Семинар

Семинар
(зарисовки с натуры)
Служенье муз не терпит суеты.
 А.С. Пушкин



Бог ты мой! Что ж это такое? Общежитие Литературного института кипит как муравейник. И это-то во время каникул! Всюду туда-сюда скуют какие-то люди самых разных возрастов и комплекций. Женщин мало, всё больше мужчины. Но зато какие! Орлы! Красавцы! Тут и там сбиваются в кучки по три-четыре человека, интенсивно размахивая руками, о чём-то спорят, кричат, что-то доказать друг другу. Прислушиваясь к их разговорам, постепенно начинаю понимать, в чём дело.

Возликуйте, музы! Возрадуйтесь, люди! Возрадуюсь и я, ибо являюсь свидетелем, прямо скажем, события грандиозного: завтра открывается очередной Всесоюзный, точнее, теперь уже, Первый Всероссийский съезд молодых литераторов. И неважно, что у большинства из них виски и бороды (бог мой, что ж за поэт без бороды?!) покрыты инеем времени. Не беда, что значит для нас время?! Как поётся в застойной песне, главное, ребята, сердцем не стареть!
Кого тут только нет. И все гении. И все непризнанные. Пока. Вот у окна слышится кавказский акцент:

- Затэм нэ можэт он, что...

Кто, чего и почему не может, понять не успеваю, ибо внимание моё отвлечено другим.
На противоположном конце коридора среди довольно значительной толпы собратьев по перу выделяется бородач лет эдак сорока пяти. Орёл мужчина. Правда, ростом он не вышел, но зато голос какой: по всему общежитию разливается могучей волной! А его счастливый обладатель, степенно сложив руки на внушительном животе, объявляет всем:

- Я - Валерий Куницын, заместитель главного редактора областной иркутской газеты. Я им тут всем покажу! Вот, слушайте:

Я мальчишкой без усым у леса стоял
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

Вот уж воистину: И вот мы пришли. И принял нас Куницын

- Ну как?! - смотрит он на слушателей с таким видом, что не согласиться с ним просто нельзя.

- Здорово! - восхищаются они.

Один из них пытается привлечь внимание и к себе:

- А вот послушайте, как у меня...

Но заместитель главного редактора не даёт ему договорить.

- Нет, погоди. Ты всё понял?! Ты вдумайся, как проникновенно я отметил: «Осень зажгла краснотал». А эти козлы... ну ничего, я им всем докажу. «Осень зажгла краснотал», - ещё раз декламирует он, - меня все знают. А эти... (Тут кто-то из слушателей позволяет себе усомниться). Не верите? А вот сейчас у первого встречного спросим: «Кто такой Валерий Куницын? Он вам скажет.

Первым встречным на свою беду оказываюсь я: бородач стоит как раз в той части коридора, через которую мне нужно пройти. Не очень-то вежливо он берёт меня за пуговицу и громоподобным голосом спрашивает:

- Ты знаешь, кто я такой?

Настроен он агрессивно, а пуговицы жаль (с корнем ведь, гад, оторвёт). Стараюсь его успокоить:

- Конечно же, знаю. Вы - Валерий Куницын.

Лицо его расплывается в довольной улыбке:

- Вот, что я говорил, - заявляет он изумлённым гениям.

Пуговица спасена, но лицо Куницына вновь омрачает какая-то тень.

- А откуда ты знаешь? - подозрительно спрашивает он. И вновь пытается схватиться за пуговицу.

Но на этот раз я начеку. Отвожу его руку в сторону и как можно добродушнее говорю:

- Ну, кто же не знает Валерия Куницына, заместителя главного редактора областной иркутской газеты. Я даже стихи ваши читал. Одно особенно понравилось. Что-то там про краснотал.

Восторгу Куницына нет предела. Он по-братски обнимает меня за плечи и в порыве вдохновения читает:


Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

Стучу в нужную мне дверь. Никого нет. Стучусь в соседнюю. На пороге появляется какая-то зевающая физиономия. Протирая глаза, жестом предлагает войти. Да, неприятная получается ситуация: тот, у кого я хотел остановиться, оказывается, пару дней назад уехал куда-то. Сосед предлагает остаться у него, но в комнате у них и так три человека, поэтому вежливо откланиваюсь. Остаётся гостиница.

Медленно возвращаюсь назад. Кто-то дружески хлопает меня по плечу:

- Как настроение?

Поднимаю глаза: заместитель главного редактора иркутской областной газеты Валерий Куницын собственной персоной.

- Да ничего хорошего.

