Сутэ или насколько мы люди?

 

 Сутэ (или сати) – обряд сжигания вдов в Индии – жестокий, "бесчеловечный", наиболее "дикий" из традиционных обычаев культур Индустана, распространный, в основном, в центральных и восточных штатах. В своё время именно он постоянно выставлялся напоказ английскими колониальными властями, как свидетельство крайней и насущной необходимости "облагородить" Индию, прививая ей западные нормы закона, морали и цивилизации.

 Обычай, действительно, жесток и крайне архаичен.

 Если милосердие является синонимом человечности, то он, несомненно, бесчеловечен, ведь, вдову насильно лишают жизни, помимо её воли, даже когда муж её был ею нелюбим и даже ненавидим, когда смерть его несла ей долгожданное освобождение от многолетней тирании. Кроме того, закон односторонен и распространяется только на женщин: по отношению ко вдовцам нет и не было ничего подобного. В этом и заключается главная его ущербность и, если угодно, лицемерие. Женщина воспринимается, как рабыня мужчины в буквально вечном – пожизненном и посмертном – смысле.

 Сутэ, помимо всего прочего, обеспечивает, якобы, её, женщины-вдовы – посмертное продвижение в перевопложениях и гарантирует, например, счастливую семейную и супружескую жизнь в будущем.
 
 Не совсем ясно: зачем, даже по индуистким верованиям, мужчине необходима спутница "жизни" ( не говоря уже о прислужнице-рабыне-наложнице) – "там"?...

 Ясно, что сутэ преследует прежде всего две цели, обе – утилитарные, сугубо земные, социально-психологические.

1. держать женщину в постоянном страхе и бесприкословном повиновении мужу-господину при жизни.

2. аннулировать на корню саму идею вдовства, как социального феномена: статус вдовьей, "ничейной" женщины, превращающейся враз в:

а. лёгкую добычу, "трофей", рассадник потенциального бесстыдства и блуда

б. в экономическую обузу, ложащуюся на плечи ближайших родственников и общины в целом.

 Из многочисленных антропологических исследований остаётся не совсем понятным, распространяется ли обычай сутэ в равной степени на все касты и возрастные категории женщин и их мужей, а также: имеет ли значение факт наличия взрослых детей, способных взять мать на содержание.

 Кроме того, обычай был запрещён во многих районах Индии самими раджами-правителями задолго до прихода туда англичан, а во многих других регионах страны (в основном, на севере), о нём и вовсе не слыхивали.
 
 Но взглянем на Запад. У нас, если девушка добровольно кончает с собой по смерти любимого – она превращается в эталон верности и беззаветной любви. Её смерть – трагедия, но трагедия романтически-возвышенная. Архетип Джульетты. Её поступок подобен тому, как лишали себя жизни девственницы пред угрозой пленения врагом, предпочитая смерть поруганию и потехе. В обоих случаях – предпочтение смерти "жизни" в чужом, враждебном, пустом и бесцельном мире: тут – без любимого, там – без чести.

 Понятно, что когда в Индии насильно бросают вдову в погребальный костёр мужа, - плачущую, сопротивляющуюся, негодующую, - пред нами жестокий, бесчеловечный, дискриминирующий женщину обычай, мракобесие в чистом виде.

 Но даже при этом, в общинном сознании наличествует глубокая вера в то, что ТАК ЛУЧШЕ, лучше для всех: для умершего мужа, для вдовы, соединяющейся с ним неразрывными кармическими узами верности и любви и "по ту сторону", лучше, наконец, для общества...

 А ведь во многих случаях вдовы бросаются в огонь добровольно. Впрочем, и здесь, несомненно имеет следствие определённое социальное давление: соответственное воспитание с пелёнок, убеждённость в потустороннем воссоединении.. И тем не менее, действие – добровольное. Быть может, такие вдовы составляют нетипичное меньшинство, но их, уж во всяком случае, куда больше, нежели западных "джульетт".

 Так кто же тут более человечен?

 Ведь любовь – как ни что иное – превозносится именно в западной культуре и в христианстве! Лишь Вера ставится выше её и то – не всегда. Бракосочетание воспринимается, как вечный и нерасторжимый союз, тем более, что земная жизнь по христианству - единожда, уникальна и неповторима. Реинкарнаций не существует, оба умерших, две души, продолжат свой путь, уготованный им их же земными деяниями.

 Вот вам западное "просвёщённое" лицемерие: то, что на Западе – благородное, возвышенное самопожертвование, в Индии – дикое туземное мракобесие.

 Что человечней: выйти вторично замуж, завести новую семью, дать времени затушевать и стереть из памяти воспоминания об усопшем и некогда любимом муже, а то и вести "весёлую жизнь вдовы", или – уйти из жизни, будучи не в силах жить без любимого и без любви, в надежде обрести его вновь, либо, - что типично как раз для западных культур – предпочесть смерть, полное и конечное прекращение жизни и какого бы то ни было личностного существования.

 Так что же человечней?

 И я отвечу вам: человечней жить. Человечней предать любовь и память. Человечней блудить, надругиваться над честью и быть надруганным самому. "Ах, это так по-человечески!", - говорим мы. Человек есть слабость. Слабость – это человечно. Слаб человек...

 Слаб, когда покоряется жизни (во грехе, блуде, бесчестьи) или слаб, когда покоряется порыву страсти и горя, кидается в огонь, в реку, на нож?

 Слаб, когда подчиняется дикой толпе и социальному давлению или слаб когда, будучи не в силах наложить на себя руки, тихо "угасает, как свеча"?

 Когда же человек слаб, а когда силён?

 Когда тот же поступок есть проявление любви, веры и преданности, т.е. духа, т.е. силы, и когда – следствие безволия, душевной слабости, потакания своим и чужим порокам?

 Иными словами, когда человек более человечен: когда в нём преобладает ангел или когда – дьявол?

 Или, быть может, оба они, живя и борясь в нём друг с другом, соприкасаются и, соприкасаясь, всякий раз высекают искру и она,- искра, - и делает его тем, что сам он и привык звать в себе "человеком"?