прости меня, мама

 Прости меня, мама
 (Послание в "Никуда")

 Ни день, ни час, ни место встречи
 Со Cмертью изменить нельзя.
 Накинет саван - плачут свечи,
 Неотвратимая стезя.
 Всех ждет сия святая ноша,
 Все смертны. Истина стара...
 И все же крик мой был истошен
 У материнского одра
 
 «Её величество Смерть – высочайшее таинство Вселенной - я думаю об этом, мама, сидя у твоей постели. Глаза твои закрыты, но я знаю, ты не спишь, ты лишь забылась ненадолго. И снова боль бесконечная, невыносимая выкручивает твое тело, нарушая кратковременное забытие. Открыв глаза, ты молча смотришь на меня, в глазах тоска и отчаяние. Я глажу твои седые волосы, вытираю слезинки, стекающие по вискам, поправляю подушку, прислушиваясь к твоим мыслям. Мне кажется я слышу их совершенно отчетливо. Еще бы, ведь мы связаны с тобой неподвластными нам узами. Верю, что даже Смерть не сможет разорвать эту связь. Соединяя мысли с обрывками когда-то сказанных тобою фраз, оживляю в своем воображении далекие дни твоей молодости, сжатые в моем сознании до мимолетного видения...
 Мне кажется, что мое ухо улавливает отдаляющийся гул самолета.
Я вижу холодное, черное, почти беззвездное небо и маленькую фигурку под куполом парашюта, стремительно приближающуюся к земле, и ощущаю страх человека, впервые оказавшегося в воздухе. Бессознательно прижимаю руку к груди и чувствую, как громко и часто стучит мое сердце.
 * * *
 Война. Это страшное слово срывается с твоих губ, врывается в мой мозг. Ты стонешь. Я сильно сжимаю зубы. Больно. Мне очень больно. Твоя боль отдается в моем сердце. Я беру твою холодную,
обессилевшую руку, согреваю ее в своих ладонях, стараясь не отпугнуть из своего сознания видений той военной зимы, надеясь, что тем самым уменьшу твою боль, переложив твои воспоминания в свою память. ...Это ты, моя мама - молоденький солдат в ватных штанах и телогрейке, из-под которой выпирает кобура нагана. Ушанка натянута на лоб, полевая сумка, висящая на шее, запутывается в прижатом к животу парашютном шелке. Безжизнен и тих небольшой лесок. Холодно, страшно и одиноко в этом пустынном заснеженном уголке огромного гудящего Мироздания. Кое-как припорошив снегом парашют, по чуть заметным приметам пробираешься ты к деревне, находишь дом, где по твоим предположениям распола- гается командование и, в последний момент, едва не обнаружив себя, слышишь отрывистую немецкую речь. Молниеносно замираешь, вжавшись в сугроб, и лихорадочно пытаешься разобраться в ситуации. Это потом, уже сидя в теплой деревенской избе, грея руки, обхватив большую аллюминевую кружку с дымящимся чаем, ты узнаешь, что часть деревни, там за мостом, занята фашистами. Она, твоя Смерть, была рядом, прикоснулась к твоим плечам, заглянула в твои девичьи глаза. Рано. Тебе еще не дано умереть. Кто-то всемогущий вырвал тебя из ее цепких лап.
 * * *
 Ты не встаешь уже несколько месяцев, часто плачешь, беспомощно опустив руки. Иногда чуть слышно бросаешь то ли мне, то ли в пространство свой извечный вопрос: "Почему я, за что?" Но рядом только я - твоя дочь и потому сама по своему разу- мению пытаюсь объяснить тебе, что это судьба или рок, а может быть Божественная Миссия и ты, как каждый пришедший в этот Мир, должна исполнить ее. Я призываю тебя к смирению, не к тому рабскому, шаркающему, прогибающему тело и душу, а к смирению гордыни, к осознанию себя малюсенькой частичкой живой Вселенной и к принятию того, что мы, люди планеты Земля, не в силах изменить. Я читаю молитву, неизвестно когда и от кого услышанную, и ты, едва шевеля непослушными губами, повторяешь за мной. Беззвучно плача, как-то по детски открыв рот, а я снова и снова, как ребенка, глажу тебя по голове, вытираю слезы, прикасаюсь к твоим, исковерканным болезнью, рукам и шепчу какую-то несусветную чушь, стараясь отвлечь от физической и душевной боли. Иногда мне это удается, но чаще мои усилия остаются безуспешными. Твое отчаяние и беспомощность превращаются в капризы, бессмысленные, бессознательно изматывающие мою душу и тело. Тогда я испытываю глухое внутреннее раздражение, но тщательно скрывая его, продолжаю заботиться о тебе, вдохнув как можно больше воздуха, прошу прощения у Бога, умоляя его помочь и мне, и тебе. Мне, кажется, я теряю рассудок. Меня посещают мысли о никчемности, жестокости и несправедливости земного бытия. И вновь любовь и чувство долга возвращают меня к тебе. Опять у твоей постели я думаю, думаю, думаю.
