Язык путь к дому бытия

"Язык есть дом Бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища"- говорит Мартин Хайдеггер в "Письме о гуманизме"(12, 192). Попытаемся помыслить эту фразу. Что есть "дом"? Что собирается вокруг "дома" в нашей повседневности, во времени существования между рождением и смертью, между восходом и закатом? Есть ли дом точкой вечного возвращения, местом постоянного присутствия как открытости сущности изначального, и, в то же время, роковым вместилищем неизбежного ухода (на который этимологически намекает украинское слово "домовина")? "Дом" ли выводит человека в мир, и, в то же самое время, дает возможность вернуться из мира к самому себе, уйти в себя, как исток и средоточие всей возможности или же невозможности будущего?
 Именно "дом" выступает точкой опоры, островом в океане пространства и, что метафизически значительно более значимо, в океане времени. "Дайте мне точку опоры!" звучит как плач по утраченному дому, сливаясь тональностью с трагичной пронзительностью высказывания Новалиса: "Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома"(8, 121). "По чему тоскует тоска этой тяги? Повсюду быть дома - что это значит? Не только здесь и там, и не просто на каждом месте, на всех подряд, но быть дома повсюду значит: всегда и, главное, в целом. Это "в целом" и его целое мы называем миром" - комментирует эти строки Мартин Хайдеггер(8, 122). То есть, согласно немецкому мыслителю, философия выступает перед нами тоской по миру и его утраченной целостности, как по дому, в который хочется вернуться. Тоской по подлинному миру языка.
 Примечательно, что Новалис формулирует это высказывание в момент, когда в миропонимании европейской цивилизации триумфально утверждается классическая научная картина мира. Именно в это время, как замечает Сергей Крымский, "Гегель теоретично обгрунтовує тезу, що "домом" людини є не Космос, а Історія"(4, 211). Возможно, Новалис трактует философию, как желание везде быть в истории, быть историческим как выражающим сугубо человеческий модус существования?
 "Быть дома"… Значит ли это "быть в доме Бытия"? Хайдеггер усматривает в желании "везде быть дома" смысловой нерв философии, удачно облаченный в слова гением Новалиса. Присутствуя, человек силится наложить свое пребывание на реальность, в которой это самое пребывание разворачивается, сделать ее домом, где можно быть человеком. А быть человеком, действительно, можно только в истории. Собственно, история есть процесс обживания бытия, когда человеческая природа, преодолевая биологическую телесность, как бы переполняется (в терминологии Плотина, "эманирует") собственной полнотой. Человек, открывая человечность(как свое основополагающее качество, как зов и призвание), становится строителем бытия, собственноручно возводя его фундамент и стены, а следовательно - творцом истории как пространства, освященного своим присутствием. "Кинувши зерно в розпахане поле, людина культурно прив'язала себе до землі не тільки як природного, а й соціального явища. Виник феномен осілості, коли оселею стала не тільки хата, а й територія роду, племені, етносу. Природні процеси, що були втягнені в людське життя, все більш стають соціоприродними, предметом домобудівництва середовища як "рідної землі", що потім стане Батьківщиною, святим довкіллям буття. З актуалізацією домобудівництва середовища історія починає виступати як ойкуменічний процес, що збагачує людську екзистенцію - цю основу історії" - пишет Сергей Крымский(4, 222). "История творит нас, она заполняет промежуток между физическим рождением и физической смертью человека ваянием его биографии. История пишет наши биографии и в мире нарастает благодатное множество самых замечательных личностей"- подчеркивает он в другой работе(5, 301).
 Однако вернемся к проблеме языка. Почему онтология человеческого дома замыкается языком? Почему именно язык вводит нас в мир и возвращает мир нами? Почему в языке мы есть, причем "есть" как дома, а за его пределами веет холод культурного небытия или же экстаз "некультурной" витальности? Почему, как заметил Витгенштейн, "граница моего понимания - это граница моего языка"? Не вносит ли язык в бытие человека раскол трагической двойственности, той самой, за которую Хайдеггер столь яростно критикует Парменида, отождествившего мышление и бытие ("мыслить и быть - одно и то же"(13, 287)) и, тем самым, добавившим к реальности непосредственного существования абстрактную ментальную реальность? Однако, формулируя эти, в какой то степени провокационные вопросы, я излагаю их языком, в языке, от имени языка. Я нахожусь, нахожу себя, в клетке языка, как в железобетонном остове собственного панельного дома. Я поглощен бытием языка, невозможностью выйти за это бытие, забыть язык.
 Парадокс состоит в том, что даже забывание, забвение языка осуществляется в нем самом, в доме Слова. "Мир - лишь наречье, на котором Он или Оно со времени Адама ведет сумбурный перечень, куда мы зачем-то включены"- замечает по этому поводу Борхес(2, 583). "О, ускользни в то самое мгновенье, когда тебе почти сыскали имя"- восклицает Хосе Лесама Лима(6, 29). "Ловушка нужна для ловли зайцев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Слова нужны, чтобы поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают"- поучает Чжуан Цзы(9, 241). "Мысль изреченная есть ложь"- предупреждает Федор Тютчев(11, 97). Это слова, которые пытаются ограничить, огранить, пределы нашего существования, изречь неизрекаемое, как таинственный смысл культурного бытия историей. В то же время, в этих словах мы дома, ибо они кладут пределы, стены нашего пребывания, бытия в культуре, и, несмотря на это, опровергают культуру вечностью бескрайней бездны неба.
 "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог"- начинает свое благовествование евангелист Иоанн. Могут ли быть стены в доме Божественного Слова? Может ли полагать пределы то, что по природе безмерно? Здесь то и рушится клетка контекста, сокрушается двойственность, как первая звезда, вспыхивает изначальная реальность сущего. Думаю, что-то подобное ощутил Мандельштам(7, 78), когда написал:
Образ Твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
"Господи!"- сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.

Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди!
Впереди густой туман клубится
И пустая клетка позади…
Значит, как дом Бытия, слово открывает себя в бездонной трансцендентности сакрального, в вечности неба? И наше вхождение в историко-культурную клетку языка является попыткой одолеть безмерность сущего, дабы соизмерить себя с этой самой безмерностью?
Нестерпне світло
перетяло груди
І в серце врізалося
слово
І до кінця твого
болітиме
затерпле
тіло,
А в жилах синьо
пульсуватиме свідомість:
Ти живеш
(Богдан Бойчук 1, 22)
"Бытие, доступное пониманию, есть язык"- считает Ганс-Георг Гадамер. Можно сказать, что язык укрощает и одомашнивает безмерность сущего, равно как и животную, тварную природу человека. Клетка языка, таким образом, предстает этаким чистилищем, предвечностью неба культурной реальности. Рильке считал, что красота - это часть ужасного, которую мы можем вместить: "Мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась уничтожить нас. Каждый ангел ужасен"(10, 267). Язык - это допустимая, несмертельная для человека доза ужастного и прекрасного, допускающая человека в дом безмерности неба, дарующая слова понимания вечности как дома. Язык - ключ к вечности, как дому человеческой культуры. И живые слова эту вечность возвещают, озвучивая мир как дом человеческого бытия. "Страшні слова, коли вони мовчать"(Ліна Костенко 3, 138).

Литература
1. Бойчук Богдан Третя осінь.-К., 1991.- 286 с.
2. Борхес Х.Л. Новые расследования.-СПб., 2000.-846 с.
3. Костенко Ліна Вибране.-К.,1989.-559 с.
4. Кримський С.Б. Запити філософських смислів
5. Крымский С.Б. Философия как путь человечности и надежды.-К.,2000.- 308 с.
6. Лесама Лима Хосе Избранные произведения.-М.,1988.-415 с.
7. Мандельштам О.Э. Сочинения. Т.1.-М., 1990.- 638 с.
8. Мир философии. Ч.1.- М.,1991.-672 с.
9. Мудрецы Поднебесной.- Симферополь, 1998.-384 с.
10. Рильке Р.-М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи.-М.,1994.-
11. Тютчев Федор Стихотворения.-М.,1977.- 320 с.
12. Хайдеггер Мартин Время и бытие.-М.,1993.-447 с.
13. Фрагменты ранних греческих философов.-М.,1989- 576 с.