Морская душа повесть

Лорд Бен Яков Форштадт


 


 МОРСКАЯ ДУША


Вилька рос шалопаем. Нет, хулиганом он не был. Он был добрым и ласковым мальчишкой, но был совершенно не управляемым. Он мог самостоятельно в десятилетнем возрасте сесть в рыбацкую лодку и уйти в море на расстояние, едва различимое глазом, или взобраться на высочайшую скалу, где гнездятся лишь чайки да морские попугаи-топорки, только для того, чтобы собрать яйца в их гнёздах. В семье заслуженного врача СССР Марка Абрамовича Ашкенази детей было двое. И даже, когда дети подросли и уже определились на жизненном пути, их мама, Раиса Наумовна, говорила: - Боренька- то наш, какой же он умница. Школу закончил с золотой медалью, в медицинский поступил, весь в отца! А другой то наш, Вилли, шалопай шалопаем растет. Школу юнг окончил. Представляете! Моряком стал. И какая порядочная девушка с моряком свяжется? И в кого он эдакий шалопай?
 А девчата Вильку любили. Высокий, стройный, с коротко остриженными кудрявыми волосами цвета вороньего крыла, с
озорными, всегда смеющимися глазами, аккуратными усиками на красивом, мужественном лице, он был мечтой многих местных красавиц.
 Девушку звали Светланой. Она была из категории тех людей, которые вербовались на Камчатку и Сахалин в поисках приключений и скорого заработка, в поисках эфемерного счастья. К ним с пренебрежением относились местные жители, презрительно называя их «Вербованные». В городе их не принимали на работу, справедливо считая, что они не способны на честный труд.
Светлана настойчиво пробивала себе дорогу к цели. Длинноногая блондинка, с голубыми ничего не выражающими глазами, она привыкла к поклонению мужчин её неотразимой красоте. И когда красавец Вилли одарил её своим вниманием, она кинулась в его объятья даже не испытывая любви, лишь только для того, что бы показать своё преимущество над подругами. В свои восемнадцать лет она была уже опытной обольстительницей. Вильке она не отказывала ни в чём, но требовала к себе особого внимания и, конечно, дорогих подарков. Вилли выворачивал себя наизнанку, выполняя её прихоти, принося к её ногам всё, даже свою гордость. Однажды утром, после бурно проведённой ночи, она, сладко потягиваясь в постели и явно демонстрируя свои прелести, спросила: - Ты можешь устроить мне билет в Большой Театр на гастроли итальянской оперы, я слетала бы туда? Мне так хочется. - - К сожалению, дорогая, этой твоей мечте не суждено сбыться. Во-первых, летом в Москву на самолёт практически нет билетов, во-вторых, я не являюсь родственником, даже дальним, директора Большого Театра и контакта я с ним, как ты понимаешь, не имею. –
Как? Ты грузин, с вашими грузинскими связями не можешь устроить такого пустяка для любимой девушки? Да ты просто меня не уважаешь. - С гневом выкрикнула Светлана. - Уходи, я больше не хочу тебя видеть.
 Вилька давно привык к её необузданному нраву и не обратил особого внимания на её необоснованный гнев. –
И с чего ты решила, что я грузин? Я чистокровный еврей -
На лице Светланы вдруг появилась гримаса брезгливости. –
Еврей? А фамилия Ашкенадзе разве не грузинская? Да и имя твое не похоже на еврейское. Чего ты меня разыгрываешь, да я б с евреем даже рядом не села. Она грязно выругалась.
Кровь жаркой волной ударила Вильке в голову. Было дикое желание отхлестать её по лицу, казавшемуся ему теперь отвратительным и стервообразным. Но он молча встал, оделся, не слушая её гневное бормотанье, и, уже выходя, сказал: - А фамилия наша – Ашкенази, чисто еврейская, - и громко хлопнув дверью, вышел. За всю свою недолгую жизнь он не испытывал ничего подобного. С самого рождения он гордился своей нацией. Да и люди его окружающие никогда не высказывали неприязни к евреям. Родился он на Чукотке, но в очень раннем детстве его родители переехали на Камчатку. Отца уважали за его талант, считалось успехом, попасть к нему на приём, да и мать, врач городской поликлиники пользовалась немалым уважением. И вот теперь…. Необъяснимая обида и злость давила душу. В его сознании не укладывалась мысль, как могло подобное случиться. Тем более, услышать это от девушки, которую он любил. Кто и зачем отравил её душу расизмом? Но Вилька не мог долго держать обиду и тем более злость. Прошло совсем немного времени, и строптивая антисемитка была забыта.
