись большим лапухом.
 - Достойная смена подрастает, - успокоила она себя надлежащим выводом. - Вот бы Вася порадовался.
 От пережитого ее иногда немного потряхивало, и зубы громко стучали друг о друга, но лицо ее отражало оптимизм и веру в светлое будущее. И будто отозвав-щись на эту веру где-то неподалеку раздался пронзительный женский крик:
 - Чапай! Чапай! Куды ж ты провалился? Что б тебя яйцами об ежа!
 Анка встрепенулась и вся обратилась в слух.
 Вдруг совсем рядом зашуршала листва.
 - Василий? - дрогнувшим от волнения голосом спросила Анка. Листва закачалась, зашумела сильнее. И вот прямо напротив Анкиного лица вынырнула злая козлиная морда. Несколько секунд козел и Анка в упор смотрели друг на друга.
 - Василий? - переспросила старушка с нежностью вглядываясь в злые козлиные очи.
 - Не-е-е-еа, - ответил, подумав, козел.
 Он нагнул голову и, уставив на Анку свои острые рога, бросился в бой на обид-чицу, посигнувшую на его лакомые кустики. Анка, получив ощутимый укол в бок, проворно вскочила на ноги и в воздухе замелькали ее мозолистые пятки. Она взяла курс на спасительный заборчик. Злобный Чапай, не обращая внимания на нецен-зурные крики хозяйки, раз за разом настигал ненавистную старушку и бодал ее в костлявый верткий зад. Лихо перемахнув через заборчик, Анка перепрыгнула еще несколько канав и только тогда почувствовала себя в безопасности.

 - Любовь - это взрыв, - сказал Радищев.
 Он лежал обгоревший и ободранный на дне глубокой воронки с лицом сияющим от счастья. Рядом с ним лежала женщина Любовь, на лице ее блуждала усталая блудливая улыбка.
 - Любовь - это я! - сказала женщина и приподнялась на локте. Грудь заслонила собой и взошедшее солнце, и небо, и землю, весь мир.
 - Мир - это грудь, - сказал Радищев, теряясь в груди, как теряется маленький ре-бенок в лесной чаще.

 Когда едва живой, но счастливый Радищев вышел к месту первой кучки, старуха Анка была уже там. Она сидела на корточках у загородки и тихо покачивалась из стороны в сторону, как усохших китайский болванчик. Почтальон ковырял длин-ной палочкой в вечной кучке и был целиком поглощен этим занятием. Радищев по-дошел и, улыбаясь, заглянул в лицо Анки. Это было не лицо - это была бесчувст-венная посмертная маска.
 - Почему ты грустная, старуха? - удивился Радищев. - Новый день наступил! Ты понимаешь о чем я? Она отдавала мне свое яйцо! А я? Я просто съедал его! Просто съедал! Старуха! Я ничего не понимал! Но сегодня ночью у меня открылись глаза! Ты хотела, чтобы я стал мужчиной? Я стал им! Я узнал, что такое любовь! Почему же ты сидишь здесь, как мертвая, у которой забыли закрыть глаза и похоронить? Почему не радуешься, не смеешься, не поешь песен? Я понял, зачем мы пришли сюда! Я понял, что такое Чапай!
 - Чафаеф шиф! Еп тою мась! - тут же отозвался Почтальон.
 - Чапай - это любовь! - воскликнул восторженный Радищев.
 - Чапай - козел! - вдруг весомо проронила Анка.
 Радищев понял: что-то случилось.
 - Ты видела его? - догадался Радищев.
 - Чапай - козел! - снова отозвалась Анка.
 - Все мы не без недостатков, - пытался оправдать героя Радищев.
 - Козел! - настаивала Анка.
 - Такое бывает. Надо что-то потерять, чтобы полюбить, а когда найдешь, уже и не рад. Вот я понял, что люблю Лику, потому что она далеко, а Чапай близко, поэтому и оказался козлом. Надо нам домой возвращаться, тогда мы от Чапая удалимся и он снова нам полюбится. Пойдем, старуха, меня ждет моя возлюбленная! Она ждет, чтобы я сделал ей ребеночка!
 В это время из кустов неподалеку раздалось посвистывание. Анку передернуло. С недавних пор она не любила, когда свистели. Это напоминало ей охоту на кур. Кто-то снова засвистел в кустах. Анка не сдержалась и кинула в кусты гранату. Рвануло. Взрывной волной на открытое пространство выкинуло мелкого, как все говнюков-ское население, мужичка. Мужичок лежал смирно и больше не свистел.
