третье, чайное

Мама, мама, слышишь? У нас весна, а я хожу в оранжевой майке, с рыжими торчащими волосами и плеером в ушах. Я пою, а мне скоро 24. Луковица подросла и принесла кучу котят: маленьких лукошек. Я их в корзинку положила и раздала старушкам. Луковицу пора стерилизовать, а то я часто так не смогу. Мама, у меня есть два кольца. Может, я буду высылать их тебе по почте, а ты переплавишь на сережки? Я отказываюсь от предложения под венец, и всё ещё работаю в газете. Вечерами подрабатываю на радио, веселю пошлых подростков и наивных стариков. Мама, я пишу каждый день по паре страниц безумного бреда. В нашей квартире широкий подоконник и надписи на стенах - каждую субботу мы надеваем старую одежду и разрисовываем стены, пол и потолок. У нас часто играет танго и джаз, а в холодильнике молоко и яблоки. У меня почти ничего не болит, но это и неважно, для английских врачей я ничем не лучше клошаров, поэтому я закрываю глаза на боль и улыбаюсь. Но у меня всё хорошо, мама, в Лондоне весна и обедаю я на траве в парках. Я всегда была без ума от твоих коробочек для сандвичей и овощей, помнишь, с разноцветными крышками, что ты носила на работу и давала мне в школу? Теперь и у меня есть с десяток таких коробочек, я сажусь у дерева на траву в Центральном парке, и, знаешь, вкус обычных продуктов меняется абсолютно. Лондон, Центральный парк, я бесплодна, а ты в Москве, наверное, плачешь обо мне, и снег, снег тает. Мои сотрудницы, Хлоя и Клёр, обожают меня и кормят по вечерам шоколадными конфетами. Я люблю с ними играть в ассоциации и цитаты. Мы сидим в огромных наушниках и в перерывах между эфирами разговариваем лишь цитатами великих. Единственная проблема этих игр - все споры заканчиваются неизменным "слова, слова, слова" и мы замолкаем. А нужно ли что-то ещё говорить, раз ты в Лондоне, 22.15 и у тебя 15 минут до эфира, темнота сгущается, а чай всё равно остыл. Мама, мама, я обожаю заходить после работы к любимой цветочнице и покупать десяток ирисов, у нас дома всегда свежие цветы. Розовые букеты, подаренные очередными, мы отдаем соседками, пожилым одиноким женщинам, а мои ирисовые раскиданы по всей квартире. Эти одинокие и прекрасные старушки часто приходят к нам на чай и рассказывают о войне и первой любви. Боже, как они прекрасны в своей нищете и тонких шалях! От них пахнет теплым топленым молоком и мукой, они обнимают нас и плачут, а мы лоснимся от молочных крупных слез над чашкой обжигающего чая. Знаешь, они уже даже не спрашивают нас о прошлом, не осуждают и не удивляются, лишь повторяют, что любовь - это то, на чем стоит мир. А мы жуем чаинки и верим. В Лондоне весна и птицы совсем одурели, слетаются на крыши и будят нас по утрам своими лапками, топчась по железу. Я хорошо питаюсь, мама, даже выжимаю сок из апельсинов и лимонов, как ты мне когда-то. Я пою её соками и пеку блины, а она читает мне вслух Гумилева. Мы крошим крошки голубям, перетирая молочно-мякишивые дни на полувздохи и прикосновения. Работа, цитаты, мякиш, молоко и теплые шали. Шелк и шали. Работы, ассоциации, утро. Прикосновения, вдох, выдох. Мама, у нас весна и солнце светит, не переставая, а по ночам вечный дождь об железо стукается и разлетается на сотни полукапель. Луковица мурлычет, а дождь разбивается на полукапли, я пью чай и слушаю тревожное "ты плачешь?..послушай", я плачу и слушаю, обо всем слушаю и дышать боюсь. Живу на полубеге и полукрике, разбиваясь о первый попавшийся солнечный луч, о скамейки в парке, о провода наушников. Бьюсь и разбиваюсь, тычусь в каждую трещинку темечком, лишь бы не было так мучительно "…на озере Чад …", в руки клубочком сворачиваюсь "…ему грациозная стройность …" Мама, мама, что там Лондон… "..и как расскажу я тебе про тропический сад…"