 
 Танкер «Витус Беринг» возвращался из далёкой Одессы в родной порт. Его танки были заполнены топочным мазутом. После двухдневного отдыха в Сингапуре, пройдя остров Калимантан и обогнув Филиппинские острова, вошли в родной Океан. Был сентябрь, время осенних штормов, и родной Океан встретил их бешеным тайфуном. Огромные волны становились всё размашистее, и, внезапно вырастая, круто обрывались, с рёвом обрушиваясь на палубу танкера. Носовая его часть то скрывалась под водой, то вновь появлялась в белом одеянии морской пены. Ветер был настолько необычайной силы, что затруднял дыхание. Казалось, что осатаневший воздух подхватил и несёт корабль, как осенний лист, неведомо куда. Шторм не утихал уже вторые сутки. Совсем недалеко, не более чем в полутора милях, маячил остров Сумису. Танкер медленно, но уверенно сносило в сторону острова. К вечеру шторм усилился. Как гигантским душем накрывали солёные брызги ходовую рубку. Даже высота мостика не спасала от брызг и клочьев пены. Пузатые волны, как исполинские монстры в белых пенных шапках, несли свои бесчисленные полчища по безбрежному простору Океана. С оглушительным рёвом ухали раскаты вздыбленной воды о стальной корпус судна. Завывание в рангоуте, рёв в углах надстроек, яростное шипение в трубопроводах, беспрерывный гул и свист всего простора – все эти звуки сливались в одну нестройную, но могучую симфонию. Судно то срывалось в их бездонную пучину, то, оголяя винт, поднималось на вершине двадцатиметровой волны, и тогда танкер трясло, как в лихорадке предсмертной агонии. И вот который уже раз танкер погрузился в пучину. Он вдруг содрогнулся, хотя был накрыт волной. Команда и не обратила особого внимания, но находящихся в ходовой рубке охватил страх. Судно одновременно потеряло и ход, и управление. Как выяснилось позже, при очередном погружении танкер задел кормовой частью верхушку подводной скалы, в результате был повреждён винт и перо руля.
 Вилли нёс вахту в своей радиорубке, напряжённо вслушиваясь в голоса эфира. К своему ужасу он обнаружил, что корабельной антенны не существует, её сорвало штормом. Неожиданно раздался голос капитана: -
Вильям Маркович, давайте SOS, мы потеряли и ход и управление.
Вилли, сдерживая дрожь в горле, ответил: - Рация вышла из строя, сорвало антенну. Мне нужен помощник.
Буквально через минуту в радиорубку вошёл рулевой матрос. – Найди штерт или фал подлиннее, приказал Вилли. Он обвязался фалом взял в руки антенный тросик и, крикнув на ходу, – держи браток крепче, два раза дёрну тащи назад, - кинулся под волны на палубу танкера. Матросу казалось, прошла целая вечность, когда он, наконец, почувствовал лёгкое подёргивание фала. Увидев радиста матрос оторопел. Вильям Маркович был весь в крови, левая его рука безжизненно повисла. На голове и на плече зияли раны, левая щека разорвана. Кое-как усадив радиста к рации, матрос позвонил в ходовую рубку о случившимся. Но Вилли уже нёс в эфир сигнал бедствия. SOS…. Он терял сознание и, очнувшись, снова и снова стучал ключом Морзе. Через час к ним подошёл японский крейсер и без происшествий отбуксировал их в порт Иокогама.
 Медленно, очень медленно возвращались силы. Гипс сняли, но рука ещё по-прежнему не слушалась. На лице остались шрамы. Особенно выделялся тот, который красовался от уха до подбородка. До чёртиков надоело слоняться без дела. Раиса Наумовна не отходила от своего Вильки ни на шаг, оберегая его как малого ребёнка, втайне надеясь, что он, наконец, бросит это проклятое море. Но Вильке не терпелось бросить этот скучный для него берег. Все бывшие подруги, как будто сговорившись, утратили всякий интерес к бывшему моряку с обезображенным лицом. Хотя его шрамы, напротив, подчёркивали его мужественность. Но всё проходит. И вот Вилли получает направление, начальником судовой радиостанции на пассажирский лайнер – «Семён Дежнев».

