Под камнем сим

Под камнем сим

---------------

В каждом человеке есть что-то важное, и это что-то как раз и делает его человеком.
(А. Бейс – Под синим абажуром)



 Что ж тут поделаешь, если я люблю порой прогуляться по кладбищу.
 А что? У каждого свои причуды: кто-то помешан на коллекционировании бабочек и прочей садовой утвари, кто-то, простите за выражение, блудит налево и направо, кто-то, и того лучше, находит успокоение во всяких там извращениях, например, сочинительстве.
 Так что я пойму, если вы вдруг сочтете меня сумасшедшим.
 Меж тем вы даже себе представить не можете, сколько интересных людей, упокой Господь их душу, можно встретить, порой прогуливаясь кладбищенскими рядами в погожий денек.
 
 Помнится именно в такой денек, когда в небе светило яркое июльское солнце, и легкий ветерок шелестел в кронах вековых дубов, я и встретил Федора Степановича.
 - Кого-то ищете, - услышал я низкий голос с хрипотцой.
 Обернулся. Обычный такой старичок лет шестидесяти, - хотя нет, скорей семидесяти, - седая борода, не очень длинная, но и не короткая (не из тех, что обычно называют козлиными), глаза серые, мышиные, тоже ничем непримечательные. И вообще, наверное, именно такие люди и служат во всяких там разведках: средний рост, средние черты лица, средний голос – все среднее. Даже одет подобающе: пальто, брюки, туфли черные, руки у него в карманах были, так что я не знал, в перчатках он или без (но, почему-то сразу подумал, что в перчатках, и, скорей всего, в серых).
 - Да нет. Просто гуляю... – ответил я и почувствовал, как по коже пробежал легкий холодок, - так недобро этот старичок на меня взглянул.
 - Предпочитаете обществу живых общество усопших? – произнес он и еще раз зыркнул своими мышиными глазками.
 - Предпочитаю...
 - Я тоже... предпочитаю... – передразнил он меня и улыбнулся.
 Было в этой улыбке что-то дьявольское – меня вдруг отчетливо посетила мысль о страхе, и я почувствовал, как по спине сбегает мерзкая холодная капля. На всякий случай оглянулся – кругом ни души, даже смотрителя не видно. Стало не по себе...
 - Вас что-то беспокоит? – голос с хрипотцой.
 - Да нет, - говорю, - просто...
 Запнулся. Черт его подери – запнулся! Вдруг заметит?!
 - Боитесь?
 У меня чуть было челюсть не отвисла: так я удивился. Хотя не думаю, что мой испуг так уж сложно было распознать.
 - Ни капли, - соврал я и распрямил спину. Сразу стал на голову выше этого старичка. – С чего бы это?
 - Ну, как же? Кроме нас здесь никого нет: смотритель ушел к себе обедать. Калитку запер. Даже кричать бесполезно...
 - Ну у вас и шуточки, - говорю, а у самого поджилки трясутся.
 А он так это странно улыбнулся. Скотина – я думал прямо там и умру: у меня, знаете ли, сердце и так слабое, а тут еще он со своим: «Даже кричать бесполезно...» Хотя, я ведь моложе его. Если чего - справлюсь как-нибудь (помнится в детстве даже полгода на дзюдо ходил). Но только если у него нет ножа...
 И тут он начал доставать руку из кармана.
 Господи, я ведь еще так молод! Не хочу умирать...
 - Федор Степанович, - услышал я и открыл глаза. Старик протягивал мне ладонь для рукопожатия.
 У меня словно бы камень с души упал.
 - Антон, - ответил я и вздохнул, наверное, все-таки чересчур заметно.
 - Так значит, все-таки испугались, - усмехнулся он. – Да вы не смущайтесь, я бы и сам испугался. Как никак кладбище. Незнакомый человек.
 - Вы мне здорово потрепали нервы.
 - Никак не могу отделаться от этой привычки, вы уж меня простите.
 - Проехали... – ответил я.
 А сам подумал: «Ну ничего себе у него привычки». Но он вдруг так скривился, будто бы прочел мои мысли. И я сразу прекратил о нем думать...
 - Так все-таки, что вы здесь делаете? – спросил он.
 - Гуляю, - говорю. - Люблю, знаете ли прогуляться по кладбищу. Здесь столько интересных людей лежит... в смысле покоится.
 Его правая бровь вздернулась вверх. Мол, «это кто же здесь интересный такой».
 - Вот там, например, - начал я, - лежит один известный писатель, не помню его имени. А там генерал, герой войны – только, увы, не знаю какой. Здесь неподалеку один академик или политический деятель, точно не могу сказать, который курировал в Советском союзе какой-то жутко важный проект. А вон там...
 - Довольно, - произнес он так твердо, что я умолк на полуслове. – Вижу, вы достаточно осведомлены о местных... личностях.
 Я снова выпрямился, только на этот раз от гордости – меня, как обычно говорят в таких случаях, «распирало». Вот только я не сразу заметил, что Федор Степанович смотрит на меня как на провинившегося цуцика.
 Потом, правда, мне очень стыдно было, за этот задранный подбородок и выпяченную грудь, но только это уже потом было, много позже.
 - Вы когда-нибудь были на западной стороне кладбища? – открыто спросил он. Хотя я, правда, не сразу понял с чего бы.
 - Не доводилось как-то.
 - Хотите взглянуть? – произнес он, не меняя выражения лица. Все такое же суровое и напряженное, по которому волнами гуляло раздражение (все-таки эмоции он плохо умел скрывать).
 - А кто там захоронен? – поинтересовался я. Ну, вот, казалось бы, такой безобидный вопрос.
 - Господи, что ж за молодежь-то пошла! – воскликнул он так громко, что с соседнего дуба даже взлетели птицы. Наверное, это его отрезвило, и Федор Степанович немного успокоился. – Не все ли вам равно, кто там упокоился, если вы даже имен запомнить не можете.
 Я смутился: и впрямь, столько лет уже хожу на это кладбище, а до сих пор не выучил ни одного имени, хотя, наверное, каждый день часами разглядывал все те же надгробья. Но, правда, меня это не так уж особо и занимало.
 - Так хотите или нет? – послышался хриплый голос.
 Не помню, как так получилось, что я согласился (почему-то кажется, что я еще очень долго отказывался, мотивируя это тем, что там-то уж, наверняка, не встретишь князей и знатных дворян, кажется, говорил, что мне и здесь неплохо, и вообще всеми мыслимыми и немыслимыми способами отнекивался от похода «на западную сторону»).
 
