Национальная идея?

Сейчас усиленно ищут «русскую национальную идею», вокруг которой можно было бы «сплотить» россиян. Не дай Бог, чтобы нашли! «Русская идея» в собственном смысле слова есть довольно-таки смехотворное словосочетание. Что, бывает еще что ли французская или итальянская идеи?! «Русская идея» звучит почти так же, как «идея второго подъезда» или «идея сто пятой квартиры». Здесь уместнее употреблять слово «интересы». Российские интересы, интересы сто пятой квартиры… Всё понятно. Интересы у всех разные. Так и должно быть. А когда мы говорим «идея», нам представляется что-то возвышенное, то, что определяет нашу жизнь, предполагает свое осуществление. Короче, идея – это сформулированная ценность. А если словосочетание «русская идея» означает лишь «российские интересы» то, действительно, в «русской идее» нет ничего плохого. Надо понимать свои интересы. Да-да, понимать, а не искать. «Искать интересы» - звучит как-то нелепо. Они уже имеются. Их надо лишь вовремя увидеть. Это дело экономистов и политологов, но не идеологов. «Российские интересы» сугубо практичны и уж вдохновить «на подвиги» никого явно не смогут.
Так что в «русской идее», судя по тому пафосу, с которым о ней говорят, видят далеко не практические интересы. Под идеей понимают некую ценность, которой должен быть подчинен весь русский народ. Ее осуществление часто может расходиться с «российскими интересами». Может быть, нам выгоднее сотрудничать вот с этой державой, но «идея» не позволяет. Чаще всего поиск «национальной идеи» приводит или к национализму, то есть к сознанию исключительности своего народа, или к мессианизму, то есть сознанию исключительности возложенной на него миссии («народ-богоносец»). И то, и другое расходится с христианством. Поэтому усиление поисков «национальной идеи» всегда означает откат от христианства в данном народе: для людей теперь важны не христианские, а родовые ценности. Почему бы лично не осуществлять христианство в своей жизни, зачем еще какие-то «национальные идеи»? Христианину достаточно личной веры. Превратить личное во всеобщее, подчинить всех одной идее, одному тотему, хочет лишь архаичный человек, язычник. Для него ценности – не ценности, пока они не определяют жизнь всего народа в целом. Язычник любую ценность понимает как общеплеменную, а не как личностную.
А осуществлять христианство личной судьбой могут представители всех народов. Христианизация означает универсализацию, размытие племенных и национальных границ. Как только христианство перестало быть одной из иудейских сект, а превратилось собственно в христианство, его стали проповедовать представителям всех народов, а не только «обрезанным». Христианство ориентировано на личность, на личное осуществление христианских ценностей, и потому христианин забывает о «родовом целом», о внеличностных ценностях. Он просто выпадает из народа, которому он принадлежал. Так что чем сильнее идет христианизация, тем больше становится таких «выпадающих». Если на основе христианских ценностей происходит объединение людей, то оно происходит не по национальному, а по вероисповедальному признаку, появляется наднациональная Церковь. «Национальная» Церковь – contradictio in adjecto.
Конечно, выпадение христианина из своего народа нельзя мыслить так, как будто бы христианин вдруг чудесным образом лишался всех своих национальных и культурных особенностей. Это просто невозможно да и не нужно. Денационализация как обязательное условие христианизации есть просто-напросто глупость. Также глупо требовать от всех уверовавших во Христа отказа от пола (кастрации или стерилизации), от цвета волос и пр. Христианин выпадает из жизни своего народа исключительно в ценностном плане. Во всех остальных – хозяйственном, культурном, языковом он продолжает оставаться представителем своего народа. А выпадение в ценностном плане означит лишь следующее: христианин перестает соотносить свои ценности с ценностями общеродовыми, перестает требовать признания своих ценностей всем народом. Для него ценности имеют уже не национальный характер. А поиск «национальной идеи» как раз и означает такую национализацию ценностей, подчинение нации ценностям и подчинение ценностей – нации. И потому такие ценности есть ценности языческие, архаичные, а не христианские.
Так что если в итоге поисков «национальной идеи» ее находят в христианстве («идея русского народа – православие»), то христианство это фиктивно. Христианство не может стать национальной идеей, залогом «единства нации», оно, напротив, предполагает распадение, преодоление национального. «Национальная идея» - это порождение родового сознания. Христианство, сделавшееся идейной основой национализма, становится одной из языческих религий, а сделавшееся основой мессианизма – становится по сути одним из вариантов иудаизма, с его ориентацией на исключительную роль одного народа, его истории, его будущего.