- Чего это ты такой кислый?

- Да вот, подумал о несправедливости природы. У кого-то талант, а кому-то оставаться бездарем.

- Ничего, - великодушно утешает он меня, - может, со временем и у тебя что-нибудь получится. Ну, как у меня.

Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

Спускаюсь на первый этаж. На площадке дорогу мне преграждает какой-то пьяный мужик. Настроение у меня хреновое, поэтому довольно грубо отталкиваю его.

- Чего тебе нужно?

Пошатываясь, он подбирает слова:

- За-закурить е... есть?

И вдруг остолбенело смотрит на меня. Я ошарашен не менее.

- Саня! - кричит он.

- Серёга! - кричу я.

Встреча на Эльбе. Объятия и рукопожатия. Встретить в чужом городе такого хорошего знакомого. Это вам не что-нибудь.


- Ты у кого в семинаре? - спрашивает он меня. - Я у Старшинова. Знаешь, я тебе скажу. Ну и козлы тут все... Рукописи и не смотрели... Ну ладно, я им всем докажу. докажу! Мы, тюменцы, докажем, - он пошатнулся, - Ты, я, Витька. Это не местные графоманы. Ты у кого?
С грехом пополам удаётся ему втолковать, что к семинару я никакого отношения не имею, что хотел просто остановиться на несколько дней у приятеля, а его нет дома, и вот теперь иду в гостиницу. Серёга не желает ничего слушать.

- На хрена тебе гостиница? Айда к нам. Скажем, ты на семинар.

«В самом деле, - рассуждаю я, - в этом бардаке сам чёрт ногу сломит. Прокатит как-нибудь
Снова поднимаемся наверх. Впереди Серёга, ворча что-то про «этих козлов сзади молча я. Вот и третий этаж, на три дня отданный на растерзание непризнанным гениям. Из дальнего угла слышится знакомый голос - это Валерий Куницын читает свои стихи., Слушатели – другие, стихи - те же. «Я увидел, как осень зажгла краснотал», - несётся по коридору.
Серёга толкает одну из дверей:

- Вот тут мы и живём.

Показывает мне на свободную койку, что-то говорит сидящему на кровати Вите Захарченко, который почему-то смотрит на меня, как Ленин на буржуазию. Серёга хлопает дверью и убегает куда-то доказывать «этим козлам» что он не кто-нибудь.

Вечер следующего дня. Уставший от походов по столице, блаженно растягиваюсь на кровати и смотрю в пыльный потолок, перевариваю впечатления. В общежитии подозрительно тихо. Хотя нет ничего в этом удивительного - у семинаристов совещание. На душе моей спокойствие и благодать, даже не замечаю разбросанных повсюду окурков, клочков бумаги и прочего мусора. Обстановка же, прямо скажем, оставляет, мягко говоря, желать лучшего, что в нашей комнате, что вообще во всём общежитии: на стенах рваные сбои, штукатурка местами осыпалась, в туалете нет ни одного целого «очка», сорваны краны. Но это не беда, суть не в этом. Главное - здесь витает дух творчества. И становится даже немного досадно, что не стал здесь учиться, что не участвую в семинаре. Ловлю себя на мысли, что ведь и сам бы вот так же с кем-то о чём-то спорил, кому-то что-то доказывал.

На лестнице звучат шаги. Ещё, ещё. Вот они возвращаются, непризнанные гении.
 
Раскрывается дверь, вваливается Серёга, за ним входит Захарченко.

- Нет, ты только представь, какие козлы, - Серёга берёт меня за рукав; от него разит водкой, чесноком и ещё непонятно чем. - Скоты продажные. Но я им всем доказал. И ещё докажу!

Слышится, как в коридоре кто-то читает стихи.

Серёга разошёлся не на шутку. Он достаёт из портфеля рукопись: «И этим докажу» - грозно потрясает ею и исчезает за дверью.

В комнате нашей на время воцаряется покой. Мы с Виктором завариваем чай, сидим, разговариваем. Захарченко от других семинаристов, хочет он того или нет, но всё же отличается: почти не пьёт, в дебатах не участвует и вообще как-то держится в стороне. Наверняка, у остальных это вызывает если не подозрение, то недоумение по крайней мере. И ещё одна маленькая деталь: оказывается, чтобы познакомиться лично с земляком, о котором был-таки довольно наслышан, требуется съездить в Москву. До этого нам с Виктором встречаться не доводилось, и вот теперь, когда его подозрения относительно моей не внушающей доверия личности (от Горбунова жди одних неприятностей) мало-помалу рассеялись, мы, как мне кажется, проникнувшись взаимными симпатиями, довольно интересно беседуем.

