Прикована

 Он больше не пришел. Я лежала все так же неподвижная и беспомощная и слышала только, как он скулил на кухне, давился слезами. О, как я хотела оказаться на его месте в тот ужасный момент. Как много боли я ему доставляла. Как много боли! Несравненно больше, чем ощущала сама. Сердце бешено колотилось, разум не хотел верить, когда я лежала и слышала его тихий ропот: "Я больше не могу, прости, прости, прости..." Как мантра, как странное заклинание звучали его слова сквозь тонкую стену, а я лежала и слушала не в силах что-то предпринять. По моему лицу тоже катились слезы. "Не надо! Не надо, я умоляю тебя...",- мысленно старалась я достучаться до него. Хоть телепатически, хоть как-то еще. До последнего момента я надеялась, что произойдет чудо, что дар речи, украденный болезнью, вернется ко мне, и я смогу крикнуть ему эти слова. Что я смогу позвать на помощь, и кто-то из соседей остановит его. Но чудо не произошло.
 
 Я слышала, как он включил колонку, пустил воду в ванную и продолжал тихо всхлипывать за дверью комнаты. О Господи, прости его, прости... это я во всем виновата, это я стала для него настоящей обузой, якорем, смыслом жизни, но и бременем. Но он не смог. Не смог вынести этого, он восемь лет думал только обо мне, а теперь... Теперь, пожалуй, я хочу слишком многого, думаю только про свое благо. Нет! Нет. Так нельзя. Пусть он делает то, что считает нужным, хоть раз, хоть что-то для себя. Я не в праве, я не могу упрекнуть его в том, что он оставляет меня одну. Я виновата, только я...
 
 Шум воды набирающейся в ванную уже глушил его плачь и я была сама наедине со своими мыслями. А все же в чем моя вина? Господи! Если ты там есть на небесах, если ты вообще существуешь, если хотя бы мой ангел хранитель может слышать единственное что у меня осталось - мысли, ответьте на мой вопрос. В чем моя вина? Я ли хотела этого? Я сама себе выбрала этот инсульт и паралич? Я хотела стать толстым, недвижимым телом, какое нужно накормить, переодеть и вымыть от собственных экскрементов? А может и я... Может моя жизнь, то, что я делала, то, что думала и желала другим, то чего достигла и чего не смогла достичь, то, что могла бы и не сделала для кого-то, может это все и есть причина. А моя болезнь, моя старость, моя судьба это все карма, следствие?
 
 Но тогда зачем он? Зачем он должен страдать из-за того, что я, возможно, была такой как была? Зачем ему платить за мои грехи? Или потому что он был моим мужем и не давал мне понимать, что я не права кое в чем? Может он был ниспослан мне небом, что бы провести вместе 56 лет и научить меня чему-то, а он был покорным ягненком и в своей любви ко мне, не смел, сказать мне поперечного слова?
 
 Нет. Он заслуживает лучшего, он достоин рая, а я... Я уже не знаю... Боже! Если бы я только могла говорить. Я бы попросила его избавиться от своих мук, убив меня! Меня! Ведь это так просто. Стоило бы дать мне побольше вон тех розовых таблеток лежащих на табуретке рядом с моим диваном и все... Я бы просто уснула, просто и спокойно. Никому бы не было дела до причин моей смерти. Я и так восемь лет провела на ее пороге. Я бы даже написала предсмертную записку, где просила бы не винить его в том, что он оказал мне помощь. Но нет. Он выбрал другой путь. Неужели через пятьдесят шесть лет он все так же любит меня, немую, неподвижную, толстую и безобразную? Неужели он делает это потому, что соблазн дать мне этих таблеток может превзойти его силы, и он все же сделает это? Не потому ли сейчас он решил...
 
 Мне было жарко. Давление подскочило от неимоверного волнения и муки невозможности хоть что-то сделать. Я готова была продать свою душу дьяволу, готова подписаться кровью на любом документе, какой бы хоть на минуту дал мне сил подняться с этой постели или выкрикнуть хоть слово. Но нет, ни ангелов, ни чертей в этой комнате. Только я сама, старая мебель, окно, в какое проникает яркий солнечный свет, табуретка с лекарствами, книга, какую он мне так и не дочитал, телевизор - моя единственная отрада, отвлечение от действительности.
 