 * * *
 Мама, моя милая, добрая мама. У тебя есть твоя дочь. Помнишь, маленькая, такая же смуглая как и ты девчушка - первокласcница с огромными любопытными глазищами. Это она, придя в школу, нарочно расплетает свои крохотные косички и взлохмачивает не- послушные волосенки, и все для того, чтобы досадить своей первой и "заслуженной" учительнице, не принявшей ее независимого нрава, а после занятий зарывает свои тетрадки в овощных грядках, поскольку они пестрят огромными ярко-красными колами и двойками. Только ты, мама, только ты сумела понять свою невыносимо упрямую дочь. У тебя получилось. Непослушное дитя превратилось в неплохую школьницу, пусть не у самой заслуженной, но у самой красивой и любимой учительницы.
 А твой сын, мама! Твой пятнадцатилетний мальчик, вырядившись как чучело огородное в чью-то неимоверно помятую, вылинявшую шляпу и в длиннющий, до пят, немыслимый плащ, отправился в романтическое путешествие. Ты не ругала своего блудного сына, а найдя единственно правильные и нужные слова, вернула его к реалиям жизни.
 И это тоже он, твой сын, достигший возраста Христа, растерянный и несчастный, похоронив жену и, оставив вместо дома пепелище, явился с двумя малолетними детьми под твое крыло. И ты, мама, снова ты, больная и постаревшая, подставила ему свое материнское плечо...
 Пусть мы, твои дети, очень обычны. Но мы есть. Мы живы. Мы рядом с тобой, мама. Мы нужны тебе, а ты нужна нам. В нас твоя кровь, твоя плоть, твоя жизнь. Когда-то давно твои малыши притащили домой большущего окровавленного кота с пробитой головой. Его глаза по человечьи молили о помощи. Ты не прогнала, нет, а с детским энтузиазмом принялась помогать лечить и бинтовать разбитую кошачью голову, засыпая какие-то лекарства в его бездонную рану. Он долго жил потом, красавец и любимец семьи. Нет, не зря прожита твоя жизнь, не зря...
 * * *
 "Ты права, мама, во всем права." - я обращаюсь к тебе, но встречаю отрешенный взгляд, мысли мои сейчас недоступны твоему сознанию, ты едва справляешься со своими, и я догадываюсь, о чем они. Смерть. Она рядом. Она дышит тебе в лицо, но ты сопротивляешься ей. Тело твое не хочет расставаться с душой, но помнит сколько раз всемогущая Дама была рядом. Не время было, не время. Ты еще не исполнила своего предназначения. И снова мое воображение возвращает меня в твою военную юность. Наверно душа моя была тогда рядом с тобой, ожидая своего земного воплощения и потому так остры мои ощущения. Мне даже кажется, это я лежу под стареньким грузовичком, дрожа от мороза и страха, а сверху, с неба сыплется смертоносный град.
 Это я, превозмогая ужас, стою над воронкой, где все еще кровоточит месиво из человеческой плоти. Это я, неосознанно навалив на свои хрупкие плечи уцелевшее оружие, истекая кровью бегу, падаю, подымаюсь и снова бегу. Это я, тихонько поста- нывая, лежу, отделенная простынями, в уголке общей палаты небольшого полевого госпиталя, набитого хохочущими на до мной солдатами. Это я сбегаю от Смерти, не без труда влезая в последний уходящий грузовик, самовольно покинув приютившее меня медицинское пристанище. Это мне штабной офицер не по уставу устало машет рукой, когда я вытянувшись по форме, докладываю о своем возвращении.