 Поднявшись на борт, он был приятно удивлён, встретив старого друга Лёву. Вместе учились в мореходке, только Лёва на штурманском отделении. Теперь Лев Михайлович третий штурман и сегодня его вахта. После осмотра радиорубки и закончив все формальности, пошли в кают-компанию. Склянки пробили полдень. Обслуживала офицеров красивая, стройная женщина. Чёрная коса спускалась чуть ниже пояса, в черных раскосых глазах светился незаурядный ум. Маленький, аккуратный носик и в меру выдающиеся скулы, говорили о её принадлежности к камчадалам. Но все это не только не портило её красоты, а напротив, подчёркивало то, ни с чем несравнимое, обаяние восточных женщин. Вилли первые минуты не мог оторвать от неё взгляд. Зная морской обычай, что женщина на судне обязательно принадлежит одному из мужчин, Вилли, сидя после обеда в каюте Льва Михайловича, спросил: - И кому ж так повезло? Экая красавица! Да за такую, и жизни отдать не жалко!
Э! Да ты не первый, кто на нашу Валюшу запал. От неё не только вся команда, пассажиры, и те балдеют. Только пустой номер. Не подпускает она никого даже близко. А охотников, как ты понимаешь, хватает. Да и не дёргайся зря. Если по жизни, так она для тебя старуха. Ей под сорок скоро. А если для разового дела, так это точно ничего не высветит. И к бабке, как говорят, ходить не надо. Пробовали и не такие ухари. Вилли ничего не ответил, только головой покачал. На следующий день «Семён Дежнев» вышел в море.
 Вилли зашел выпить стакан чаю. В кают-компании никого небыло. Валюша возилась у стойки перетирая посуду. – Не подадут ли стакан чаю одинокому бродяге? –Спросил шутя Вилли. -
-Как не подать, - в тон ему ответила Валя. - У нас героев уважают. Лицо Вилли залила краска, а шрам на его левой щеке побелел. Какой я герой? Жизнь заставила. Она что угодно заставит, и героем быть не надо. Валюша подала стакан крепкого чая и села рядом. – Да уж ладно скромничать. А я тебя таким и представляла. – Каким таким? Ну, вот таким, мужественным, ладно скроенным…, красивым. Небось, от девчат отбою нет? – это у тебя, от твоей красоты отбою от ухажёров нет, а у меня никого. Была девчонка одна, вербованная, да что о ней говорить. А ты, говорят, верна тому, кого на берегу оставила? – Глупость говорят. Никого я нигде не оставила. У меня тоже парень был, и так же, говорить о нём не стоит. Долго молчали, глядя друг другу в глаза как старые приятели, пока молчание не затянулось. - Чай остыл, что бы прервать паузу заметил Вилли. – И с чего это мой язык развязался, - вдруг спохватилась Валя, - будто знаю тебя давно. Но как-то легко мне с тобой говорить, будто с близким человеком. – Ну, так и говори. Пойдём прогуляемся на ют. – Давай горяченького налью. Попей, и пойдём.