 Радищев прислонил ухо к его груди.
 - Не бьется, - констатировал он.
 - А не *** было свистеть, - резонно заметила Анка.
 - Не с того бока слухаешь, - подал голос мужичок, не открывая глаз. - У меня сердце с правой стороны.
 - Живой! Свистунчик ты мой родимый, - обрадовался известный гуманист Ради-щев.
 - Кто ты такой и почему твое сердце неправильное? - строго спросила Анка.
 - Потому что я сын Чапая, - грустно признался мужичок.
 Тут вне расписания снова наступила ночь. В ночи горел костер. Вокруг костра сидели Радищев, Анка, Почтальон и их новый знакомый с правым сердцем. Они ели печеную картошку, накопанную по говнюковским обычаям в чужом огороде, и вели интересующую их неторопливую беседу.
 - Так ты сын козла? - спросила прямодушная Анка.
 - Козлы вы сами, - отозвался сын Чапая. - А мой папаша орел!
 - Если ты его сын, тогда где же твои усы? - продолжала Анка допрос с пристра-стием.
 - Сбрил.
 - Зачем сбрил?
 - Для маскировки. Я и на груди и на животе все волосы выщипал.
 - Подо что ж ты маскируешься, Василич?
 - Под почву. Для того и сердце у меня с правой стороны. Подойдет кто-нибудь, посмотрит - гладко, никакой растительности, послушает с левой стороны - тихо. Ну, думает, значит почва, говно, то есть.
 - Хофно, хофно, - радостно подхватил Почтальон.
 - Кончай про говно, давай про Чапая, - резко высказалась Анка.
 - Чафаеф шиф! Еп тою мась! - перешел на любимую тему почтальон.
 - То-то и оно, что жив! Живучий гад! - вздохнул Василич. - Из-за него и маски-руюсь. Не любят у нас в Говнюках папашу-то. Ох как не любят. С тех пор как он у нас завелся, стали мы хуже жить. В говне стали жить.
 - А раньше что же не было говна?
 - И раньше было говно, но никто его не замечал. Обходили, объезжали, закрыва-ли глаза. А когда папашу вместе с другим мусором прибило весенним паводком к нашим берегам, он с пьяну возьми и вляпайся в какую-то случайную кучку. Другой бы вляпался и промолчал, а этот стал выступать: "Кто насрал? Чье говно? Да как вы, сволочи, можете в таком говне жить?!" Тут все сразу стали замечать говно, и чем больше замечали, тем больше его становилось. Население впало в депрессию, все стали пить и воровать. Вот почему коренные говнюки не любят Чапая и назы-вают его именем особо вредных козлов.
 - Он же вам глаза открыл а вы его козлом! - вступился за Чапайа Радищев. - Вы жили с закрытыми глазами, вы спали, а он разбудил вас! Я тоже спал. Народ в оче-редь за говном уже стоит, а я все сплю! Яйца кипятил, электричество экономил и все во сне. Но граната любви произвела в моей душе взрыв, и я прозрел. Я стал контуженным любовью человеком! Да, я начал любить женщин и старух! - и он для наглядности поцеловал Анку в шишковатый затылок.
 - Нам не интересно про твою эротику слушать, нам интересно, что Чапай не ко-зел, - рассердилась Анка, втайне радуясь неожиданной ласке.
 - Не козел, но дурак, хотя и орел, - ответил сын Чапая и сам задумался над свои-ми словами.
 - Тогда веди нас скорее к нему. Где он?
 - Где говно, там и Чапай, - просто ответил сын козла.
 - Я не хочу больше искать Чапая, - признался вдруг Радищев. - Это глупое и бес-полезное занятие!
 - А какое же занятие по твоему, касатик, не глупое? - спросила Анка.
 - Любовь! - храбро высказался Радищев.
 - ****ься - наука нехитрая, - не одобрила Анка.
 - Я возвращаюсь в город, чтобы любить и быть любимым, - твердо стоял на своем Радищев.
 - Мы тоже тебя любим. Смертельно! - сказала Анка и нацелила на Радищева свой автомат. - Чтобы любить, надо жить, - добавила она, кладя палец на спусковой крючок.
 - Тогда пойдемте скорее, - сдался Радищев, поднимая руки. - А то Почтальон уже вторую гранату в костер кладет.
 Почтальон, действительно, равномерно подбрасывал в костер гаранаты. Путники замерли на мгновение, любуясь этим редким зрелищем, а потом разом, без коман-ды бросились бежать от костра. Взрывная волна нагнала их кусками дерна, мешком и почтальоном.