 Пытаясь стряхнуть оцепенение, сжимающее тело, внезапно осознаю, что между Жизнью и Смертью оставалось всего полчаса. Их нет больше тех, подшучивающих надо мной раненых мальчишек. Нет больше. Всех. Смерть не рискнула убить только твое тело и унести только твою душу. Всевышний, наверно, спасал нас, твоих будущих детей, о которых ты, совсем еще молоденькая девчонка, даже и не догадывалась. Да это была я, всегда я, до тех пор, пока моя плоть не отделилась от твоей. Только тогда мое время начало свой земной отсчет. Дальше по жизни мы бежим рядом, всегда рядом. А это уже ты, мама, сунув в махонький кулачок кусочек сахара из послевоенного пайка, пряча свое лицо в воротник старенького пальто, тащишь по заснеженному лесу самодельные сани с усаженной в них крошкой, закутанной в теплое одеяло. Полуторогодовалая дочь тихо посапывает, не догадываясь о превратностях судьбы. Над ней дико беснуется осатаневшая пурга и где-то недалеко смачно облизывается пара волков, только что задравших подвыпившего деревенского мужичка. Смерть обошла тебя стороной и в этот раз. Испытания еще не закончены. Судьба не спешит остановить твое время. Оно стремительно несется вперед, минуты, часы, годы...
 И вот ты нетерпеливо топчешься на перроне, глядя слезящимися глазами вдаль, встречая свою взрослую дочь. А я, выйдя из вагона скорого поезда удивленно восклицаю:" Как ты догадалась?" И по твоему смущенному виду понимаю, что ты приходила сюда и вчера, и позавчера, и, наверное, всю неделю или больше. Нелепо смешавшись и пряча глаза, чмокаю тебя в сморщенную щеку, ругая себя за то, что не отправила телеграмму не найдя для этого то ли времени, то ли денег...
 * * *
 И это тоже ты, моя мама, старенькая и высохшая, лежишь в постели, не имея уже сил подняться. Я понимаю, я чувствую, как твое земное время неотвратимо приближает тебя к концу. Но ты не хочешь или не можешь принять его неизбежную остановку, а я опять несу какую-то чепуху, стараясь смягчить удар от осознания тобой последней в твоей жизни истины. Хочу верить, что нет другого чистилища, кроме земного. А мы, обретая плотскую одежду, при-ходим сюда для испытаний и закалки через страдания и муки. Может быть после ухода туда, где нас ожидает совершенно другое бытие, где необходимы какие-то качества приобретаемые здесь, на земле. Нам ведь не даны знания Божественной логики и кармических законов Вселенной. Бог создал Небо и Землю, но он породил и дьявола, воплощение зла, живущего среди нас. Его-то искушениям и подвергается человек. В борьбе с его черными силами происходит искупление грехов, очищение души. Не было бы зла человек не сумел бы оценить добро. Я произношу эту тираду и сама, кажется, верю в нее. Мой бред успокаивает тебя, уже и боль не так мучает твое истерзанное тело. Едва шевелящимся языком ты просишь меня говорить. И я говорю, скрывая душившие меня слезы, убеждая в своей правоте скорей себя, чем тебя. А что, разве все низменное внутри нас и неприкрытое уродство вне нас, не порождение дьявола!? Или не от Бога высокая внутренняя духовность человека и красота окружающая нас!?
 Под мой говорок ты забываешься, может быть даже спишь, а я иду исполнять свои бытовые обязанности. Мне очень трудно, дико устала и физически, и духовно. Мысли мои не дают покоя. Я постоянно ощущаю огромную глубочайшую вину перед тобой, мама. За себя и за всех кто был и есть в твоей жизни, кто ненароком причинил тебе душевную боль, случайно нанес обиду. О, Господи! Сколько пролито слез, сколько обид могло бы не быть, если бы я... Да что там говорить. Нет мне оправдания. Виновата, кругом виновата. Смогу ли когда-нибудь искупить свою вину? Прислушиваюсь. Кажется стонешь. Твоя боль опять становится невыносимой. И, как всегда, я стараюсь уменьшить ее всеми доступными мне средствами: подаю лекарства, делаю массаж, втираю мази и при этом, как умею, пытаюсь успокоить словом.
 Я говорю о том, что слишком тонка грань между черным и белым, и, к сожалению, не всегда человек способен различить эту грань, поскольку добро иногда может облачаться в неприглядные одежды, и, напротив, зло способно частенько принимать достаточно привлекательные формы, искушая наши души. Не в этом ли заключен тайный смысл борьбы противоположностей, ведущейся на всех уровнях безграничной Вселенной!? Только очень чуткая и высокая душа способна уловить эту едва различимую черточку между истиной красотой и, возведенным дьяволом в ранг красоты, уродством. Такая Душа не просто чиста, она почти святая, поскольку добровольно отдает себя на заклание, принимая на себя чужие грехи и потому ее муки несоизмеримо велики.