 Первая же надгробье, на которое пал мой взгляд, стоило пересечь невзрачную зеленую оградку, принадлежало некой Анне Люмикх, и надпись на нем гласила: «Она жива в своих детях». Как любил говорить один мой знакомый: «Скромненько, но со вкусом». Терпеть не могу эту фразу, но здесь она подходит как нельзя лучше.
 - Чудесная женщина была. Семеро детей. Целая орава внуков. Упокой Господь ее душу.
 - Вы ее знали?
 - Никогда не встречал, - произнес мой проводник.
 Я взглянул на его лицо. Обычно, в таких случаях, появляется саркастическая (или как ее там) усмешка. Но его отражало только глубокую скорбь «по безвременно усопшей». Словно бы он действительно знал ее, а мне соврал только так, для вида.
 - А здесь кто захоронен? – произнес я, указывая взглядом на старый, местами проржавевший обелиск с пятиконечной звездой наверху. Фотографии не было, а имя я не разобрал (точнее и не пытался).
 - Солдат Орлов.
 - Сержант?
 - Даже не знаю. Да и так ли это важно? Он умер как Герой. Закрыл товарища от вражеской пули, – произнес и взглянул мне в глаза. Я вновь ощутил тот треклятый холодок по коже. – Вы бы так смогли?
 - Я не служил в армии.
 - По вам видно, - произнес он и отвернулся.
 Мы еще какое-то время шли по узкой кладбищенской тропинке, каждый размышляя о своем. Я уже перестал корить себя за то, что согласился пойти на западную сторону, потому что, как оказалось, здесь и в самом деле было на что посмотреть. Мало на что, но все-таки было...
 Не покривив душой скажу, что никогда не испытывал таких чувств, как в тот день. Казалось бы, я попал на какой-то литературный конкурс: чем дальше мы отдалялись от невзрачной зеленой оградки, тем интересней становились эпитафии на могильных камнях. И хотя сами они (эти камни) напоминали скорей указатель на развилке с той самой картины Васнецова, но вот то, что было высечено на них, действительно поразило меня до глубины души. Потому что...
 - Кто вы, Антон? – прервал меня голос с хрипотцой.
 - Я писатель.
 Соврал. Никогда не любил писать, даже сочинения по литературе за меня делала старшая сестра.
 - Вы лжете, - твердо произнес он, все еще глядя куда-то в сторону.
 Снова в воздухе повисло тягучее молчание, так характерное для кладбища. Я уже было хотел сделать встречный выпад, но Федор Степанович опередил меня.
 - У вас хотя бы девушка есть? – произнес он, и, как мне показалось, в его голосе промелькнула насмешка.
 - Есть, - опять соврал я.
 - Наверное, красавица?
 - А то как же! Чудесные светлые волосы, большие зеленые глаза, а фигура...
 - Вот и снова врете, – усмехнулся он. – Нет у вас девушки.
 - К чему этот глупый допрос?
 Он посмотрел мне в глаза и искренне, впервые по-доброму, улыбнулся. Что он хотел сказать этой улыбкой, я не знаю до сих пор и думаю, не узнаю никогда. Вот только когда он так посмотрел на меня, мне сразу стало так стыдно за свое вранье.
 - Будь вы по-настоящему влюблены вы бы совсем другие слова произнесли.
 Я не сразу понял, что он имеет в виду. Ну «волосы», ну «зеленые глаза», ну «фигура». А что я не так-то сказал. Странное чувство: когда сам себя пытаешь убедить, что ты прав, хотя прекрасно знаешь, что это не так.
 Наконец Федор Степанович отвернулся – мне стало немного полегче, но на душе все равно был неприятный осадок.
 - Например, эта девушка, - он указал мне на одно из надгробий. – Что вы можете о ней сказать?
 Я опомнился и взглянул на могильную плиту.
 Это был ангел – я уже говорил, я не художник, и не в силах описать то, что я увидел на фотографии, настолько она была чудесна. Почему-то вдруг нахлынула такая всеобъемлющая печаль, что защемило сердце. Хотелось плакать.
 - Красивая, - только и смог вымолвить я.
 - Расскажите о ней?
 - Откуда мне знать, я не был с ней знаком.
 - Расскажите, - настаивал он, - примените свое «писательское чутье».
 Сарказм. По-моему Федор Степанович даже усмехнулся. Я готов был его возненавидеть (никогда не любил подобные издевки, тем более, если я это заслужил).
 Но все-таки начал усердно думать. В голову почему-то лезла только одна мысль, точнее даже одно имя, вы его, конечно же, прекрасно знаете: «Джульетта». Вот только, что мое «писательское чутье» пыталось этим сказать, я не понимал. Выпалил, как есть, без всяких объяснений.
 - Интересная мысль, - голос с хрипотцой. – А почему?
 - Понятия не имею, просто вдруг отчетливо представил ее себе и - вот...
 - Занятно, - задумчиво произнес Федор Степанович. – Взгляните, что там написано.
 Только теперь я заметил, что небольшой куст роз закрывал эпитафию, написанную на надгробном камне. Я сделал несмелый шаг, только бы не наступить на могильный холм, и отодвинул ветки так, чтобы можно было прочесть:
 «Прекрасна ты была как роза,
 Твой взгляд любовью полыхал,
 Но в день Зимы, упали слезы,
 И твой цветок, увы, завял...»
 