 Они стояли рядом у фальшборта на корме. По палубе прогуливались пассажиры. Белой пенящейся полосой убегал вдаль след от винта. Солнце нежно заливало своим светом безбрежный простор Океана. Дул легкий, но холодный Норд. Вилли снял с себя китель и накрыл Валины плечи. Валюша отнеслась к его жесту совершенно безучастно. Вилли обнял, стараясь притянуть её к себе. Валя не сопротивляясь, спокойно, не повышая голоса, сказала: - убери, пожалуйста, руки и никогда этого больше не делай. Я, не «вербованная девка», и не надо меня унижать. Вилли тут же одёрнул руку. Долго молчали глядя на резвящихся в море касаток. – Я родилась в Анадыре. – Вдруг заговорила Валя. - Там и школу закончила. Привязался ко мне один парень, все про городскую жизнь рассказывал. О концертах, о театрах так вдохновенно говорил, что согласилась я с ним в Петропавловск уехать. Родители отговаривали, да разве мы их слушаем? Сняли комнату. В общем, жили мы с ним как муж с женой, только что не расписаны. А через полгода он мне заявил, мол, уходи куда хочешь, я жениться собираюсь, и дня через два, действительно привёл девчонку. Это жена моя, так что квартирантки нам не нужны. Всё бросила, выскочила, в чём стояла и пошла, не видя света белого перед собой. Поздно ночью пошла к тётке своей. Отец перед расставанием адрес мне её дал. Вот тётка и надоумила в моря пойти. Человек то она добрый. Душевный человек. Немного помолчав, добавила: - С тех пор я избегаю всех мужиков как чёрт ладана. Всё кажется, опять такой встретится. Прохладно стало. На-ка возьми свой китель, замёрз ведь? Пошли уже. Мне пора, работа ждёт. Прошло время. Они всё чаще вели беседы где-нибудь на юте или на шлюпочной палубе. Вилли смотрел на неё с нескрываемым обожанием. Прошло не меньше месяца, прежде чем она пригласила его в свою каюту. У меня сегодня знаменательная дата. Ровно два года как я на флоте. Приходи ко мне, отметим это событие.
 Прихватив в судовом ресторане бутылку шампанского и коробку конфет, Вилли постучал в дверь Валиной каюты. Для «джентльменского набора», увы, не хватало цветов. Но, что поделаешь? Море! Сердце его нещадно колотилось, будто хотело выскочить из груди. Валюша встретила его в лёгком халатике, который, как нельзя лучше подчёркивал прелести её фигуры. – Сними китель, в каюте достаточно тепло. – Она подошла к нему вплотную и, заглядывая в глаза, стала расстёгивать на его кителе пуговицы. –Учти, что ты первый мужчина, который перешагнул порог этой каюты за прошедшие два года. Не выдержав тягостных мук, Вилли прижав её к себе стал неистово целовать её глаза, щёки, губы. Валя пассивно отвечала на его поцелуи, и, наконец, оторвавшись от него сказала: - Открывай шампанское и не рассчитывай на долгое время, мне вставать рано. Моя вахта начинается в пять. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, от чего у Вилли кровь ходила бульками. Он опять хотел её поцеловать, но она отвернула губы. – Мальчишка! Ты хоть знаешь, сколько мне лет? Ты ещё встретишь девчонку своего возраста, а мне ведь скоро тридцать пять. Старая я для тебя.
 Но, если честно, мне хорошо с тобой, как-то спокойно. - Но я люблю тебя! – Выкрикнул Вилли. – и мне плевать на возраст и прочие условности. Он попытался её обнять. – О.…Да это уже атака! Это в тебе шампанское взыграло. Давай-ка, дружочек, заканчивать наше свидание. А то, я вижу, тебя на подвиги потянуло. Спокойной ночи! - Вилли надев китель, побрёл к себе как побитый пёс, но в его душе играли триумфальные трубы. Прошло не менее трёх месяцев, пока он, в конце концов, не перебрался окончательно в её каюту на зависть всей команды.
 Порт Корсаков встретил их яркими ночными огнями. Вилли не спал, он смотрел на часы каждые пять минут. Когда же, наконец, будет это долгожданное утро? На его руке сладко посапывала Валюша. И только чуть просветлел иллюминатор их каюты, от чуть забрезжившего рассвета, Вилли уже был на ногах, разбудив, при этом, естественно, Валю. – Что случилось, любимый? Что тебя подняло в такую рань? _ Ты что, ничего не помнишь, родная? Мы же решили в ЗАГС пойти в первом же порту. А за бортом Корсаков. – Мальчишка ты мой чудной! Да какой же ЗАГС в пять часов утра? Ложись, успокойся. Мы никуда не опоздаем. Но Вилли спать уже не мог. Оставив спящую Валюшу, он вышел на палубу, где в ночном ажиотаже пассажиры покидали лайнер. Ему едва хватило терпения до утра, когда, наконец, он смог отправиться к Лёве, чтобы пригласить его, как свидетеля, в ЗАГС.
 Счастливые, они сидели в кают-компании, где их чествовали. Им кричали «горько», и они, смущённые, целовались на виду у всех.
