Каньон

Думаю, ничего бы этого не случилось и я бы так и оставался страстным охотником, да стрелял бы себе кабанов каждую зиму у товарища своего школьного - егеря Сереги в его хозяйстве, если бы... Если бы мой давнишний приятель и сосед по «двору» Борис Петрович Елкин не купил бы себе, наконец, машину. Я-то их сколько уже попеременял, а он все никак решиться и выбрать не мог. То - то ему не так, то - это не то...
 "Да не купит твой «Палкин» никакой машины... И ты перестань с ним по барахолкам таскаться, а то неровен час будешь потом у него всю жизнь виноват, что «не то подсунули»... Неужели не понятно - ему не машина нужна, а ходить да выбирать, деньги свои за пазухой ощущать, - говорила мне моя Маринка, - ему любая машина, хоть самая «золотая» всегда будет как «говном намазана», потому что за нее надо со своей мошной навсегда расстаться!..".
  Да, Маринка моя скажет так скажет и, главное, всегда права.
Шло время. Петрович наш наконец до пенсии дослужился, в отставку вышел... и совсем «из ума выжил», как моя жена определила. Никому ни слова не говоря, купил себе новую шикарную машину!!!
- Ну, цирк! - смеялась Маринка, глядя через окно во двор, - ты смотри, он опять ее моет! В сто двадцать первый раз сегодня. Весь день пылинки сдувает, только что не целует, как помнишь, Андрейка наш свои санки, когда маленький был...
Я тоже улыбался, вспоминая сына, сидящего под дверью в прихожей, тепло одетого, «чтобы не продуло», в обнимку со своими новыми санками... Да, машина у Петровича была, конечно, классная. Да только...
- На фига ж попу гармонь? Куда он ездить-то на ней будет, за кефиром, что ли?
- Да... Проснулась кума, когда ночь прошла...- поддакивал я жене.
- К тебе, наверно, и не зайдет больше...
А вот в этом Маринка ошибалась. Зашел, конечно - как же не похвастаться, вот мол: «...какой я... не стал слушать советчиков сраных и старье всякое покупать». Да и потом... Прав-то у него отродясь не было. Нет, он их , конечно, уже купил. Новенькие, они у него в боковом кармане лежали вместе с очками. Как положил, так и лежали. Толку-то от них, если ездить не умеешь...
- Ты, Андрей, меня только до ГАИ довези. Я, сам понимаешь, не освоился еще...
  То «до ГАИ», то «до сберкассы», то «за Раисой», то еще куда-нибудь. Ему-то в удовольствие, а мне?.. Маринка уж даже ругаться стала:
- Слушай! Только дверь открою кота впустить, а «Палкин» твой уже за порогом стоит и тянет как пацан: « А Андрюша вы-йдет?» Ну что ты мальчик ему что ли. Что у тебя дел своих нет? Даром, что ты в отпуске...
  Правда, потом все само собой разрешилось. Андрейка наш к тому времени как раз автошколу закончил, права получил. Вот и сошлись стар и мал, стали вместе везде ездить. Я за Андрейку спокойным был, он у меня с тринадцати лет за рулем да еще на курсах от «А до Я» проучился и все экзамены сам, с первого раза на отлично сдал. Вот и учил он ездить дядю Борю с удовольствием, но только результатами обучения этого доволен не был:
- Да он, папа, все время вместо тормоза на газ жмет...
  Маринка переживала:
- Ты смотри, чтоб твой «дядя Боря» в дерево куда-нибудь не въехал. Не дай бог инфаркт от расстройства получит, что машину свою поцарапал...
  Так и лето прошло...
  На охоту вдруг собрались. Я, признаться, давно уже на охоте не был, жена отучала - всех ей жалко... Вечно у нее полный дом котят да щенят подброшенных… А тут… Петрович уговорил:
- Давай, на моей машине куда-нибудь загород съездим. На охоту, что ли. Ты же места знаешь. Помнишь, твой дружок нас приглашал...
  Я бы, может, и не согласился, да Андрейка мой с нами засобирался. Я и рад. Пусть лучше, думал я, пацан со мной, с отцом по горам побродит чем с патлатыми придурками во дворе балду гонять да на гитарах бренчать. Собрались мы к моему бывшему однокласснику Сережке Шмакову в Дегерес. Фазанов, кекликов пострелять да про кабанов разузнать... Эх! Давненько я ружья в руки не брал, а ведь охотник я потомственный, сколько звериных троп исходил с отцом своим у нас на родине...