 Не знаю, понимаешь ли ты меня мама. Рука твоя безвольно лежит в моей ладони, узловатые, искривленные суставы пышут жаром, а кончики пальцев холодны, как ледышки. Я отвлекаюсь от своих мыслей, для того чтобы накормить тебя, как всегда, с ложечки. Ты плохо ешь, не испытывая голода, только для моего успокоения, тяжело проглатываешь пищу, не ощущая ее вкуса. С трудом удается тебе проглотить всего две-три ложечки кашеобразной еды. Но и эти минимальные движения вызывают тяжелую усталость. Ты утомленно прикрываешь глаза и, тотчас твой воспаленный мозг начинает вызывать причудливые видения. Это Смерть твоя сидит рядом, у изголовья, ты видишь ее, она является к тебе в обличии дорогих и близких тебе людей, говорит с тобой их голосами. Ты медленно угасаешь. Всем сердцем желая отнять тебя у этой невидимой для меня силы, я снова и снова продолжаю говорить о жизни вечной, вытаскивая из своей памяти различные философские измышления.
 Ты веришь и не веришь, но слушаешь не возражая. Смотрю на тебя и совсем неожиданно замечаю какой-то странный блеск в подслеповатых глазах твоих и необычный, но не лихорадочный, румянец на впалых щеках. Твое изможденное лицо вдруг расцветает необычайной красотой, не могу наглядеться на тебя, но не смею сказать об этом, да и не получится, не хватит земных слов. Нет, ты все такая же седая, старая, все так же исковерканы твои руки и та же боль сковывает их движения. Откуда же эта неземная красота? Сжалось сердце, я поняла все. Это душа твоя, очистившаяся до святости, отстрадавшая за себя и за других, просвечивает сквозь умирающую плоть. Время твое стремительно приближается к той черте, за которой начинается Вечность. Тебе осталось немного времени, совсем немного. Ты и сама уже осознаешь происходящее, но боясь напугать меня, не говоришь об этом. Я поправляю свалившийся платок, убираю выбившуюся прядь седых волос, ласково обхватываю твою голову своими ладошками и тихо произношу: «Мама, к тебе пришли твои подруги» Ты, не понимая, глядишь на двух аккуратненьких старушек, осторожно присевших около твоей кровати. Они, явившиеся к тебе из далекого метростроевского прошлого, долго еще будут вспоминать, радуясь, что ты узнала их... Лицо твое сморщилось, перекосилось в мучительной гримасе, из удивленных глаз вытекли две скупые слезинки. Ты понимала, что видитесь вы, здесь на земле, в последний раз. И снова я, стараясь сгладить болезненное впечатление от устроенной мною прощальной встречи, продолжаю, при твоем молчаливом согласии, монолог, успокаивающий твою душу.
 Я так думаю, что постоянные поиски истины душой человеческой отвергающей дьявола, не поддающейся его искушениям, вынуждают ее постоянно балансировать между Адом и Раем, что приносит ей немалые трудности, а может быть и страдания. Не потому - ли для души ищущей жизнь оборачивается Адом. Только отстрадавшая и очистившаяся на земле душа не умирает, а переходит в другое измерение, быть может, снова и снова возвращаясь в земную плоть, исполняя новую, более сложную миссию. Смею надеяться, что только Смерть тела для нее является величайшим блаженством.
 Ты, моя старенькая мама, слушаешь меня внимательно. Я говорю очень медленно, зная, что речь быстрая не воспринимается твоим слухом. Часто затихаю надолго, давая тебе время на обдумывание, хоть и не уверена, что ты слушаешь меня. Единственную цель преследую я, отвлечь, не давать твоим мыслям терзать душу. Неожиданно взгляд мой упал на окно. В тот же самый момент какая-то птица с размаху ударилась о стекло и исчезла. Заметив это, ты испуганно взглянула на меня. Я спокойно, очень спокойно поправляю твое одеяло, а у самой как-то болезненно сжалось сердце от резко вспыхнувшего тяжелого предчувствия. Ты успокаиваешься и я продолжаю разговор. А говорю то, во что мне самой хочется верить, и чтобы ты тоже поверила, может быть тогда тебе легче будет расставаться с этим миром. Рассказываю я, что душа слабая, не выдержавшая земных испытаний, низменная, благодарно принимавшая искушения дьявола, не умеющая бороться и страдать, живет на земле легко преуспевая, земное бытие ей кажется Раем, плотские потребности - высшим благом, она кичится своим, пусть даже ярко окрашенным, но ведь уродством. Очень хочу верить, что таких зачерненных душ не много. Это слуги дьявола, живущие среди нас, часто невидимые, прикрываясь ложной добродетелью. Cвязь их с высшими силами нарушена, это вампиры, паразитируюшие на нашей энергии, но зло не может существовать слишком долго, его дни сочтены временем отпущенным душе для земного испытания, наказание неминуемо настигает ее. Вряд ли сатанинской душе уготовано место на небесах. Смерть разрушает ее медленно и мучительно. Не ее ли это отрицательной энергией упиваются земные твари, вызывающие страх и омерзение. Не ее ли бросают в раскаленную подземную лаву, где она дымится в вулканах, временами вырываясь на поверхность земли и застывая навечно? И еще много другого рассказываю я тебе, скорее для себя, чем для тебя, постоянно сомневаясь в праведности мною сказанного. Во мне живет единственная абсолютная уверенность только в том, что есть, неведомый нам, высший смысл земного бытия, иначе жизнь совершенно пуста и бессмысленна. Не от неверия ли рождается сатанизм?