«Национальная идея» - отвратительный идол, который требует всё новых и новых жертв. Такое идолослужение называется «патриотизмом». «Национальная идея» обязывает каждого служить себе. Любого отказавшегося от такого служения она называет «предателем», «изменником». Возьмем, например, такое популярное сейчас понимание «русской идеи» как «могущества». «Русская идея» состоит в могуществе российского государства, в мощи российской империи. В угоду этой мощи «патриоты» хотят перестроить экономику, хотят пожертвовать жизнями солдат. «Россия должна быть могучей»! От всех этих великодержавных амбиций смердит за версту, воняет запахом жаренного мяса и казармы. Не дай Бог, чтобы они стали определять политическую жизнь общества. Не дай Бог, чтобы какая-то «национальная идея» овладела умами всех людей, то есть получила бы власть всенародно «награждать» и «предавать проклятию». Ведь если она ее получит – то ничего против такой идеи сказать будет уже нельзя. В тебя сразу полетят тухлые яйца и ругательства. А то и просто тебя посадят в тюрьму.

Таким паразитам как «национальные идеи», стремящимся овладеть обществом, противостоит демократический строй. Демократическое устройство государства, с его идеей прав человека, прежде всего свободы слова, мнения, собраний, исключает возможность централизованного навязывания «национальных идей». Если мне гарантирована свобода слова, то я могу обругать вашу «национальную идею» и не подвергнусь за это преследованиям и травле. По своему существу демократия предполагает общую безыдейность, то есть в демократических обществах невозможно обязательное служение всех какой-либо одной идее («православие», «строительство коммунизма» и т.д.), невозможно тотальное господство одной идеи, пусть даже демократической. Демократия дает право и на существование антидемократических идей (например, коммунистических и националистических). Никого вовсе не обязывают служить «росту демократии». Демократия есть механизм предотвращения низведения отдельных личностей до роли средства осуществления каких-либо «общих», надличностных, национальных идей в социальной сфере. Демократия как социальный строй полностью соответствует христианской, персоналистической этике с ее принципом «суббота для человека, а не человек для субботы». Демократия призвана служить людям, она предназначена для их удобства, должна подстраиваться под их нужды. Принцип свободных выборов власти и обеспечивает это. В тоталитарных же обществах человек вынужден подстраиваться под политику государства, скажем, под очередную затеянную им, ради своего «могущества», войну.

Если национальные или общегосударственные идеи низводят личность до роли средства, нивелируют личность, то это еще не значит, что в демократическом обществе, основанном на ценности личности, вообще не может быть идей, что ни у кого в нем нет идей. Наоборот, в демократическом обществе существует многоголосие идей. Сами по себе идеи не плохи. Отвратительна лишь идея, ставшая всеобщей одержимостью, знаменем безличного целого. Но как частное дело личности идеи необходимы. Вернее, они неизбежны, как неизбежны следы, если человек идет. Идеи и есть «следы» деятельности живой личности, отпечатавшиеся в словах ее волевые акты, личностные выборы. Если человек есть свободная личность, выбирающая и полагающая нечто волевым образом, то он неизбежно будет производить некие идеи. Ценности как бы рвутся из глубины человека, где они были определены волевым образом, они не могут не быть сформулированы. Если я выбрал веру в Бога, бесконечность, то у меня будут соответствующие идеи, если я выбрал свое нынешнее, конечное бытие – то другие, тоже соответствующие выбору. То есть если у человека нет никаких идей, то он вообще не живет активной свободной жизнью. Конечно, человек властен над идеями, а не идеи властны над человеком. По мере того как углубляется тот или иной человеческий выбор, ширится тот или иной волевой акт – меняются и идеи. Идеи постоянно обновляются. Каждая высказанная идея в каком-то смысле уже устарела, уже отделилась, уже вытеснена новой. Идеи в каком-то смысле – пустые шкурки. Но если этих шкурок нет – значит, и человек не растет, не сбрасывает шкурки, а остается в одной и той же. Бердяев часто жаловался, что каждая написанная им книга уже не удовлетворяет его, не может полностью его выразить. Бердяев в связи с этим рассуждал о природе творчества, о печальной судьбе творца, об объективации, о «застывании» в произведениях духа, такого живого при их рождении. Но, возможно, в этом как раз нет ничего плохого. Идеи – шкурки, которыми линяет личность. Каждый раз новая идея оказывается уже в новом положении – как след идущего человека, а между тем, когда появился последний след, человек уже занес ногу, чтобы шагнуть снова вперед.
Общие, безличные, а не от личности изошедшие, идеи, есть достояние целого, они подавляют личность, низводят до роли средства. И потому «идейные общества», то есть подчиненные одной идее, на самом деле до ужаса безыдейны. В них нет свободных личностей, которые рождают идеи, в них есть лишь подчиненные некой общей схеме вещи, застывшие в оцепенении. Вот почему в Советском Союзе не было ни одного хоть сколько-нибудь значащего философа, все они проявились во времена перестройки или чуть раньше, при общем распаде «идейности», когда коммунистическая идея уже окончательно утратила силу над умами и стала пустым звуком. В Советском Союзе не было ярких писателей, художников, публицистов. Все, кто был, были местного пошиба. А настоящие писатели, те, о ком не забудут, например, Бродский, Солженицын, выпадали, уезжали из «идейного» советского общества.
В современной России, охваченной поисками национальной идеи, тоже царит безыдейность. И, если идея действительно будет найдена и получит власть, если все будут ей подчинены, то безыдейность эта на многие годы утвердится в России.