  Помню, в тот день утром я проснулся немногим раньше, чем Петрович начал исступленно звонить к нам в дверь... Я лежал в теплой шикарной постели со спящей у меня на руке теплой  шикарной женщиной - своей женой и думал о том, что вот, наконец, я всего достиг. У меня отличная работа, любимое дело, чудная квартира, сын не шалопут какой-нибудь, а самое главное - любящая жена. Да, да, думал я, такая жена - редкость. Красива, умна, современна... Глядя на ее нежный умиротворенный профиль, растрепанные густые, как у Андрейки, крупные кудри русых волос, я был очень доволен собой. Быть «на высоте», думал я, с такой женщиной - это тебе не девчонку глупенькую да неопытную уломать... Такую, какой Маринка моя была на заре нашей юности, когда повстречалась мне она в первый раз на остановке троллейбусной. Простенькая да нескладная, деревенско-испуганная, с глазами изумительными, такими северно-холодными посреди знойного лета да снежно-льдистыми... С волосами абсолютно белыми, как у королевы Снежной... Вот тогда и уговорил я девчонку эту за те полчаса недолгие, что троллейбуса ждали и в «Каи» меня к себе взять, и в Физкультурный не поступать, а со мной на юридический, и на многое другое...
Вот только на экзамен в институт свой заветный я не явился - с мамой в тот день поругался. Так что моя «Снежная королева» одна туда поступала. А я дурак молодой с гордыней своей совладать не смог. Правда, думал я тогда умом своим «задним», что обойдется все… Ну подумаешь, объясню все, на другой поток «перекинут». Только, как оказалось, это дома с мамой на кухне я такой умный да красноречивый. А в деканате - язык «проглотил»… И пошел «солнцем палимый» весь такой «гордый да самостоятельный» в армию. Да на полную катушку... Всего за два года повидал, и «дедов», и «моджахедов» и не знаю от кого больше, от своих или от чужих дерьма нахлебался... А когда совсем домой вернулся, мамы уже не было... А Маринка была. Я ее еще до армии домой привел. Все равно сказал, комната моя пустовать будет... Так и жила она у нас. На «моем» юридическом отлично училась, весточки мне слала да за мамой ухаживала. Я когда после «дембеля» домой нежданный ввалился, она, Маринка моя, в ванной стирала. В халатике белом, мокрая вся, с пеной мыльной на руках, досмерти смущенная. Я ее когда в охапку сгреб да на руки поднял, клятву себе дал - хоть одного человека на земле, вот эту женщину, счастливой сделать...Вот и старался...
...Завтракали мы уже у Сергея в его егерском домике. Правда, нам он как-то не очень обрадовался. Не до нас ему было...
- Да «замордовали» гости... И едут, и едут. И все «начальство» самое. И со всеми пей, и каждого сопроводи, и собаку дай, и патроны заряди, чуть ли не сам вместо фазана взлетай только угоди каждому...- жаловался он мне за столом.
- Вы на своей машине к каньону езжайте, там погуляете, а то здесь уже все повыбили - воробья не встретишь. А вечером возвращайтесь поужинать. Правда, меня вряд ли застанете - дел невпроворот...- Сергей вышел нас проводить.
- Да нет, - сказал я прощаясь, - бывай! Мы от каньона домой сразу поедем. К тебе оттуда крюк большой делать...
- Зимой на кабанов обязательно сходим, только заранее предупреди, - крикнул нам он уже вслед,- да на каньоне осторожней...
  На том и расстались.
  До каньона с полкилометра не доехали. Я там местечко одно знал. Машину поставили чтоб с дороги видно не было, хотя там и смотреть некому - горы вокруг дикие первозданные стоят, травы нехоженые растут, чуть выше ели начинаются, а здесь, пониже - боярка да урюк, да шиповник - места просто классные.
  Сначала мы с Андрейкой одни как приличные охотники вокруг машины круги наматывали. Борис Петрович от нас отделился. Сам бродил где-то, стрелял, мы выстрелы слышали. Правда, не убил никого, пришел в назначенный час к машине - раздосадовался.
- Тьфу! И что за ружье у тебя (он мое спортивное взял)? Зачем такие чоки мощные нужны? И патроны с контейнерами этими - вообще не охотничьи!
- Стрелять надо уметь,- посмеялся я, видя, что он досаду свою забыл да за бутерброды принялся с удовольствием.
- Да! Не охотник я, что правда, то правда, - Елкин стал с Андрейкой, как со старым дружком доверительно беседовать,- вот рыбку поудить - это да! Там я свое дело знаю, а оружие... Не люблю его с детства.