 В родной порт Петропавловск входили ярким солнечным днём, когда город сиял всеми красками, переливавшимися в снежных шапках вулканов и яркой зелени сопок. Валя очень долго, неоправданно долго, возилась, собираясь на берег. – Вилька, я боюсь, не знаю чего, но боюсь. Тревожно у меня на душе. А вдруг не понравлюсь я твоим родителям. Они вон, какие знаменитые, а я кто такая. – Ты моя жена – с гордостью ответил Вилли, – и не на смотрины идём, а представить свою законную супругу родителям. Так что настраивайся на серьёзный лад.
 Радость встречи с родителями была бурной. Раиса Наумовна со слезами на глазах обнимала сына. Марк Абрамович, степенно обняв Вильку, спросил: - А это твоя девушка? Красивая.
Валя невольно покраснела. - А эта девушка моя жена. - С гордостью произнёс Вилли. - Знакомьтесь. Лицо Раисы Наумовны как-то сразу посерело. Она пыталась ухватиться за стул, но стула не было. Она шарила в воздухе рукой надеясь на что-то опереться. Марк Абрамович пододвинул к ней стул и помог сесть. Потом спросил с самым серьёзным видом: - Ты пошутил? И если да, то очень неудачно. Последовала немая сцена. Валя развернулась, и тихо сказав Вильяму: - я тебя подожду у подъезда, - вышла. - Так в чём дело, папа? Она что, показалась вам прокаженной? -
- Что за нелепая реакция. - Ты бы ещё китаянку в дом привёл, что, евреек мало. Вон сколько прекрасных еврейских девочек, даже в нашем доме. И зачем тебе камчадалка? – Да ты что, папа, расист что ли? Раиса Наумовна, до сих пор молчавшая, наконец, сказала со слезами на глазах, ни к кому не обращаясь: - да она же для тебя старуха, как ты мог? Это твоё увлечение скоро пройдёт и что тогда? Для тебя родители уже ничего не значат. Я не хочу, чтобы она была в этом доме. – Вилли, не сказав больше ни слова, вышел. На душе было гадко. Он ожидал чего угодно, только не этого. Вдруг в сознании промелькнул образ Светланы, той, давно забытой антисемитки. Как можно делить людей по цвету кожи, по разрезу глаз, или по национальности? И это его родители! Всю свою жизнь внушавшие ему, что только сам человек представляет ценность в независимости от расовой принадлежности.
У подъезда его ждала Валюша. – Ты не переживай дорогой, я этого ожидала. Я пойду на судно, а ты возвращайся, пообщайся с родителями, я буду тебя ждать в нашей каюте. Но Вилли не возвратился. Он обнял свою Валюшу, и они как побитые, побрели на судно, которое на долгое время стало для них родным домом.

 Неумолимо катилось время. Шли годы. Подрастала дочь Татьяна. Ей шёл уже пятый год. Она несла с родителями все тяготы морской жизни, но пора было уже определяться на берегу. Они получили однокомнатную квартиру недалеко от порта, и обставили её с относительной роскошью. Валя привыкла к роли домохозяйки. С лёгкой грустью вспоминая о море, она потонула в домашних заботах. Вильям был счастлив. Он возвращался с морей к уютному семейному очагу, где его с нетерпением ждали жена и дочь и окружали его лаской и заботой. С родителями он не общался. И вот однажды, на пороге его квартиры появился Борис. Получив специальность патологоанатома, защитил кандидатскую диссертацию, работал заведующим областным анатомическим театром и читал лекции студентам. Братья крепко обнялись, искренне радуясь встрече. Валюша накрыла стол. Танечка, на правах хозяйки, устроилась у дяди на коленях.
Ну что, братишка, - после долгих разговоров о прошлом, заговорил Борис. – Дай Бог, чтобы мне так повезло. Но вот у меня не склеилось. Два года прожили и разбежались. А ведь еврейкой была. У тебя прекрасная дочь, пора бы её с бабушкой и дедушкой познакомить. Они наши родители и других у нас быть не может. Да и вправе они иметь своё мнение. Не держи на стариков обиду, Вилька. Приходите. - Придти то не сложно, сложно психологию перестроить. Ведь далеко не в обиде дело. Как скажет Валюша, так тому и быть. Конечно, придём, - сразу же ответила Валя, – какие могут быть обиды. Но визит пришлось отложить из-за срочного выхода в море.
