Холодно

Зачем же я вышла за него замуж? Как я вышла за него замуж?
Как-то просто и быстро получилось – он предложил, я согласилась. Мы были знакомы уже тысячу лет, и вдруг… Мы шли по парку около Фонтанного дома. Сумасшедше, предвещая бурю, шумели деревья ночного города.

И я переехала к нему домой, в старинную квартиру на Петроградской стороне. У нас много комнат: гостиная, спальня, кабинет, где он работает за величественным темным столом. Когда его нет дома, я люблю читать бумажки, исписанные его рукой: «Культура Виллановы… Восточное Средиземноморье…» Потом прижимаюсь лицом к его свитеру, висящему на спинке кресла.
В гостиной иногда собираются знакомые – его коллеги и мои подруги; последние неуютно чувствуют себя в его присутствии и довольно быстро расходятся. Они его боятся. Как можно бояться его – человека с такой спокойной, тихой силой, с таким глубоко затаенным мученичеством?

Утром он уходит, пока я еще сплю. Уходит тихо, боясь разбудить меня, но я сквозь сон слышу, как он готовит яичницу, а потом аромат кофе струится по всей квартире. Холостяцкие привычки. Я лежу тихо – не хочу утром встречать его взгляд, хотя очень, очень соскучилась по нему за ночь. Соскучилась, хотя его рука всю ночь чуждо обнимала мои плечи.
Он часто не может уснуть, а я притворяюсь, что не замечаю этого. Положив мою голову себе на грудь, он смотрит в потолок, по которому бегут ночные тени, и думает о ней. Потому что она умерла, она – его первая жена.

Я преподаю в консерватории – всего лишь второй год; она тоже преподавала здесь, теорию музыки, пока не умерла от старомодной болезни – туберкулеза. Никак не отвязаться от мыслей о ней… Мои студентки завидуют мне, говорят, что я красивая, талантливая и что муж у меня редкостный. Наверное…

Он возвращается домой поздним вечером, когда я, придя с работы, уже успеваю приготовить ужин.
Вот он, вечер. Я сажусь на диван в темной комнате, растворяюсь в синем вечернем свете и жду его. Дождь, метель, сумерки, ветер. Мой любимый синий свет заполоняет комнату, летит сквозь тюль, чужие окна мягко мерцают где-то, словно подвешенные в пустоте – теплые, с покачивающимися абажурами и микроскопическими корешками книг. И ведь больше ничего нет, кроме вечера и одиночества – а я так люблю и то и другое!
– Брак без любви, – говорю я нашему постоянному слушателю – потолку. – Без любви – что поделаешь?

Щелкает ключ в замке. Я выскакиваю в коридор.
– Добрый вечер…
– Здравствуй. – Прикасается прохладными сомкнутыми губами к моей щеке. Удивительно вообще, что мы перешли на «ты». Снимает пальто и выходит из него – такой мой и чужой.
– Как у тебя сегодня дела?
– Читал доклад на семинаре.
– Понравился?
– Как сказать… Ты же знаешь эту публику: докажите, опровергните… Вопросы идиотские… Аспиранты мои – ничего, что-то все-таки в головах осталось…

А когда мои студентки играют экзамен или концерт, и я возвращаюсь домой совсем поздно, он встречает меня у метро; принимает у меня из рук цветы, иногда мы вдруг гуляем по городу и смотрим на рябь каналов с рассыпавшимися в ней фонарями.

Гаснут фонари. Наступает ночь – наша моральная пытка (я не смею к нему как следует прикоснуться, а он смотрит в потолок), заканчивающаяся животным удовлетворением, слабо совместимым с нашими тонкими натурами. Вот так и живем – между духом и телом.
– Может, ты будешь поменьше работать, и мы сможем чаще бывать вместе?
– А жить мы на что будем? – говорит он в темноту и гладит шершавой ладонью мое плечо. И ночь идет своим чередом.
Хочу ли я ребенка? Да, очень. Он не против и не за.

Сегодня он сильно задержался, и я начала волноваться. Позвонила на работу – там уже никого не было. Все понятно.
Вот она, его темная, словно вырезанная из черной бумаги, фигура. Он стоит около той могилы, где обычно, весь в мокром снегу, потом садится на скамеечку у ограды и ловит крупные хлопья руками.
Повернув голову, он замечает меня. Мне больно и стыдно оттого, что я нарушила его одиночество.
 Он встает, отряхивает тонкий налетевший снег с колен и подходит ко мне.
– Пойдем, – говорит он. – Холодно.

Все-таки я понимаю, почему я вышла за него замуж.