- Как же? Вы же всю жизнь военный?
- Что с того, что военный? Я гражданской обороной занимался. Вот от этого оружия, которого напридумывали дураки разные, должен был народ мирный защищать... Ну а вы-то, друзья, много настреляли?
- Да мы и не стреляли никого. Папа меня пока учит.
  Я, и правда, ружье не брал даже, оно у Андрейки в руках было. Его охотиться учил, с удовольствием вспоминая детство свое далекое, когда и я первый раз с отцом на тропки охотничьи встал. Андрейке все интересно было, и вроде, все он правильно, как я говорил, делал, а только фазанов, что парой из-под ног наших вылетели, убивать не стал, специально промазал, меня-то не проведешь. Пожалел, видно. Эх! Так и вырос он у нас «полудевкой», тут уж мы с женой виноваты - «наскались» с ним... Он ведь у нас поздний, сколько лет ждали. Маринка моя до замужества спортом всерьез занималась, вот и «набегала» на своих лыжах простуд да болезней разных. Уж я ее по морям теплым возил, возил, совсем было отчаялись дите иметь, а оно возьми да и родись восемнадцать лет назад, наше «чудо в перьях»(так Марина его называла). И, правду сказать, Андрейка наш действительно чудесным ребенком был, я таких милых да красивых малышей ни у кого прежде не видел. Вот и знал я всю жизнь одну Маринкину тайну. Она без этого «чуда», без пацана этого, на Земле нашей нипочем жить не останется. И потому берег я его, как зеницу око, с рук не спускал, так на руках и вытаскал. Правда, бог дал, не избаловал. Хороший человечек из малыша нашего вырос. Добрый и отзывчивый, главное «легкий» какой-то. Скажешь ему - сделает, даже проверять не надо.
...После обеда мы еще побродили, благо, погода теплой, ласковой была, но видно было, что «последнее» солнышко горы пригревает, скоро зима. Петрович тоже теперь за нами следом ходил, с удовольствием мои объяснения слушая (я все же своей охотой пожертвовал, хоть и хотелось пострелять), и все восклицал:
- Ну, Андрей, ты меня убедил! Все! Собаку покупаю, ружье «с рук» возьму, стану теперь охотой промышлять. Машина есть у меня, будет хоть куда ездить. Бабку свою буду дичью обеспечивать...
  И все кабанами интересовался, следы их разглядывал, про повадки расспрашивал, да про охоту на них, что да как, приговаривая:
- Эх! Вот бы кабана к юбилею нашему с Раей завалить. Я б гостей назвал. Мы свининку уважаем...
  Так и ходили. А как только низкое осеннее солнце последний раз хитрым своим глазком нам подмигнуло, да хвостом своим лисьим рыжим на прощанье махнуло перед тем, как за елями скрыться, к машине вернулись...
  Мы с Петровичем уже уложились, ружья смазали, зачехлили, в багажник сложили, когда Андрейка костерок запалил:
- Давайте хоть поужинаем у костра. Рано еще домой ехать. Мамин пирог доедим.
- Ну, давай,- Петрович согласился,- я вам чай солдатский заварю...
Только чай свой мы допить не успели. Кабаниха помешала. Да, да! Самая настоящая, дикая! На поляну из кустов вдруг выходит и перед нами останавливается. Я аж замер: ружья под рукой нет, что делать, не знаю! А она постояла, постояла и пошла от нас по тропе. Только через несколько шагов встала и к нам опять повернулась. Мы уж поднялись... Она видит такое дело, снова пошла, как-то медленно очень.
- Раненная, что ли? - Петрович подался вперед, вглядываясь сквозь кусты, - или случилось там что?
- Пойдем, пойдем, папа, за ней, посмотрим.
- Да без ружья опасно это.
  Петрович кинулся к машине, а мы тихонько, след в след, пошли за зверем. Надо сказать, не очень-то я с удовольствием шел. Дрын какой-то в руку взял, но для кабана это что? Шел, по сторонам оглядывался. Неровен час - все стадо где-то близко стоит. Не дай бог секач откуда-нибудь из кустов выскочит. Шли недолго. Петрович нас на полпути догнал. Видно, машину замыкал, а ружье достать - ума у старого не хватило...