 Вдруг я услышала, что он закрыл кран и на горячую поверхность воды в ванной падают последние капли. Он, все еще всхлипывая, пошел на кухню, шаркая больными, ослабевшими от старости ногами. Прошуршал чем-то и вернулся к двери комнаты. Отчаяние охватило меня, я стала мычать, издавать все звуки, на какие только способен был мой отсутствующий голос, но это не помогло. Это, вероятно, только добавило ему сил, только подписало его приговор, изданный по самому же себе.
 
 За восемь лет, какие я была прикована к постели, я научилась различать в квартире все звуки, наименьшие шорохи, шаги, стуки и теперь мне не трудно было понять, что его шуршание на кухне, было шорохом коробочки с лезвиями "Рапира". Я услышала его шаги по направлению к ванной, закрывающуюся изнутри дверь и поняла, что это конец, что ему не хватило сил еще раз увидеть меня такой, как я есть, еще раз сказать мне ласковое слово или объяснить, зачем он поступает так. Да я и сама все понимала, сама готова была оправдать его миллион раз. Я понимала, что поступила бы на его месте точно так же, только вот вероятнее всего через год или два после того как это случилось. Но его терпение было стальным, его воля была непоколебима в течении этих долгих восьми лет, когда каждый день казался вечностью.
 
 И вот он сдался, он сдался не потому, что он слаб духом, не потому, что не мог бы вынести еще несколько лет, какие, возможно отведены мне или ему на этом свете, а потому, что он меня действительно любит. Любит до сих пор. И его рука, та рука, за какую я держалась тогда еще восемнадцатилетней девочкой, когда мы гуляли в парке. Та рука, какой он надевал на мою руку обручальное кольцо. Та рука, какой он гладил мою беспомощно лежащую на подушке голову. Эта рука не смогла бы подняться, что бы отсчитать 10 или 20 таблеток и налить мне стакан воды. И я его не виню, я не даю себе такого права жалеть себя и не думаю о предстоящем коротком будущем, я просто понимаю его, как, наверное, не понял бы никто. Ни один суд, никакое общество.
 
 Я лежала, только внимательно вслушиваясь в звуки за стеной. Он разделся и залез в горячую ванную. Издал тихий хриплый вскрик, от того что вода была слишком горячей. Посидел немного, видимо ожидая, пока кровь начнет пульсировать в теле с бешеной скоростью, а потом наступила тишина. Тяжелая, длинная, мучительная тишина, ни всплеска, ни шума, ни стона боли. Я вслушивалась, вслушивалась, как могла, но больше не было ничего. Слезы катились по моему лицу, пока я не потеряла последние силы и надежду и не забылась глубоким, бессознательным сном.
 
 Когда я проснулась, в квартире было абсолютно тихо. В комнату проник свет фар проезжающей мимо дома машины. А когда она уехала, стало совсем темно и только в углу потолка, там, где паук свил давным-давно тонкую, усыпанную пылью паутину, падал блик света от фонаря во дворе.
 
 Я лежала и слушала, думала, надеялась, а не приснилось ли мне все это. Но, увы, как бы я ни хотела себя обмануть, как бы мне не хотелось, не верить во весь этот кошмар, я все же понимала, что его больше нет, а произошедшее было абсолютно реальным. Теперь я осталась совсем одна, закрытая в пустой квартире, без еды, воды, лекарств и чего бы то ни было. Если днем я оправдывала его, то сейчас мне подумалось, что он мог бы, хотя бы оставить открытой дверь квартиры, что бы кто-то из соседей смог заметить и спасти меня. Но в то же время я понимала его состояние и знала, что в подобный момент было бы невозможно подумать о подобных вещах. Хм... Если он так любил меня и не хотел моей смерти от таблеток, то не хуже ли он поступил сейчас? Теперь мне предстоит голодная смерть. Сколько я протяну без еды? Неделю? Нет. Ведь воды у меня тоже нет, потому думаю, у меня есть всего где-то 2 дня. Голова шла кругом, а глаза и щеки снова стали мокрыми от слез.
 
