Type to Type

(В соавторстве с О.Р.)

 Мост взорвали. Я все видел сам: как появилась вспышка, едва заметная на фоне дневного неба. Потом в стороны полетели камни – немного; они были похожи на брызги, разлетающиеся от упавшего в воду мяча. А потом – мост медленно, неторопливо начал складываться пополам, как картонная полоска, продавленная канцелярским ножом. Так и ушел под воду – медленно, торжественно и не издав ни единого звука.
 – Глянь-ка! – Сказал я Вадику, и он повернулся по указке моего пальца. Остатки рельсов и мощных железных перил, окутанные паром, тянулись друг к другу над уже успокоившейся водой.
 Вадик не удивился, и вообще никак особо не отреагировал. Ну, был мост – и нет моста. В принципе, он успел уже к этому привыкнуть, да и я тоже – взрывали регулярно. И вполне резонно, было за что. Мы бы и взрывали, но, слава богу, от нас этого не требовалось – эту часть нашей работы брали на себя какие-то другие люди.
 С некоторых пор все очень невзлюбили мосты (я сказал «с некоторых пор»?), примерно полгода назад. Все началось со столкновения двух поездов на мосту. Потом еще два, потом еще… никаких ошибок диспетчеров, никаких пьяных машинистов, никакого террора – их словно тянуло друг к другу непреодолимой силой. Но журналисты, конечно, придумывали на этой почве черт знает, что – все липовой сенсации ради. Конечно, придумывали: надо же нам на что-то жить. Вы меня еще обвините в том, что… Эх, не время!
 Мы вышли из тени деревьев в объятья жаркого июльского солнца. До станции оставалось около двадцати минут упорной ходьбы. Шли молча, торопились, разговор бы сильно сбивал дыхание. Пару раз Вадик спотыкался о какие-то камни, чуть поотстал. У меня вдруг возникло сильное желание развернуться и всадить в него пару пуль. Что-то накатило. Нет, я не стал стрелять – надо было экономить патроны. Вместо этого я кинул ему через плечо:
 – Не отставай.
 Он что-то пробурчал в ответ и прибавил ходу.
 Еще неделю назад я совершенно не знал его. Иногда мне думалось, что наша секта чем-то напоминает стоянку степняков – члены постоянно перемещались с места на место, переезжали из города в город, не заводили связей и вели достаточно аскетичный образ жизни. И такая ситуация – когда два еще неделю назад совершенно не знакомых человека шли вместе делать дело секты – была весьма частой.
 Хотя, конечно, не каждой паре незнакомцев выпадало задание типа нашего – шутка ли, убийство артефакта, оживляющего мосты!
 Дойдя, наконец, до станции, мы нырнули на секундочку под землю – по когда-то красивым, а нынче разбитым мраморным ступеням, и выбрались на перрон.
 Поезд уже подъезжал – пора было встречать. Ненавижу встречать поезда, у перрона всегда толчется слишком много народу. Мы стояли около выхода из подземки, и боялись, что предсказатель ошибся, или, может, мы не правильно истолковали его слова, и никакого рыжего человека с васильковыми глазами из седьмого вагона не появится. Затаив дыхание, мы наблюдали за выходами из вагона. Оттуда вылезла какая-то девица, затем группа японских школьников, последним выпрыгнул жилистый бритоголовый тип и закурил. Больше никто не выходил.
 – Рыжего нет никого, – подытожил я. Вадик кивнул. Он пустым, ставшим уже привычным за эту неделю, не выражающим ничего взглядом провожал по перрону девицу. Девица, словно почувствовав взгляд, ускорила шаг.
 – Думаю, – сказал он, – мы вообще зря сюда пришли.
 Я без энтузиазма запрыгнул на подножку, прошелся по вагону, заглянул в тамбур. Никого. Прошелся вдоль открытых купейных дверей. Никого не было. Я вышел из вагона.
 Вадик смотрел на меня моргая, словно увидел в первый раз; его взгляд стал каким-то странным – осмысленным, что ли. Бритоголовый тип сплюнул, кинул бычок куда-то вбок и тоже на меня уставился.
 – Идем, – сказал я Вадику и двинул к подземке. Вадик стоял, как вкопанный. Бритый тоже.
 – Эй, – повернулся я к напарнику. – Чего встал?
 Вместо ответа Вадик неожиданно выхватил пистолет. Мое тело сразу кинулось влево, я даже подумать ничего не успел. Закатившись за какой-то барьерчик и получив пулю в ногу, я с грехом пополам выковырял из кармана ствол.
 – Идиот! – Заорал я. – Чего палишь!
 Он не отвечал. А я вдруг понял, что я – рыжий. И глаза у меня васильковые. Как по заказу прямо. И еще я только что вышел из седьмого вагона. Получается, я и есть артефакт…
 
 (Мы зря в нем сомневались.
 Он сделал все гораздо лучше, чем мы могли предполагать. На него, собственно, вообще уже никто и никогда не надеялся, его терпели здесь, как терпят приевшуюся любовницу, с которой легче спать, чем объяснить, что она попросту надоела.
 Он оказался слепым, но очень хорошо слышал, и был способен на большее, чем любой другой. Впрочем, каких-то особенных способностей он не проявлял, не то чтобы скрывал, просто держал их при себе.
 Человек любил всех. Человек оживлял вещи. Человек никогда не чувствовал боли.)