  Оказывается, совсем близко к тому месту, где мы сидели, подступал своим глубоким провалом каньон. Мы затаились в кустах, когда кабаниха наша вышла на открытое место и подошла к самому краю обрыва. Нам сверху было хорошо видно, как она посмотрела вниз, потом - похрюкала и отошла. Встала поодаль от нас у начинающегося сушняка. Мы осторожно вышли из зарослей и тоже спустились к каньону, заглянули вниз. Все враз стало понятно. В маленьком карманчике, сформированном из запутавшейся жухлой травы, комьев земли, видимо, сорванных с края обрыва недавним ливнем, и корнями маленького хилого деревца «боярки», странным образом растущим прямо в каменной стенке провала, стоял маленький кабанчик. Худенький, с топорщащейся щетинкой на загривке - подсвинок. Он стоял, не шевелясь, может быть уже давно. Стоял покорно, как маленький ишачок на привязи. А под ним, сколько хватало глаз, простиралась отвесная скалистая стена каньона и лишь на самом его дне, которое почти уже не просматривалось в сгущающихся сумерках, росла какая-то растительность и поблескивала тоненькой ниточкой каньонная река.
- Ух! - только и сказали мы, глянув вниз и сразу, не сговариваясь, отступили. Совещались очень тихо, чтоб не спугнуть маленького пленника, присев на склон (к самому каньону подходило не ровное плато, на котором оставалась наша машина, а довольно крутой, поросший мелкой травой его склон).
- Ну, что будем делать? - спросил я, поеживаясь от налетевшего невесть откуда, холодного, сырого ветра.
- Папа! Ну, пожалуйста, давай я сгоняю в машину за веревкой. Я мигом спущусь за ним, а вы подстрахуете, - громко шептал Андрейка, глаза его горели. Ну конечно, он же у меня скалолаз. Я его сам отвел в свое время в секцию. И очень был рад, что пацан увлекся - все не в подъезде с вахлаками сидеть. А тут сердце у меня аж забилось, я даже выругался про себя: Не хватало еще сейчас приступу разыграться.
- Да как подстрахуем-то? Еще, чего доброго... Высота-то какая! - перепугался Петрович.
- А я машину сейчас подгоню, за бампер веревку перекинем...- Андрей уже вскочил, уже и ключи у Елкина из рук взял, и наверх к машине побежал. Легкий он на подъем у меня... Я еще тогда подумал: «Ну, это в Маринку, я-то увалень всегда, это она быстрая да ловкая, вот и сын в нее»…
Андрейка заглушил мотор еще наверху, на взлобке, а к нам задом без шума скатился. Тихонько из машины выпрыгнул, веревку еще там, на месте достал, как-то хитро ее через плечи на груди у себя завязал, а другой конец через бампер продел. Меня на землю рядом с машиной усадил.
 - Вот тебе, пап, веревка... через плечи пропущу, ты одной ногой в колесо упрись, а другой в дядь Борю, а вы сюда садитесь, - распоряжался Андрей, а мы только выполняли.
 - Веревку стравливать будешь потихоньку, а если сорвусь, ты держи тогда, а когда я до него доберусь, два раза дерну, вы веревку за бампер завяжите и тяните тогда...
Все прошло, как по маслу... Попотел я, правда, видя, как веревка у меня из рук пошла, хотелось зажать ее до боли в ладонях, когда Андрей из вида нашего скрылся. Но тут он дернул два раза за веревку, мы с Петровичем «со всех ног» ее за бампер привязывать бросились, видно нам обоим уж очень хотелось, чтоб быстрее все это кончилось. Намертво привязали и к обрыву подбежали - Андрейка висел над пропастью, держа на руках кабаненка.
- Давай, тяни, - одними губами прошептал он, боясь, что свинка еще чего доброго начнет биться у него в руках, тут уж не удержишь... Но кабанчик замер, будто все понимал.
Мы с Петровичем налегли на веревку, отворачиваясь от ветра, и начавшегося уже дождя, который своими редкими, длинными струями резал нас словно острым ножом...
- Хорошо, что высоко эта свинья зависла, - шепнул Петрович, когда Андрейкино счастливое лицо очень быстро над обрывом показалось. Вот он уже и сам появился. Хотел сначала хрюшку мне в руки подать, чтоб самому потом вылезти, да, только, поставил кабанчика на землю, тот вдруг, как чухнет вверх по склону, да мимо машины, да в кусты, будто чувствовал или знал, что сородичи его там, притаившись, ждут... И, был таков!
Мы все только расхохотались. Петрович аж по коленям себя хлопнул.
- Нет, ты подумай, даже спасибо не сказал!