Но нет, беседа наша не может продолжаться долго. В коридоре слышится топот, пол содрогается, дверь распахивается от удара ногой. В комнату вваливается толпа. Воздух наполняется невообразимой смесью вино- водочных, пивных, ликёрных и других, Бог весть каких, запахов. Впереди всех, размахивая растрёпанной рукописью, ставшей похожей на пачку использованных салфеток, выкрикивая что-то непонятное, но довольно грозное, шествует важно Серёга. За ним следом человек десять незнакомцев. Хотя нет. Один из них мне уже знаком. Ну, конечно, вы угадали. Так и есть - Валерий Куницын, заместитель главного редактора областной иркутской газеты. Он открывает рот, и посуда на шатком столе начинает позванивать в такт:

Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

- декламирует он, добавляя в конце: - Валерий Куницын, поэт, - и для пущей убедительности стучит себя ладонью в грудь.

Хлопок получается довольно звонким.

Народ дружно аплодирует. Куницын доволен, с осознанием оказанного его персоне должного внимания он опускается с высот Парнаса и на радостях декламирует своё бессмертное произведение ещё раз.

На этот раз выступление заместителя главного редактора сопровождается столь бурными аплодисментами, что он умолкает. Но не надолго.

- А знаете, как меня бабьи любят, - заявляет он вдруг, - стоит мне лишь стихи почитать, и готово. Вот тут недавно познакомился с одной в электричке. Разговорились, я ей и давай наяривать:

Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

Она стоит, смотрит на меня во все глаза, по лицу видно - отдаться готова. Больно нужно! Не пользуюсь таким способом, искусство - вещь высокая.

Разговоры не смолкают. Звенят сдвигаемые стаканы, гомон, шум, выкрики, топот. Лежу, слушаю и удивляюсь человеческой фантазии. Велик Гоголь. Видимо, в каждом из нас живёт свой Хлестаков. И ведь наверняка большинство, в этот момент, и впрямь сами верят во всё, что говорят.

Серёга, воспользовавшись тем, что на него почему-то перестали обращать внимание, шепчет мне на ухо:

- Я им, козлам, доказал, - и потрясает рукописью, - как начал читать они аж рты порасскрывали.

Пальцы его не слушаются, рукопись разлетается по комнате. Но Серёга не обращает на неё внимания. Брезгливо отталкивает ногой упавшие у кровати листки:

- Ещё напишу. Ты... это... - заговорщически подмигивает он мне, - я им тут сказал, что я капитан спецназа. Так ты подтверди.

- Хорошо, - соглашаюсь я, - скажу, что вместе работаем.

- Нет, что ты, - перебивает он, - про тебя я сказал, ты моряк, - и он тычет пальцем в мою тельняшку.

- Хорошо, моряк так моряк, - и хоть плавать не умею, мне уже всё равно, - а кто же тогда Витька?

- Он буддист и доктор рефлексотерапии, потому что всё время в стороне ото всех, сам себе на уме. Сейчас я ему скажу, а то он ещё об этом не знает.

Серёга встаёт, но вместо того, чтобы подойти к Захарченко:

- Мужики! - кричит он всем.

Его не слышат.

- Мужики!! - кричит он снова, и ему удаётся сделать невероятное - заглушить голос Куницына, читающего про краснотал.

Наступает тишина.

- Мужики, - говорит он, пошатываясь, - а ведь всё кончилось. Надо бы купить сходить.
Такое предложение в среде непризнанных гениев проходит единогласно. Встаёт вопрос, где купить в два часа ночи: метро не работает, а ларька поблизости нет. Наконец кто-то вспоминает о вьетнамском общежитии. «Да здравствует международная солидарность трудящихся! Алкоголики всех стран, объединяйтесь!» - раздаются радостные возгласы. Осталось только найти добровольцев. Выясняется, что такое важное дело нельзя поручить какому-нибудь растяпе. деньги сдаются храброму капитану спецназа Серёге. Но, поскольку отважный капитан не особо крепко стоит на ногах, в помощь ему определяется не кто-нибудь, а сам Валерий Куницын.

- Всё будет как по маслу, - заверяет всех заместитель главного редактора, - я просто говорить не хотел. А ведь я бывший майор КГБ (тут он громко икает) и этот... кунфуист, - тут он резко машет руками, издаёт пронзительный крик «кий-я-я», слышимый, по меньшей мере, на двух соседних улицах, и дрыгает ногой.