 Я говорю и время от времени настороженно вслушиваюсь в твое дыхание, всматриваюсь в родное, но уже незнакомое лицо. Чувствую, что сознание твое временами ускользает. В очередной раз, вынырнув из темноты, ты молча с трудом протягиваешь ко мне
отяжелевшие руки. Я приближаю свое лицо к твоему, прижимаюсь к мокрой морщинистой щеке и уже, не скрывая слез своих, плачу громко, навзрыд. Твои ослабевшие руки обвивают мою шею. Ты прощаешься со мной, мама. Почти не отхожу от тебя ни на минуту, боюсь оставить тебя один на один со всемогущей избавительницей твоей - Смертью. Ты тяжело дышишь, глаза закрыты. Я пытаюсь помочь тебе, вступая в единоборство с той, которая уже держит тебя в своих объятиях. Напрасно. Грудь твоя высоко вздымается, а тело судорожно бьется, я хочу удержать его, но в открывшихся внезапно глазах останавливается и застывает взгляд. Ещё несколько поверхностных вздохов и ты, моя мама, затихаешь навсегда. Из груди моей вырывается вопль. Прикасаясь к твоему лицу, закрываю твои глаза, падаю перед тобой на колени и истошно кричу: «Мама!»
 Сознанием понимаю, что так должно быть, что изменить ничего нельзя. Гляжу на тебя. У тебя спокойное, умиротворенное лицо, понимаю, муки твои окончены, так лучше и для тебя, и для меня, но мне ведь больно, мама. Ох, как мне больно. Душа моя сжалась в комок так, что в груди образовалась пустота, почти физическая, выматывающая до потери сознания, сосущая где-то под ложечкой с такой силой, какую тело мое выдержать не может. Я опускаюсь на пол, без сил, без желаний, без слез.
 Эта ночь с твоим остывающим телом была ужасна. Наступившее утро усилило мои страдания. Нестерпимо болит сердце, разбито тело. Смерть рядом и я только что прикасалась к ней руками, держала ее в своих объятиях. Страха нет, только огромная, невы- носимая тоска навалилась на меня всей своей тяжестью. Твоя изношенная плоть, обмытая и обряженная в приготовленное тобою смертное одеяние, покрыта белоснежной простыней, зеркала и стекла завешены покрывалами. Плохо понимаю происходящее. На все смотрю как-то отрешенно, как бы со стороны. А мир жив и там что-то происходит, но я с отчуждением воспринимаю его, моя душа рядом с твоим окоченевшим телом, опустошенная плоть моя не может сострадать никому, даже моим близким. А я опять говорю с тобой, говорю обо всем, что не сумела сказать тебе раньше. Я точно знаю, я чувствую, что ты слышишь меня, успокаивая легким дуновением ветерка. Сквозь слезы я вижу, как, чуть заметно приоткрываются твои веки, прикрывающие потухшие глаза, как беззвучно шевелятся твои мертвые губы, как меняется выражение твоего безжизненного лица.
 Но вот уж и вспыхнули над упокоенным телом твоим мерцающие огни православного храма, освещающие путь в твое далекое, непостижмое моим разумом Неведомое. Звучит песнопение святого отца, отпевающего душу, отпускающего грехи, бесшумно капают на мои дрожащие ладони горячие восковые слезы догорающих поминальных свеч, горьковатым дымом ладана курится кадило, обмахивающее твое, неподвижно лежащее тело. Я с тобой последние часы, последние минуты, последние секунды. Звук кладбищенской земли, брошенной на крышку забитого гроба, больно отдается в моем клокочущем сердце. Огромное Горе мое разрывает его на части.
 Прости меня мама! Прости!