- Да, - сказал я, - ушел «шашлычок». Однако, давайте, быстрей в машину, а то промокнем до нитки.
Но дождь, пока мы сматывали веревку, да развязывали Андрейку, вдруг перестал, так же резко, как и начался. Зато все вокруг, и мы тоже, уже были припорошены густой, белой снежной крошкой. Больше всех радовался, конечно, Андрейка. Все рассказывал нам, как добрался он к поросенку, как взял его осторожно на руки, как прижался тот к нему всем своим жалким, беззащитным тельцем, как стучало сердечко малыша: «Звонко, звонко!»…
Продрогшие до костей, возбужденные и довольные до слез, мы попрыгали в машину. Я сел за руль, Петрович - рядом, а Андрейка, захлопнув заднюю дверь, уселся, привычно обхватив подголовник своими длинными мальчишескими руками, приникнув лицом к спинке моего сиденья. Он любил так ездить, чтобы было лучше слышно, о чем говорят впереди...
Я завел мотор, газанул, забыв, что машина не моя, что стоим мы на мокром от дождя и скользком от снега склоне. Машина дернулась и заглохла... Я завел мотор вновь, но... Колеса уже потеряли свое первоначальное сцепление с землей, и мы стали медленно и неотвратимо сползать вниз... Я напрягся, но не стал тормозить, а плавно надавил на газ. Сейчас, сейчас, колеса сцепятся опять с землей, попадется же хоть какой-нибудь камушек! Ну же, ну! ...Мотор чихнул и опять заглох. Нет, если бы он не заглох, я бы выехал, и не из такого выбирался. Но он заглох и больше не заводился... Машина все быстрее, скользя всеми четырьмя своими колесами, как по маслу, чуть боком съезжала к краю каньона, который был теперь, совсем рядом, и к которому еще совсем недавно мы подходили с такой опаской, боясь даже заглянуть вниз. Я впился руками в руль и уже тормозил. Тормозил, казалось мне, не ногой, а всем своим существом, всей своей волей, всем тем, чем человек бывает связан с Землей, всем своим прошлым, настоящим и всем своим будущим...
...Первым пришел в себя Петрович. Он лихо выскочил из машины. И мне бы надо, но я медлил... Если б это был мой автомобиль, может, я бы и не раздумывал. Пропасть была совсем рядом, а сзади сидел мой сын, который, вначале, тоже хотел выскочить вслед за Петровичем и уже, открыл, было, дверь, но, видя и понимая, что этого не сделаю я, остался тоже. Он сел, откинувшись назад, и прикрыл дверцу. Я очень хорошо понял тогда этот его жест - он не захотел жить без меня. И я думаю, именно этот поступок моего сына спас мне жизнь. Я налег на тормоза так, что мне показалось, зубами вцепился в этот склон... Машина, вдруг, остановилась. Перестала скользить. Встала всего в двух шагах от пропасти, чуть накренясь на левый бок, и, казалось - малейшее движение с нашей стороны подтолкнет ее опять к соскальзыванию и теперь уже неминуемому падению вниз...
Мы с Андрейкой замерли в совершенно неудобных позах. И тут, через боковое стекло я, вдруг, увидел перед собой лицо Петровича. Оно было страшным. ...Шапка упала, седые волосы раздувались ветром, испуг и растерянность до неузнаваемости исказили его черты. Не знаю, как он услышал через поднятое стекло то, что я прошептал ему, может, понял по губам.
- Камни! Камни тащи!
Он побежал по склону, спотыкаясь о камни и не видя их, от страха и ответственности, растерявшись еще больше. Я смотрел, как он ногтями царапал холодную землю, пытаясь отрыть их, но камни, к которым он подбегал были или слишком мелкими или намертво спаяны с землей... Он все царапал и царапал их, как старый больной кот, подбегая то к одному, то к другому месту... Наконец, ему поддался большой камень. Он притащил его к машине, в которой мы сидели не дыша, и брякнул под колесо... «Господи!..» я чуть- чуть расслабился. Петрович принес еще один камень, потом еще... Я, наконец, смог ослабить ногу, которой изо всех сил продолжал давить на педаль тормоза и пальцы рук, мертвой хваткой вцепившиеся в руль... Колени мои дрожали…
И если вы хотите знать, о чем я думал тогда, то знайте, я не вспоминал весь свой жизненный путь, не думал о том, чего не успел сделать, нет... Я видел перед собой только глаза Андрейки, такими, какими они были несколько минут назад, когда его белобрысая курчавая голова показалась из каньона. Глаза его огромные, широко распахнутые, светло-голубые, «как стираная рубашка»- так шутила Маринка, с желтым ободком вокруг радужки и маленькими зелеными искорками внутри, были такими яркими, такими счастливыми и такими молодыми...