Россия во всех сферах поражена сейчас кризисом безыдейности. Полный штиль. Паруса повисли. Нет идей. Вроде, есть всё, что надо: театр, поэзия, музыка, наука. Но всё это пожухло. За этим ничего не стоит. Означаемое исчерпывается означающим.
Сейчас принято сетовать: мол, не любят в современной России поэзию, не читают, не интересуются. Да скажите же ради Бога, чего ей интересоваться? Вы можете назвать хоть одного современного ПОЭТА? Рубинштейн, Кибиров вылезли еще из той, советской эпохи, вернее, на гребне протеста против нее. А кто появился сейчас? Да, «поэтов» сейчас тысячи. Существуют всякие поэтические тусовочки. Премия «Дебют», еще какие-то премии. Не спорю, среди десятков тысяч «поэтов» существует не один десяток талантливых людей. Они пишут стихи, которые не назовешь безвкусными, иногда их стихи даже «вполне ничего». Но почему их стихи должны быть мне интересны? Что они хотят мне сказать своими стихами? Что они мне хотят донести? Свою грусть, радость, любовь? Но я уже тысячи раз читал про это. Я не их знакомый или приятель, чтобы мне была интересна их грусть и их любовь. Эти «поэты» ничего не хотят сказать. У них нет идей. Они «просто пишут». Но мне неинтересно их «просто читать»! При чтении стихов «современных поэтов» возникает ощущения «пожухлости». Ничего не наполняет паруса их стихов. Последней яркой идеей (со времен Серебряного века) в российском искусстве была идея «борьбы с советским строем». Но вот советский строй рухнул, а новых идей не возникло.
И так не только в поэзии, так везде. Вот читаешь в старом, за 1992 г., журнале «Вопросы философии» обозрение, посвященное «новым философским журналам и альманахам». Ну и где теперь эти журналы и альманахи? Если какой и существует до сих пор, вернее, влачит жалкое, старческое существование, выходя тиражом 200-500 экз., то, я думаю, не интересен и самим авторам. Вряд ли это можно объяснить «отсутствием средств». Виновато отсутствие идей. Уже тогда, почти 15 лет назад, их не было. Это прослеживается и в темах статей. Про «философов» из таких «журналов и альманахов» можно сказать словами Ницше: «Подобно тем, кто стоит на улице и глазеет на проходящих, так ждут и они и глазеют на мысли, продуманные другими» («Так говорил Заратустра»). Ничего своего, никакого нового шага! Бесконечное старческое пережевывание! «Идея того-то в философии такого-то». Говорить о чужих идеях можно, только имея свои. Пусть самые вздорные, самые смелые, самые нелепые. В противном случае такой разговор просто не имеет смысла.

В политике – тоже самое. «Единая Россия» являет собой апофеоз безыдейности, ничего не значащей фразеологии. Но ведь и ее «идейные противники» тоже до крайности безыдейны! Возьмем самых крайних оппозиционеров – молодежные по своему составу Национал-Большевистскую Партию, Авангард Красной Молодежи. Какими идеями они руководствуются? Национал-большевики – это полный хаос, ничего отчетливого. Лимонов, их лидер – не идеолог. Да, он яркая, харизматическая фигура. Но он занимается эпатажем, а не идеями. Назовите хоть одного яркого идеолога в АКМ. Их там нет. АКМ вдохновляется не марксизмом, а совком. Духом «советской эпохи». Все эти «оппозиционеры» слишком мало думают, слишком мало говорят. Ими не движет никакая идея. Им бы только помидорами кидаться.

Фрагмент из книги "Опыт христианской этики" http://www.v-gorah.narod.ru