Нога его замирает где-то на высоте колена, зато объёмный живот заместителя главного редактора совершает какие-то немыслимые колебания, как у героини индийского фильма. Это настолько впечатляет, что «мужики» больше не сомневаются: деньги их в надёжных руках. Счастливый Куницын, читая свои гениальные стихи про краснотал, вслед за Серёгой исчезает в тёмном коридоре.

На какое-то мгновение мне кажется, что на сегодня всё, слава Богу, закончилось. Но как я ошибся! Народ расходиться и не думает. Снова комната наполняется гомоном не то спорящих, не то восхваляющих друг друга талантов.

Один из них вдруг подсаживается ко мне на кровать. Он невысок, смугловат, голос его какой-то вкрадчиво-сладкий:

- А, знаете, я вас прекрасно понимаю. Вам не нравиться весь этот гвалт. Мне, признаюсь, тоже Вы у кого в семинаре? Меня (ик!) Альберт зовут.

Чтобы не вдаваться в долгие объяснения по поводу уехавшего приятеля, называю имя одного из руководителей.

Альберт удивлен:

- И я у него. Знаете, я вас дел почему-то. Меня (ик!) Альберт звать. А знаете что, почитайте мне свои стихи пожалуйста.

Час от часу не легче. Пытаюсь отнекиваться:

- Да вы знаете, я плохо читаю.

- Ничего, - успокаивает он, - я пойму.

Делать нечего, стараясь придерживаться определенного ритма, начинаю говорить первое, что приходит на ум:

Вот и все,
ухожу.
Помашу на прощанье с пригорка,
оглянувшись на миг…

В голове здравая мысль: «Что за бред я несу?!»

…непонятные слезы сдержав.
И увижу,
как смотрит мне вслед
умирающий дом мой…-

чем дальше читаю, тем бездарней себе кажусь, - экспромт явно не ладится.
Альберт си, облокотившись на спинку кровати, прикрыв глаза: и неясно, слушает он меня, или же просто дремлет.

…Вот и все –
ухожу. –

с облегчением заканчиваю я свой монолог, и чтобы не отличаться от остальных семинаристов, спрашиваю с надеждой в голосе:

- Ну, как?

Он открывает глаза, долго, внимательно смотрит на меня и, наконец, говорит:

- А знаете, вы не обидитесь, если я скажу… Очень даже ничего. Ритм каков. Да и слова… слова (ик!) хорошие. Меня Альберт зовут. А знаете, не хотите ли выпить?

- Да я не пью водку.

 А знаете, у меня есть очень хороший вермут, венгерский. Пойдемте ко мне.
В конце концов я соглашаюсь. Мы идем в комнату напротив. Она донельзя похожа на нашу: такой же мусор на полу, такие же старые разбитые кровати, такие же грязные клочки обоев на стенах.

В углу на кровати, завернувшись с головой в одеяло, спит какой-то человек. Альберт подносит палец к губам:

- Т-сс. Не надо будить. Знаете, это Володя, он у нас священник. Он это осуждает.
Альберт извлекает откуда-то лит бутылку венгерского вермута, наливает в граненый стакан и протягивает мне:

- Вот, пожалуйста.

- А вы?

- Спасибо, мне уже хватит. Да вы пейте, пейте. Вот только закусить у меня нечем – ребята все съели. А, знаете, почитайте мне еще что-нибудь.

- Да как-то из головы все вылетело, - отказываюсь я.

На этот раз Альберт не настаивает.

- Ну тогда я вам свое почитаю. Можно? – почему-то робко спрашивает он.
Жаль огорчать такого радушного хозяина.

- Конечно читайте.

Я пью вермут. Альберт читает стихи. С отсутствующим видом смотрю на ползущего по потолку жирного коричневого таракана. Интересно, свалится он или нет? Чуть слышный шлепок. Упал-таки, и прям к моим ногам. Носком ботинка с хрустом раздавливаю его.

- Ну как, - спрашивает Альберт, - вам понравилось?

Стихи так себе, но вермут очень даже ничего.

- Понравилось. Особенно образ «столбы висят на проводах». Это, скажу вам, находка.
Альберт на седьмом небе.

- Ну тогда, знаете, я вам еще почитаю.

- Конечно, конечно.

Потягиваю вермут, слушаю Альберта и с удивлением замечаю, что с каждым глотком вина стихи его мне нравятся все больше и больше, да и мои собственный экспромт уже не кажется таким плохим. Альберт заканчивает декламацию. Я пожимаю ему руку, и мы пьем с ним на брудершафт.