 На бегу любознательный Радищев расспрашивал замаскированного сына Чапая:
 - А скажите-ка, любезный сын козла, у вас только сердце замаскированное или имеются иные аномальные члены.
 - Члены имеются, - гордо похвастался мужичок и выставил вперед указательный палец на правой руке. Из пальца брызнула тонкая струйка. Он выставил палец на левой руке и из левого пальца тоже полилось.
 - Очень удобно, - отметил Радищев. - Можно даже на бегу. Но как же любовь...?
 - Пальчиками.
 - Оригинально. А если в ухе почесать нужно, или в носу?
 - Мизинчиком.
 - Об этом я не подумал.
 Так за живой познавательной беседой они не заметили, как подошли к самому говну. На берегу говнохранилища произрастал пышный кустарник. Говнюк с пра-вым сердцем подошел к кустам и заливисто свистнул. Ему ответили тоже заливи-стым свистом.
 - Не надо было этого делать, - вслух раскинул мозгами Радищев, но было поздно. Анка чутко среагировала на свист и кинула в кусты гранату. Взрывной волной на них выбросило из кустов мелконького мужичка в противогазе и уже знакомую Ра-дищеву женщину с гигантской грудью.
 - Что это было? - спросил, очнувшись, мужик в противогазе.
 - Это любовь, - с улыбкой узнал Радищев. - Давай поженимся!
 - Не могу, я уже замужем за противогазом, - вздохнула с сожалением сильно об-трепанная повторным взрывом женщина.
 - Знаете что, мужчина, вы, сразу видно, человек образованный, а мы люди про-стые, нам ваших намеков с гранатами не понять. Мы и обидеться можем на грана-ту, - сказал мужичок в противогазе. Он отвернулся и обиженно стал бить свою же-ну. Женщина обиделась еще сильнее, она схватила с земли здоровую палку и дваж-ды стукнула ей обиженного мужа между окуляров противогаза. Когда муж лег на землю, она стала его жалеть, причитая в голос:
 - Ой убили! Ой, не уберегла! И в противогазе и в галошах, а не уберегла! На кого ж ты меня покинул, кто же теперь в глаз даст, за волосы потаскает?
 - Любовь, теперь вы свободны, - обрадовался Радищев. - Будьте мне женой, а нам всем верной спутницей.
 - Ты хороший, добрый, поэтому за тебя я не пойду, - ответила, вытирая слезу, женщина.
 - Но почему? - удивился Радищев. - Я буду тебя так любить.
 - Любить-то ты будешь, а в глаз дать не сможешь. Какая же семья без хорошей драки! Вот мой хоть и мелконький был и в противогазе, а в глаз мог так заехать, что любо дорого посмотреть, - и женщина быстро заморгала своим подбитым гла-зом в ожидании скорой слезы.
 - Надо их обоих пристрелить, чтобы не мучились, - пожалела по обыкновению Анка.
 - Кто же вас тогда к Чапаю поведет, если вы следопыта, вернее говнопыта, при-стрелите? - отозвался на это предложение очнувшийся сын Чапая.
 - Чего же раньше про говнопыта молчал? - сердито спросила Анка.
 - Раньше я прикидывался почвой, то есть говном, после повторного взрыва, а те-перь я снова чей-то сын и могу произносить слова.
 - Тогда бабу пристрелим, чтобы не страдала.
 - Баба - это жена говнопыта, - разъяснял разумный сын Чапая. - Если ее пристре-лить, он может опять обидеться.
 - Тогда я сама застрелюсь, чтобы никому обидно не было, - вышла из положения Анка и сунула дуло в рот.
 - Лучше в сердце, а то мозги потом по всему берегу собирать придется, - подал вдруг голос мужик в противогазе.
 - И то верно, - согласилась Анка и приставила дуло к груди.
 - А еще лучше утопиться. Тихо, и патрон сэкономишь, - продолжал советовать говнопыт.
 - Где ж топиться, когда кругом одно говно, - возразила Анка.
 - Я бы посоветовал таблеточки, - мягко вступил в разговор Радищев.
 - Не надежно. Могут откачать, - возразил мужик в противогазе.
 - Тогда вены вскрыть в теплой ванне.
 - Где же я тебе ванну возьму? - осерчала Анка.
 - Тогда в тазике.
 - Нет, в тазике не буду. Тесно, - не согласилась Анка.