 - Несчастная любовь, - констатировал Федор Степанович.
 Я промолчал. На душе скребли кошки. Было мерзко и чудесно одновременно. Мне даже на секунду показалось, что сердце вот-вот остановится. Я вдруг понял, что имел в виду этот старичок, говоря о «других словах».
 - Так печально... – произнес я, и голос мой предательски задрожал.
 Простая девушка, таких, наверное, миллионы кругом, но почему-то я вдруг ощутил в сердце такую... нежность, которая рождается только к самому близкому человеку. Вообще-то со мной никогда такого не бывает (даже на похоронах), - знаете, как говорят, «мужчины не плачут», - но здесь меня прорвало, признаюсь.
 Несколько слез скатилось по щекам, увлажнив сухую кожу. Я достал платок из кармана и, сделав вид, что сморкаюсь, вытер их. Почему-то мне не хотелось, чтобы этот пожилой человек что-то заметил – а он, казалось, даже не обращал на меня внимания, просто смотрел куда-то вдаль, поверх надгробьев.
 - Идем дальше?
 Я кивнул, и мы двинулись вперед.
 Снова мимо нас проплывали десятки могильных плит (большинство неподписанные, со стершимися от времени именами). И каждый раз, читая очередную эпитафию, передо мной всплывал образ той девушки, имени которой я так и не узнал.
 Мы шли, наверное, еще минут пять или десять, не задерживаясь и не разговаривая, каждый, как и прежде, размышляя о чем-то своем.
 - А здесь знаете, кто похоронен? – произнес Федор Степанович, остановившись.
 Я прочел слова на плите:
 «Никто не видел, как ты умер,
 Никто не видел, как ты жил,
 Но, вне сомнений, после смерти,
 Признали все: ты лучшим был!»
 