В коридоре слышится какое-то шабаркание – будто кошка скребется, и в комнату входит особа неопределенного возраста. Вид у нее довольно потасканный, волосы растрепаны, под глазами не то размазанные тени, не то синяки. С одинаковой уверенностью ей можно дать и тридцать и пятьдесят. Впрочем, женщины, как и поэты – это существа вне времени.

- Это – Саша. А это – Лена, поэтесса, - знакомит нас Альберт, - она о любви пишет. Почитай нам что-нибудь, Леночка.

Наливаем ей вермута. Она залпом осушает полстакана, закрывает глаза, запрокидывает голову, и голосом, напоминающим вой голодной волчицы, выводит:

- Черная распахнутая блуза.
В темноте пиковой желтый…

Дослушать ее не удается. В комнату врывается народ.

- Ах вот они где!

- В тихушку сидят!

- Нет уж, пойдемте с нами.

И с этими словами Альбертова бутылка с остатками вермута оказывается в их цепких руках. Люди скрываются в коридоре, обернув напоследок один из них не то приказывает, не то приглашает:

- Ишь какие. А ну пойдем к нам!

- Знаете, придется идти, - покорно соглашается Альберт и печально добавляет, - Вот так всегда у меня бывает. Земляки, что поделаешь. А вы пойдете?
- Да нет. Спасибо, что-то неважно себя чувствую.

Вновь я в своей комнате. Посторонних, слава богу, уже никого нет. Витя спит. Запираюсь, выключаю свет. Лежу с закрытыми глазами, пытаюсь заснуть. Но не тут-то было. Кто-то начинает настойчиво ломиться в дверь. Открываю. На пороге – Серега. Я совсем про него и забыл. Вид у храброго капитана спецназа самый, что ни на есть воинственный: воротник рубашки разорван, волосы взъерошены, от него пахнет паленым.

— Свиньи! — заявляет он сходу. Сволочь! Скотина продажная!

Непонимающе смотрю на него:

— Постой, это ты про кого?

— Свикья! — ещё раз повторяет Серёга и грозит непонятно кому кула ком. — А ещё заместитель главного редактора. Нет, ты, я его ищу, думаю, пропал куда! С ментами дерусь.., вь хочу, а он, трус, сбежал.

— Что такое? да ты хоть объясни толком, — не могу понять я.

— Да Куницьын — предатель. Руки ему больше не подам. Я его в общаге вьеткамской внизу оставил, на случай, если менты. Сам пошёл поку пать. Спускаюсь вниз — менты. А его нигде нет. думал, он с ними под рался, раз кукфукст. Выяснять стал. Самого меня чуть не забрали, вон рубаху порвали всю. Я бегом сюда, думаю, народ надо собирать, вызво лять человека. А он тут уже ошивается. Удрал. Одного меня бросил. Стихи читает, свинья!
Из коридора слышится:


Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

— Свинья! Тьфу!




Утро, десять часов. Общежитие оттустело, как ему и положено в разгар каникул. Семинар завершён, и семкиаристы в большинстве своём уже разъехались. да и мне пора уезжать. Иду по коридору и мысленно про щаюсь с этим гостеприимным зданием. Вдруг кто-то громко окликает меня по имени. Оборачиваюсь: Валерий Куккцьш во всей своей красе.

— Ну, ты как, домой?

- Домой.

— Ты это, пиши (с этими словами он суёт мне визитку). И свой адрес давай. Скоро у меня книга выходит. Вышлю.

— Конечно. Обязательно вьтсылайте. Такие Стихи!

«Я мальчишкой безусьим у леса стоял» — цитирую я творение замести теля главного редактора.

—Да, — говорит он, — запомнил. И другие запомнят! Вот только, изви ни, но читать тьт не умеешь. Не сльтшится у тебя чувство. Разве так читают? Вот как надо:

Я мальчишкой без усым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.

— Валерий Кукицын! — стучит он себя ладонью в грудь.

Голос его разливается по всей Москве.




Захлопьивается за спиной входная дверь. Метро. Электричка. Казакс кий вокзал. Прокуренньтй тамбур вагона. Сквозь заляпанное стекло смот рю, как растворяются вдали очертания столицы. Прощай, Москва. Не много грустно на душе... Слушаю, как стучат размеренно чугунные ко лёса. Ритм их напоминает мне что-то до боли знакомое. Ну, конечно же, как я сразу не сообразил:

Я мальчишкой безусым у леса стоял.
Я увидел, как осень зажгла краснотал.