Письмо, написанное в мансарде

Я не знаю, что мне делать с собой: пропали все желания, как будто я стала столетней старухой, все чувства, которых раньше было так много, все мысли, идеи и способности, имевшие раньше довольно высокую цену и большое значение. Не могу и не хочу ничего делать: ни писать письма, ни сочинять стихи. Почему?
Когда я грызу свой вечный бутерброд с колбасой и смотрю на крыши, расстилающиеся ровным серебристо-серым полотном, когда пытаюсь читать книги или лечить застарелый кашель курильщика – вечный спутник неудачников, все остается твоим.
Я, сумасшедшая, забилась в угол мансарды одного очень старого дома, где никто не сможет меня найти, и пытаюсь писать тебе.
…Писать о нелюбви – к чему? Или, наоборот, писать о любви незачем?
Дорогое мое сокровище!
Хочешь верь, хочешь – нет, но я уже все тебе простила – даже каждую частичку души, не любившей меня. Все это – за то, что ты такой, просто такой. Ты – нераспустившаяся, нераскрывшаяся весна – наверное, март. Ты – гулкие шаги по пустому поздневечернему проспекту, темный силуэт, своими огромными сильными очертаниями напоминающий памятник, и мокрый весенний снег, и то раннее тепло, когда уже не холодно без перчаток, но волосы еще тяжелеют и замерзают. Ты, конечно, забыл – и правильно сделал; ты всегда прав на тысячу лет вперед.
Я говорю о тебе-весне, хотя тебя следовало бы отнести к осени.
Ты очень умный человек, нет слов. Но даже твое трезвое четкое мышление, приправленное опытом и фантастическим знанием людей, не предугадало настоящего мотива моего поведения в тот последний день… Все, все, завязываю с сентиментальным тоном.
Я нисколько, ни на грамм не разочаровалась в тебе. Как ты мог такое придумать? Польщу твоему самолюбию – да, я люблю тебя.
Если кто-нибудь когда-нибудь вдруг наткнется на это письмо и прочитает его (надеюсь, это обязательно случится, потому что так будет романтичнее), то обязательно решит, что ты бросил меня. Иногда мне даже хочется, чтобы так оно и было; это все инстинкт мученичества, тяга к страданию, которая так прочно заложена в женщине. Но – неправда.
Глупый! Ты вынуждаешь меня писать глупости, а сам редко их читаешь, если вообще читаешь.
Как хорошо напиться! Как славно обнять правой рукой стройную бутылку, вылить остатки ее содержимого в рюмку и забрать в себя все это жидкое золото…
Итальянское вино куда лучше немецкого. Италия? Рим – край солнца, цезарей и римских пап…
Глупый! Ты даже не обрубаешь мне крылья, а выщипываешь из них по перышку, чтобы я прочувствовала весь финал своего падения.
Да, я забыла главное, о чем, собственно, собиралась написать: о том, как безумно и исковерканно я счастлива сейчас. Кажется, я получила то, чего действительно хотела – свое болезненное, противоестественное счастье одиночества.
Как страшно и странно я счастлива тем, что не вижу твоего старения…