 Солнце играло бликами на лазурных водах Океана. Волна чуть колыхала белый лайнер, словно грациозного лебедя в царском пруду. За кормой вился белый след, уходя в бескрайние просторы. Пассажиры, сгрудившись у левого борта, напряженно вглядывались в горизонт. Вдали неясным очертанием показался родной берег. Вилли поднялся на мостик. Сердце его колотилось в ожидании встречи с семьёй. - Полгода разлуки. Танечка уж наверно подросла.
Надо бы в управление с рейсовым отчётом. Да ладно! Управление подождёт. – И как только пришвартовались, Вилька вместе с пассажирами сбежал по парадному трапу. Лишь только открылась дверь, Танюшка с радостным визгом бросилась отцу на шею. Валя отмыла от теста руки и обняла мужа. – Как же долго мы тебя ждали! Я даже не представляла этой ужасной жизни жён моряков. Это ж и мне придётся всю оставшуюся жизнь вот так ждать? Но Вилли прервал словоизлияния. – Я ещё в управлении не был. Надеюсь, не на долго. – Куда ж ты, вот через полчаса пельмени из чавычи готовы будут, твои любимые. Пообедаем, тогда и пойдёшь. Я сегодня у рыбаков вот такую чавычу купила. Валя развела руки. – Нет, уж я схожу, а потом никуда. Я так долго ждал встречи с вами. Вы не ждите, обедайте без меня. А вернусь, и накормите и напоите меня, а завтра к старикам пойдём, с внучкой знакомить. – И он ещё раз, поцеловав жену и дочь, вышел.
 Танюшка усаживала куклу к игрушечному столу, что-то бормоча себе под нос. Кукла была несравнимо больше стола и никак не усаживалась. – Ну, сиди уже. Вот папа увидит, какая ты непослушная, и не возьмёт тебя к бабушке. И дедушка тебе колясочку не подарит. Вот как плохо без братика. Тебе нужен братик. Я скажу папе, что бы он подарил тебе братика. – Её рассуждения прервала мама: - Иди уже к столу, пельмени готовы. Вот что я тебе положила, ты всё должна съесть, и чтобы тарелка была пустой. – Мама! Это же так много, что одной мне не справиться, а собачки у нас нет и помочь мне некому. - Меньше рассуждай, и не мудрствуй. Если папа узнает, что ты плохо ешь, то не возьмет тебя к бабушке. – При этом обе вдруг, посмотрели на куклу и рассмеялись. Танюша съела всё, что было на тарелке.
 Вилли возвращался домой не чувствуя ног, неся огромный букет цветов. Он рывком открыл дверь крикнув: - Скорей кормите отца, иначе я съем вас. Но ему никто не ответил. На кухне, где они обычно обедали, он увидел, лежащих на полу жену и дочь. Едва не потеряв сознание, он стал приводить их в чувство. Он тряс, целовал, бил по щекам, обливал водой, но всё было безрезультатно. Наконец в полу сознании он выскочил во двор и стал кричать: - Помогите!
 Когда приехавший врач сказал, что девочка мертва, Вилли потерял сознание. Он очнулся в больнице на третьи сутки. Возле его кровати сидела Раиса Наумовна. Он смотрел ничего не понимающим взглядом, пытаясь что-то сказать. Мама гладила покрывавшее его одеяло и тихо говорила: - ничего, сынок, всё позади. Ты живой и это главное. У тебя нервный стресс и как следствие, кардиогенный шок. Но всё позади, ты поправишься. На следующие сутки Раиса Наумовна всё так же сидела рядом. Вилли с трудом выговорил: - Гггддеее…. Большего он сказать не мог. – Ты должен смириться сынок. Её душили слёзы. Назад уже не вернёшь. Дочь твоя…, наша внучка умерла…Валя жива, но в очень тяжёлом состоянии. Отец возле неё. Он очень старается её спасти. Рыбой они отравились. Яд оказался очень сильным. Но, Бог даст, она поправиться. Прости ты нас…. Вилли смотрел в одну точку, как будто ничего не соображая.
 Долгих полгода Валя мучилась между жизнью и смертью. Весной её похоронили.
 Прошли годы. На кладбище, у могилы Валентины и Татьяны Ашкенази, часто видели седого, не очень старого сгорбившегося мужчину, в морской форме, который сидел, раскачиваясь и плача.
По-видимому, он читал молитву на своём, никому не понятном языке.