Лестница воспоминание

В старом заброшенном саду - высоченная лестница. Верхним краем прислонена к каменному трёхметровому забору.

Мне 11 лет.

Спрятацца в саду, чтоб читать "Консуэло". И плакать. От любви к Консуэло. И ненависти к себе: когда родственники собираюцца вместе, грузинский дядя Павлик озвучивает всеобщее "зато волосы у неё красивые". Не Жорж Санд здесь постаралась, нет. Андерсен. Ханс-Кристиан. Только человеческие дни длиннее, чем у утят. Особенно, когда тебе одиннадцать. Как с этим жить - не написано. И проснувшись в субботу то ли поздно, то ли рано, осознаешь - что попала. Попала остренькими локтями, очками с толстыми линзами, губами, постоянно сложенными в недоумённый бантик, привычкой сутулицца, привычкой молчать, привычкой убегать, чтоб не видеть.

Сижу на спиленной ветке старого вяза и смотрю не лестницу. За забором кто-то кричит: Диего! Диего! С Диего мы учимся в одном классе. У него голубые глаза и ямочки на щеках. Он приносит мне маминым журналы мод и оставляет их на крыльце. Моя мама предлагает пригласить его на яблочный пирог. Но я знаю, что это всё бессмысленно. Сначала я должна найти в себе хоть что-то, за что зацепицца, найти консуэло внутри себя. 11 лет. Рост 170 см. Мозгов - бараний катышек.

Ступеньки лестницы обклеены позапрошлогодними листьями - кажецца, что на них налипла кожа мумий. Их ровно 15 - перекладин. Встаю на пятую. Мне видно, как в дальнем конце сада поднимаецца дымок - папа жжёт собранную кое-как листву, подготавливая окончательное наступление весны. Встаю на седьмую - в толстом стволе вяза - дупло. В глубине дупла - дыхание глубокое. Встаю на десятую - далеко-далеко за кромкой забора, забытого до поры горлицами - наливаецца синевой посеревший за зиму океан. Прыгаю.

Полёт. Внутри - дымок, дупло, океан.

Земля встречает жёстко, так же как меня встречает каждое моё однадцатилетнее утро. Но я уже знаю, чего я хочу. Одиннадцатая -ха! это мы уже проходили-прошли! - лишь секунда, смахнуть чёлку со лба. И бегом обратно. Листья пружинят под ногами на каждой ступеньке, как будто даже пищат недовольно. Двенадцатая - чуть-чуть куржицца голова, кровь не успевает за мыслями, за желаниями. Но думать некогда. Пора лететь. Тринадцатая - оцарапала локоть о каменную кладку забора. Больно, больно, больно. Нащупала в кармане обрывок листа в клетку. Облизнула. Заклеила. Я долетела первой. Листочек еще долго-долго парил в воздухе, качаясь в восходящих потоках ускорения, которое вдруг поселилось в старом саду. Четырнадцатая - страшно. Небо - ближе. Но считаю до тридцати семи - и прыгаю. Ступни саднят. Дыхание провалилось в кончики пальцев. Под ногтями - соскобы с истории прошлого лета.

Пятнадцатая - сажусь. Откидываюсь назад и смотрю на улицу за забором, на ворота имения напротив, на проползающие ленивые машины, разморенные первым весенни солнышком, на океан - вверх ногами. "Зато у неё красивые волосы". Они одного цвета со старой кирпичной кладкой забора. И с прелой листвой. И с корой старого вяза. И с дымом от папиного костра. И с дуплом. И с океаном. И с обложкой книжки "Консуэло". Не переводя дыхания, с размаха, оттолкнувшись от стены - лечу.

Когда мама заклеила мои сбитые колени и локти, когда папа приказал-отменил-приказал-отменил убрать из сада лестницу, но ограничился спиливанием пяти нижних ступенек, когда маленький брат завистливо измучил расспросами - как это? почему без него? неужели не было страшно? когда все угомонились и разбрелись по своим послеобеденным субботним делам, я вылезла из постели, уселась на подоконник, взяла телефон, сняла трубку, набрала номер и пригласила Диего на яблочный пирог. Летать так летать.