...Давай сынок, потихоньку вылазь и помогай дяде Боре...- сказал я ему, и уже обоим им, потом, когда под все четыре колеса были надежно подложены увесистые камни, - а теперь, берите ведро в багажнике и мелких набирайте, сыпьте их под колеса дорожками, выезжать надо...
Они бегали по горе с резиновым ведром, которое, к нашему счастью, было у нас с собой, подскальзывались и падали, вымазавшись уже в глине, выкладывая из мелких колотых камней узкие дорожки вверх по склону, по которым я должен был, ни в коем случае не соскользнув, вывести нашу машину подальше от этого проклятого места.
...Я потихоньку давил на газ, благо мотор завелся без промедления, и машина, подталкиваемая Андрейкой и Петровичем, медленно пошла, полезла вверх по склону, вдавливая колесами камни в мокрую, расползающуюся глину. Петрович, воодушевленный успехом, деловито носился теперь по склону, перекладывая камни, вовремя подсовывая их под колеса, если машина вновь буксовала, досыпая еще мелких камней - нашел таки место на горе, где несколько гранитных глыб рассыпались от дождей почти до песка...
...Уже через какой-нибудь час с небольшим, мы подъезжали к городу, сидя в теплой кабине, в которую через слегка приспущенное стекло, тонкой струйкой сквозил сырой холод. А навстречу нам катила зима - била в лобовое стекло густым, мокрым снегом, с которым насилу справлялся даже самый быстрый режим «дворников»...
Андрейка спал сзади, а Петрович нервно ерзал рядом со мной. Несколько раз он пытался заговорить, но я все больше молчал или отвечал немногосложно. Может зря я так, но я был очень недоволен собой, я, водитель с таким огромным стажем чуть не угробил себя и своего сына, схалатничал на таком опасном месте. Сердце мое сжималось, когда я представлял, чем могло бы это все закончиться... Стояла бы тогда моя Маринка на краю той пропасти, как та кабаниха, с безнадежной тоской глядя вниз...
...До весны мы с Петровичем не встречались. Нет, не специально, просто закрутились… Так, виделись издалека, да Андрейка пару раз к нему бегал за книжками, когда доклад делал. Машину свою, я думал, Петрович «законсервировал» на зиму, но не увидел ее и весной, когда снег сошел и асфальт во дворах высох.
- Нет машины! - ответил Петрович на мой вопрос, когда мы, все-таки столкнулись с ним во дворе нос к носу.
- Что так, продал, что ли?
- Да нет, не продал. Васильку отписал, жёниному племяннику. Зачем она мне, Андрюшка? Из-за нее, проклятой, чуть вас с Андрейкой не угробил, а ведь вы у меня роднее родных. Да и вообще, - он сверкнул своими голубыми глазами, - что смолоду не успел... На старости не научишься. Я вот, на «маршрутку» сяду да за пол-дня все дела свои сделаю. А Василек он, знаешь, хороший водитель, его на работе хвалят, да только без машины своей куда? А теперь он директора банка возит! - Петрович помолчал, а потом, вдруг вскинул на меня глаза, - Ты, Андрей, не серчай на меня, что струсил я тогда...
- Да ты, что, старый, думаешь, я на тебя злюсь!? Да на себя только! Самому за себя стыдно. Все хотел к тебе зайти, да как-то ноги не несут...
- Ну, так теперь заходи, а? Я ведь, сам знаешь на пенсии, дома всегда... На работу никуда не берут...
-…Дивлюсь я на Борис Петровича нашего! - делилась потом со мной Ася, жена Василька,- то тетю Раю к нам не пускал, она вором от него к нам бегала, игрушки для детей от него прятала. А теперь он и машину нам отдал, и с пацанами нашими возится. Старшему сам все в школу купил, младших из садика забирает... То комнату свою запирал, на детей шумел, если мы к ним заходили, а тут на теть Раю напал, что всю квартиру захламила. Сам, свои же талмуды да мемуары в подвал унес, говорит: « Внучата придут - поиграть им негде»... А еще, дядь Андрей, хорошо, что вы ему на работу в ЧС помогли устроиться, мы уж боялись - затоскует совсем...
Так и закончилась эта история. На кабанов к Сергею я больше ездить не стал.
 Жалко…