 Прошло около часа. Сознание было совершенно пустым и ни одна мысль не мелькала в нем. Больше некому было подать мне утку, потому я долго терпела и в конце концов испражнилась под себя. Комната воняла, а мой и без того большой живот вздулся и урчал. Я чувствовала себя тюленем, выброшенным на каменный берег, но ударившимся головой и не способным больше что-то делать.
 
 Прошло еще немного времени. Я лежала мертвым грузом, и мне больше не оставалось ничего, кроме как думать и ожидать смерти. Теперь само слово "смерть" звучало для меня так же как слова "мама", "спасение", "избавление", "счастье". Люди живут всю жизнь, думают только о себе и своем благополучии. Работают, получают деньги и набивают брюхо едой. Потом болеют, выздоравливают и живут дальше, ничего серьезного не тревожит их, ничего не мучает их разум, до тех пор, пока они не подумают о смерти. Но когда они, в конце концов, подумают о ней, их охватывает панический страх. Они начинают заботиться о детях, о квартире, о том, что бы побольше купить и еще больше успеть съесть. Они отмеряют часы, а время в итоге приравнивают к деньгам. Деньги равняют к счастью, за них покупают здоровье и за них же выменивают иллюзию любви.
 
 Делают вид, что проживают жизнь достойно. Гордятся слепо тем, что работают в три смены, что откладывают тысячи на черный день, что отказывают себе во всем, отдавая все лучшее детям. Потом они дают им образование, потом устраивают свадьбу и снова дарят себе счастье быть нужными, воспитывая внуков, а потом снова задумываются о смерти, но уже иначе.
 
 Они по-прежнему боятся ее больше всего на свете, потому что уже вне ее им нечего бояться, но смотрят теперь на это как на неизбежность и сетуют, что не успели того и не сделали этого. Они спокойны хотя бы от факта, что все готово к тому дню. Им купят дорогой дубовый гроб, с шикарной обивкой, оденут в костюм, украсят все цветами, закажут потрясающий памятник, а может даже бюст, потом будут оплакивать их, ходить на кладбище раз в неделю. И человек тешит себя такими радужными перспективами и радуется, что у него будет все не хуже чем у других.
 
 Потом неожиданно умирает сосед, совсем молодой - 32 года. Просто остановка сердца. Шел, шел и вдруг упал и больше не встал. Опора семейства, отец, кормилец. Оставил молодую вдову. И человек идет на похороны и видит, какой ресторан заказали родные по усопшему мужу и брату, какой оркестр был шикарный, сколько пили и ели на поминках, как хорошо говорили о "виновнике торжества". И что делает человек, видя все это? Хм... Он должен задуматься, должен благодарить мир, Бога, природу за то, что ему уже 74 года, а он еще бодрячок и бегает сам в ЖЕК и газ контору, что он не отдал свою жизнь вот так в 32, благодарить за то, что у него есть - что у него есть.
 
 Но нет. Человек начинает считать. Добавлять в столбик и подбивать итоги. Жадно заглядывать на каждую тарелку съеденного на поминках салата, в уме суммировать бутылки выпитой водки. Потом он приносит свои соболезнования матери, какая пережила сына и как бы, между прочим, справляется о стоимости оркестра и автобуса. Он думает, что ему еще нужно прожить столько-то и столько, что бы отложить на похороны не хуже этих. И снова начинает жить по-прежнему. Жалуется на то, что у него ноют ноги в его семьдесят с лишком лет, но не задумывается, что кто-то в 40 потерял обе ноги в глупой аварии. Жалуется, что пенсии слишком низкие и на оркестр с автобусом он сможет отложить не за три месяца, а за шесть, не думая о том, что его бывший одноклассник или одноклассница сейчас сидят возле подземного перехода и просят милостыню в инвалидной коляске.
 