 - Что же делать? - расстроился Радищев.
 - Придется жить, - вздохнула Анка.
 - Вот и хорошо, а то дорогу будет некому показывать, - обрадовался говнопыт. - Пошли, психи.

 Любовь и сын Чапая стояли на берегу говнохранилища и махали руками вслед отважной четверке, которая медленно уходила все дальше и дальше в говно. Лю-бовь размазывала слезы по щекам, била себя в просторную грудь и голосила:
 - Каждый может в беззащитную женщину гранатой кинуть! Вас, мужиков хлебом не корми, только дай в руку гранату, а мы потом рожай и грудью корми!

 Под ногами чавкало, но на душе было светло.
 Вскоре вдали сквозь дрожащие испарения замерцал желтый огонек.
 - Все, - сказал противогаз, останавливаясь. - Дальше не пойду. И не уговаривайте. Дальше сами. Держите путь на огонек. Это окно избушки. Там в избушке и найдете того, кого ищете.
 Скупо попрощались и разошлись. Мужик в противогазе пошел назад в Говнюки, а путники взяли курс на дальний огонек.
 - Эй, человек! - окликнул вдруг Радищев. - Хотя бы лицо показал или имя назвал!
 - А зачем? - насторожился мужик.
 - Для истории.
 - Нет, нам истории не нужны, - отмахнулся мужик. - Опиши просто: хороший че-ловек в противогазе махнул рукой и скрылся в дымке над бескрайним разливом говна.
 Он махнул рукой и скрылся в дымке над бескрайним разливом говна.
 - Так и напишу, - прошептал твердо Радищев.
 Они шли и шли, приближаясь все ближе к желтому огоньку в окне избушки. Ско-ро стала видна крыша, покрытая мхом, бревенчатые стены, ушедшие по самое оконце в податливую почву, покосившийся заборчик.
 - Чу, копыта стучат, - прошептала Анка, жестом руки с автоматом, останавливая своих спутников. Почтальон, сбитый прикладом, тут же прилег отдохнуть в теплое говно, а Радищев, тщательно прислушавшись, возразил:
 - Они не могут стучать, они могут только чавкать.
 - Они стучат в мое сердце, - с волнением произнесла Анка. - Это лихой Чапай скачет на белом коне.
 - Чафаеф шиф! Еп тою мась! - радостно отозвался почтальон, приподнявшись из говна.
 В это время из тумана появился худой кривоногий мерин со стоптанными копы-тами. Он тащил за собой бочку с облупившейся красной надписью "Фи...л...и"
 - Фили..., - прочитала старушка.
 - Все ясно - это шифр, - сказал Радищев. - Может быть это означает Фиалки? А может быть Филимон? Мерина зовут Филимон и он любит фиалки, поэтому на бочке написано Фили.
 - Фикалии это означает, - рубанула как всегда правду Анка. - Или попросту гов-но. Говновоз наш Чапай.
 - Может это не Чапай?
 - А кто же он тогда?
 - Просто одинокий старый говновоз.
 - Нет, в такое место мог забраться только Чапай, - убедительно возразила Анка. - Эх, уж лучше бы он был козлом.
 Анка вскинула автомат и прицелилась в маленького сухонького старикашку, ко-торый понуро шел за бочкой, держа на плече здоровенный черпак.
 - Подождите, не стреляйте, - попросил Радищев Анку. -
Раз уж мы сделали такую глупость и залезли в самое говно, сделаем еще одну глу-пость - полюбим Чапая таким, какой он есть. Да, он старый, да, маленький, да, весь в говне, но глаза у него молодые и мечтательные. А если помыть, накормить, да усы приклеить - совсем героем будет.
 - Ладно, пусть еще потопчет говнистую почву, - разрешила Анка. Она опустила ствол и крикнула говновозу. - Эй, Чапай, принимай гостей!
 Чапай, услышав крик, насторожился и прищурил в темноту свои подслеповатые глазки. Он достал из-за пузухи динамитную шашку и крикнул:
 - Кто там в говне? Девчонки есть?
 - Есть, есть, старый ****ун, - отозвалась с готовностью Анка.
 - *** с вами, тогда ползите сюда живьем, бить не буду, - разрешил Чапай и ра-душно махнул своим черпаком.
 Анка пинками подняла из говна почтальона и погнала его к бочке, около которой стоял игривый старик.
 - Эта что ли девчонка? - обнял Почтальона подслеповатый старик. Он стал его щипать и щекотать. Почтальон залился звонким смехом.