 - Это что - шутка? – спросил я, еще раз, на всякий случай, перечитав эпитафию.
 - Какие могут шутки с мертвыми, - с укоризной произнес мой проводник, но я по голосу понял, что он улыбается. – Знаете историю о купце, который сам себя хоронил?
 - Никогда не слышал.
 - В давние времена жил один купец. У него не было ни жены, ни детей, даже друзей не было. Но зато были полные мешки золота и серебра, которые, как ему казалось – тут же найдут себе новых хозяев после его смерти. И вот однажды, этот купец организовал собственные похороны...
 Нанял священника и поваров. Раструбил по всему городу, что каждый, кто придет его помянуть, получит серебряную монету. А сам в урочный час улегся в гроб и стал ждать.
 Через час в церкви набралось столько народу, что едва ли на всех хватило мест. Как бы то ни было, с горем пополам начали. Помолчали. Святой отец прочел поминальную речь по усопшему и дал гостям слово.
 Но никто не решался быть первым, пока со своего места не поднялась одна женщина и не сказала: «Усопший был скрягой. И мы все это прекрасно знаем. У него не было родных и близких, которые могли бы сейчас сказать о нем доброе, а все потому, что он боялся, что те его ограбят...
 И все-таки он был хорошим человеком. Дети его любили, и он тоже любил детей, пусть у него их никогда и не было».
 Сказав это, она встала и ушла, оставив на скамье серебряную монету.
 Вслед за ней один за другим жители города говорили несколько добрых слов о купце, после чего оставляли монеты на скамье и выходили из церкви. Когда же «усопший» поднялся из своего гроба, то увидел, что он остался один в церкви, заполненной серебром...
 - Поучительная история, - подытожил я.
 - Верно, - согласился Федор Степанович. – А теперь прочтите, кто там похоронен в этой могиле.
 Я прищурился, чтобы лучше разглядеть имя безвременно почившего, но, увы, надпись была истерта. Различить можно было разве что обрывки букв.
 Я покачал головой, давая понять, что не могу сделать то, о чем меня просят.
 - Это символично, - заключил мой проводник. - Знаете, Антон, в каждом человеке есть что-то важное. Это что-то и делает его человеком.
 Взгляд его маленьких мышиных глаз пал на меня и сжал так сильно, что, казалось, пронзил насквозь; подобно рентгеновским лучам, он высвечивал во мне то самое «важное», искал его и не находил, хотя искренне верил в его существование.
 - Вы психолог? – наконец, произнес я.
 - Я писатель.
 - Вы, наверное, много книг написали за свою жизнь?
 - Если бы... – усмехнулся Федор Степанович и обвел взглядом мраморные памятники. – Я пишу эпитафии.
 Кажется, я что-то хотел ответить, но в этот самый момент раздался противный писк будильника на моих часах. Четыре. Неужели я так много времени провел здесь. Во истину, для мертвых, век человеческой жизни – что секунда.
 - Вам пора, - услышал я голос с хрипотцой, и увидел протянутую для прощания руку.
 Так мы и расстались. Я просто развернулся и двинулся прямиком к выходу, минул невзрачную зеленую оградку и вышел на восточную сторону кладбища, где высились монументы, посвященные писателям, имен которых я не знал, генералам, героям незнакомых мне воин и загадочным академикам в Советском союзе, курировавшим какие-то там проекты...
 
 Признаюсь честно, я еще не раз заглядывал на это кладбище, в поисках Федора Степановича. Часами ходил по кладбищенским тропам на западной стороне, в надежде встретить этого интересного человека. Но так, увы, никогда его больше и не увидел.
 Та встреча очень сильно изменила меня. Я стал более внимательным к людям, а еще больше к их душам. Потому что душа и есть то важное, что делает человека человеком. И это особенно понимаешь, когда, прогуливаясь по кладбищу, вчитываешься в слова, начертанные на могильных плитах.
 Совсем недавно, например, я нашел очень занятные строки:
«Ты многим, к сожалению, был нужен,
С душой всем эпитафии строчил.
Но точно также отдал богу душу,
Не рассчитав своих душевных сил».
 
 Жаль только, на надгробье не сохранилось имени...
 
 
 
 
 
 
 
 
 
---------------

Все описанное в этом рассказе – выдумка. Все совпадения имен – прошу считать случайностью.

Кроме того, хочу выразить благодарность автору Саньку с www.pisaki.ru, за его четверостишие «Эпитафисту».