 Человек жалуется детям, что всю жизнь он не допивал и не доедал, ради них, а сам тайком пересчитывает отложенные на гроб купюры. И так он медленно забывает о смерти, до того самого момента, пока не увидит ее стоящей на пороге в серьезной решительности забрать его с собой. И тогда человек только понимает то, что должен был бы понять уже давно: нужно было ценить то, что имеешь, а не завидовать другим. Нужно было чаще отдавать, чем просто брать. Нужно было жить жизнь, а не откладывать ее на потом, думая только, как бы скопить побольше и потратить поменьше. Но, увы, вот она стоит, не уходит. Стоит без косы и черного капюшона, вообще бестелесная и безликая, только чувствуешь взгляд ее внимательных глаз и ощущаешь ее дыхание у своего затылка. Но уже поздно. Поздно делаться лучше, переставать врать и завидовать, жалеть малое кому-то и желать большего себе. Поздно приходить к религии, после 74 лет атеизма, поздно верить в загробный мир после стольких лет в уверенности о вечном покое и забвении. Остаешься наедине с ней, она не уступит уже, наверное. Но человек торгуется, клянчит. Умоляет, падает на колени, клянется, что все исправит, будет любить, отдавать, жертвовать, верить. И вот смерть уходит. Человек смотрит ей в след, обещает что будет, будет, будет... А когда она скрывается за углом, забирая кого-то другого, то он задумывается над тем, сколько у него времени до ее нового прихода и что он успеет скопить. Бред...
 
 Я лежала, и эти мысли не давали мне покоя. Я думала над тем, как же эгоистичны, малы и примитивны люди. Думала не над тем, как же я несчастна, а над тем, что есть кто-то несчастнее меня. Я умираю от голода в пустой квартире, оставленная в одиночестве своим мужем, будучи старой и больной женщиной. А где-то с голоду умирают дети, какие так и не прожили свои жизни, так и не увидели, не узнали ничего. Лежу, жду прихода этой самой смерти и думаю над тем, что людям надо бы попробовать научиться еще при жизни, еще в молодости ценить то, что у них есть, а не сетовать о том, что у них могло бы быть или том, что есть у других.
 
 Я умираю, но я счастлива. Счастлива потому, что я в этой жизни познала любовь от человека, какой был со мной всю жизнь, какой не покинул меня даже в самую тяжелую пору, какой оставался мне верным до конца. А что я видела вокруг? Люди перестали ценить любовь. Муж любит свою жену, она выходит за него замуж, потому что он перспективный инженер. Потом она живет с ним, рожает ребенка, но встречает другого. Успешный бизнесмен, ездит на шикарной машине, приглашает на Мальдивы, и водит в шикарные рестораны. Сначала ее терзают сомнения, потом она не может решиться сознаться во всем мужу. В конце концов, он сам узнает обо всем. Забирает ребенка и переезжает к родителям. А она даже рада, что все так сложилось и ей не пришлось требовать развод или устраивать скандалы.
 
 Потом она уезжает на курорт, отдыхает там с принцем, мужчиной своей мечты, а потом он, конечно, бросает ее, заводит себе другую пассию, помоложе. И она остается сама в пустой квартире. И понимает тогда, что имела все: мужа, дом, ребенка и главное любовь. А на что она променяла их? На курорт, деньги, эту норковую шубу, секс, золото в ушах. И остается одна, потому что на пороге старость, а там уже и смерть и снова мысли про то, что нужно бы отложить на черный день, хорошо, что ее недолгий принц обеспечил такую возможность.
 Вот так имея любовь человек, ищет чего-то большего, чем наибольшее. Обладая священным, вытирает об него ноги, и стремиться к временному, но дорогому и престижному. А так ведь нельзя! Имея любовь можно строить все вместе. Вместе добиваться дорогого и престижного. Но нет. Такова суть людей. Они хотят всего и сейчас. Им просто сниться блюдечко с голубой каемочкой. Все мечтают про мужа иностранца, непременно миллионера. И мифы про таких мужей, как эпос передается из уст в уста, из журнала в журнал и наполняют завистью умы подруг. И единицы действительно находят кого-то подобного и продаются ему за деньги, гражданство западной страны, "счастье" себе и своим детям, жертвуя гордостью и той упущенной когда-то возможностью познать, как это, когда тебя любят.
 
