Врачебный выбор...

…Он лежал на пропитавшейся его же собственной кровью земле. Лежал один, несмотря на то, что вокруг него точно так же умирали тысячи других его соплеменников. Он не слышал ни их многочисленных криков о помощи, ни извечный на всех полях сражений крик, призывающий нет, ни Бога, а врача! Врача, на чьи плечи возложена самая важнейшая и самая трудная для человеческого сердца обязанность: решать, кто должен жить, а кто – нет…
- Врача! – прорвался до его практически отключившегося сознания чей-то по - детски звонкий голос, в котором сейчас смешались и отчаяние, и тоска, и страх, и боль… - Скорее! Здесь много раненных!..
- Врача! Врача! Врача! – вторили ему, будто хор безликих и давно уже лишившихся жизни теней, десятки глоток. Но вторили как-то уж очень обреченно, словно понимая, что, скорее всего, врач не успеет спасти именно их драгоценную жизнь…
…А он лежал, понимая всем своим уходившим куда-то вдаль, прочь из этого бренного мира, сознанием, что для него эта война уже почти что закончилась. Осталось только подождать. Совсем чуть – чуть, и боль прекратится, а этот кошмар навсегда сотрется из его воспоминаний и мыслей, если, конечно же, за гранью смерти есть хоть какая, но все-таки жизнь. Ну, а если нет, так что же, значит, для него этот ад прекратится много раньше, чем для сотен и тысяч других, таких же, как и он, простых советских солдат…
- Идет! – радостно воскликнул все тот же звонкий голосок. – Медик идет! Ребята, кто еще живой, кричите, что есть мочи! Кричите!.. Стоните!.. Лишь бы услышали… - и совсем уже тихо, будто лишь для себя самого, добавил. – Лишь бы только спасли!..
И все, даже те, кто уже лежал в предсмертном бреду и агонии, неожиданно легко послушались этого простого, но в то же время самого важного для них приказа. Приказа, дающего им надежду на спасение. И разорвалось поле сотней обезумевших от боли и обреченности голосов…
…И он, как и все вокруг, закричал. Нет, не сознавая, что добрый доктор явится к нему прямо с небес в белоснежных одеяниях и спасет его никчемную, но от того не менее дорогую жизнь, не надеясь на удачу и медицинский прогресс, а делая это скорее бессознательно, ведь даже у тех, кто уже смирился со своей прискорбной участью, тело всегда отказывается поверить холодному и расчетливому разуму и цепляется за последнюю промелькнувшую соломинку, как бы тонка и хрупка она не была!..
- Сюда! Сюда! – проорал кто-то над самым его ухом. – Скорее, здесь парнишка с разорванным животом! Скорее!..
Лишь на самом краю восприятия он понял, что тот, кто точно так же, а возможно и сильнее, мучился от боли, в ту минуту забыл о себе, заботясь о своем соседе по кровавому матрасу, в который превратилось поле. Заботился о нем…
…И спустя самое большее несколько секунд, к ним на полусогнутых ногах, постоянно пригибаясь, что бы не разделить участь своих будущих пациентов, подбежал невысокий и худой юноша лет девятнадцати, облаченный, как и весь медперсонал, в грязный засаленный и пропитанный и кровью, и мочой, и спиртом одновременно, порванный во многих местах, донельзя замызганный халат.
- У кого это тут живот разорвало? – быстро протирая свои маленькие очки от пыли и грязи, скороговоркой проговорил медик. – А… вижу-вижу…
Доктор быстро осмотрел раненного, прощупывая очень слабый пульс и меряя «на глаз» температуру.
- Какая группа крови? – все так же быстро пролепетал молодой врач. – Группа какая? А, ладно, где там твой жетон?
Резким движением руки, доктор пролез за пазуху раненного и вытащил слегка погнувшийся солдатский жетон.
- Извини, - доктор нахмурился и с действительным сожалением, будто на панихиде, проговорил, слегка нагнувшись прямо к уху раненного. – Я не смогу тебе помочь. У тебя очень редкая группа крови, которая закончилась еще три дня назад… Видишь ли, - он, будто вчерашний школьник, всхлипнул. – Тут у одного генерала геморрой удаляли, так последнее на этого вонючего борова перевели! Не кляни меня, нет там вины моей! Никто не виноват, что ты не родился потомственным военным… извини… я правда, не виноват… прощай… - и, еле сдерживаясь, что бы не прокричать во весь голос, прошептал. – Проклятый сукин боров!..
…Его глаза закрылись, а весь остальной мир, погрязший под лживой личиной кровопролитной войны, навсегда померк перед ним…
…И наступила благословенная и ни к чему не обязывающая вечная тишина…