 - Она мне нравится. Веселая штучка, - как молодой радовался Чапай. - Может поженимся?
 - Она девчонка! Она! - кричал на ухо Чапаю Радищев, показывая на Анку-пулеметчицу. - Она девчонка, хотя и старенькая! Старенькая девчонка - это тоже девчонка!
 - Так вас много, девчонки? Вас много, а я один! Веселая будет ночка!
 - Нет, я не девчонка! - упирался Радищев, когда Чапай стал его щекотать.
 - Ладно, заходите все , раз уж приперлись, - Чапай открыл низкую дверь в свою избушку. - Да пошустрее! С первыми петухами самая ебля!
 Получив столь радушное приглашение, путники настороженно спутились в из-бушку, именно спустились, потому что из-за поддатливой почвы жилище Чапая превратилось в яму.
 Чапай спустился последним, он плотно закрыл дверь, запер ее на засов, навесил замок, повернул пару раз ключ, вынул его и проглотил, немного поперхнувшись.
 - Плохо пошел. С бородкой. Не люблю когда с бородкой. Горло шкрябает.
 Посередине ямы стоял грубо сколоченный стол, на котором лежала большая кар-та мира, потертая, залитая соусами, борщами и обкаканная мухами. На этот стол Василий Иванович водрузил, крякнув от натуги, небрежно сколоченный ящик с динамитом. Он поджег фитиль и радостно произнес.
 - А теперь признавайтесь, девчонки, какого *** вас сюда прислал мой злейший враг слесарь Ебнов?
 - Нас никто не присылал. Мы сами. Мы получили телеграмму.
 - Еехамма. Писаю ехая, - тут же подключился к переговорному процессу поч-тальон.
 - Потерпи, девчонка, скоро пописаешь, - сжалился над почтальоном Чапай. - Скоро все пописаем. И покакаем. Но сначала вы мне скажете правду.
 - Я всегда говорю правду, и стреляю без предупреждения, - обиделась Анка, пе-редергивая затвор.
 - Уважаю. Но не верю. Чтобы три таких милых девчонки по собственной воле приперлись в это говно? Не верю.
 Повисла пауза. Фитиль догорал. Анка нервно теребила спусковой крючок. Поч-тальон хихикал. Радищев плакал.
 - Я только начал жить... И для чего? Чтобы где-то среди бескрайних разливов говна один старый слепо-глухой говновоз подорвал нас к ****ей матери?
 - Вот, вот, так вы все интеллигенты, - нахмурилась Анка. - Чуть что, какие труд-ности, сразу в писсемизм впадаете. Умирать надо весело! Дай я тебя обниму, Ча-пай! Хать ты и говновоз, хоть слепой и придурковатый, и вообще на Чапая не по-хож, другого у нас все равно нет и, видно, уже не будет!
 С этими словами она обняла старика. Старик крякнул и обмяк в железных Анки-ных объятьях. Она отпустила его, и он упал на пол с легким сухим стуком.
 - Сейчас рванет, - грустно сообщил Радищев.
 - Обязательно, - произнес одним шевелением губ старый говновоз.
 - Кто это сказал?
 - Это я сказал, Чапай!
 - Ты живой что ли?
 - Я вечный.
 - Чафаеф щиф! Еп тою мась!
 Фитиль догорел.
 - А как хорошо все начиналось, - мечтательно произнес Радищев, постепенно на-бирая вторую космическую скорость и переселяясь в мир звезд, в тот мир, где нет ни говна, ни слесаря Ебнова, где живут только боги, Чапай, Анка-Пулеметчица и почтальон.
 
 - А вон дяденьки полетели, целых три и одна тетенька! - радостно сообщила ма-ленькая девочка в коляске, которую катила перед собой Лика. Девочка близоруко щурила глазки сквозь толстые аккуляры очков, но видела дальше, чем многие зря-чие.
 - Дяденьки и тетеньки не летают, - раздраженно сказала Лика, за которой шло еще четверо разновозрастных детей и все в очках.
 - Но если бы они даже летали, ты бы их все равно не увидела, потому что ты та-кая же слепая как и твой папа Мудазвонов.
 - А звезды летают?
 - Звезды падают.
 - Тогда это звезды.
 - Днем звезд не бывает. Вот папа Мудазвонов достроет свой Трахмобиль и мы поедем к бабушке ****ой матери летом в Говнюки и будем по ночам любоваться на звезды. А теперь, дети, поторопимся, а то опоздаем в очередь за говном.