 Я лежала, и плакала. Плакала не от того, что я такая несчастная лежу в вонючей комнате и ожидаю последнего часа. Плакала не потому, что я упустила в жизни свой шанс выйти за богатого и уважаемого. Я плакала от счастья, потому что я прожила всю свою жизнь с человеком, какому хватило духа поднять руку на себя, лишь бы не поднять ее на меня, даже если и по моей воле. Я лежала и думала над всем этим, и мне было горько понимать, что у большинства ведь не так. Что многие люди живут вместе, дают жизнь детям, только потому, что это удобно, что так устроен их быт, что им нужно только кормить мужа и детей, выполнять супружеский долг, получая взамен редкое ласковое слово и деньги на продукты в конце месяца. Любовь деградировала, умерла, перешла в форму дикого первобытного сожительства по образцу каменного века. Когда охотник тащит в пещеру мясо, а женщина находится рядом с ним, потому что он ее защитит от волка и накормит, когда она будет голодна.
 
 Я лежала и умирала, думала, что мне не жалко покинуть этот мир. Что я познала хоть перед смертью, простые, но такие нужные истины. Сострадание, тем, кому хуже меня. Любовь, того, кто готов для меня на все. Прощение его, за то, что он подумал только о себе, забыв про меня. Довольство тем, что имею, а не тем, что есть у другого. Счастье, жить здесь и сейчас, получая от нынешнего момента все уроки, все возможности и все что он дает, а не мыслями о прошлом или будущем, где неизбежна смерть. Я горда собой. Мне плохо. Я устала, но я понимаю, что ради этих истин, стоило прожить еще 8 лет прикованной к постели. И я ощутила в себе силы, ощутила волю к тому, что бы донести это еще до кого-то и сказала, вдруг удивившись сама себе: - Спасибо Господи.
 
 Вдруг, в двери кто-то позвонил. Я стала кричать, на столько громко, на сколько у меня хватило внезапно вновь обретенного голоса. Кто-то поговорил в подъезде и пошел вниз. Я не знала, услышал ли этот кто-то мой крик.
 
 Наступила тишина. И я ощасливлення даром голоса стала рассуждать вслух.
 
 - Сложно сказать, кто несчастнее я, и такие же, как я, или те, кто живет, не понимая простых вещей. Каждому нужно в жизни познать сострадание, любовь, прощение... Пока люди не поняли этого, а я поняла - у меня будут крылья, не смотря на то, что я лежу постоянно в этой постели. А душа человеческая, блуждая в потемках поиска этих банальных вещей, пока не найдет их, будет прикована... Как была я.
 
 Шум у двери возобновился, и я услышала тихий стук, а потом и резкий хруст ломающегося дерева. Кто-то пытался взломать дверь ломом. Еще попытка, еще... Я услышала, как дверь открылась, и в квартиру вошли. Узнала знакомые голоса сыновей Димы и Коли. Дверь в комнату распахнулась, и они оба подбежали ко мне.
 
 - Сыночки мои, родные, сыночки... - сквозь слезы только и смогла сказать я.
 - Мама! Что случилось? Отец прислал телеграмму, мы уж было подумали, что с тобой совсем плохо.
 - Правда? Он прислал телеграмму? - переспросила я, рыдая и не веря своим ушам.
 
 Сын достал из портмоне листок и поднес к моему лицу:
 
 "Приезжайте. Я не справляюсь сам. Маме плохо. Люблю вас всех. Отец"
 
 От счастья и волнения сознание мое помутилось и, уходя в пустоту обморока, я услышала голос мужа:
 
 - Я знал, ведь знал же, что она заговорит...
 
 Пригрезилось ли это мне, или я, в самом деле, слышала? Узнаю, когда очнусь...