По следам фарука балсара

«Я знаю, что меня там ждет. Грязь, кучи мусора и высокая стена с наглухо закрытыми воротами! Меня даже на порог не пустят!» — мрачно подумала я и чуть не расплакалась от жалости к себе любимой.
— Куда едем? — на меня сочувствующе смотрел пожилой усатый водитель скутера.
Этот сочувствующий взгляд придал мне смелости. Да что со мной, на самом деле? Да, страшно, когда твоя мечта вдруг начинает сбываться, страшно, потому что, став действительностью, она не так уж часто остается такой же красивой. Но ведь сейчас до нее, до мечты этой самой, рукой подать. Что ж я на расстоянии вытянутой руки вдруг отступаюсь и, словно мальчик-паж из «Женитьбы Фигаро» готова выпрыгнуть в окно?
— К парсам, — решительно сказала я.
Там, где ступала нога Фарука Балсара
Индийский «скутер» — это такси в виде мотороллера со специально оборудованной кабинкой. Впереди помещается водитель, сзади — пассажирское сиденье. Иностранцы именуют сей вид транспорта «авторикшей». На пассажирском сиденье за глаза разместятся два человека, с некоторым трудом три, а если сильно постараться, то и все пять. Но, если «авторикша» взял одного пассажира, то он и будет везти только его, никого не подсаживая по дороге. Да здравствует торжество развитого капитализма в сфере услуг!
 В таком такси очень хорошо думается. И я думала о том, что противоречия — моя стихия. Сколько себя помню, всегда хотелось очень разных вещей. Читала «Дхаммападу» под «Лед Зеппелин». Боялась высоты и рвалась заниматься альпинизмом. Долгие годы мечтала попасть в ашрам и всю жизнь обожаю кошек, которых ни к одному приличному ашраму близко не подпустят. И никогда не могла понять, что же мне нравится больше — Восток, на котором живу, или Запад, к которому принадлежу по праву рождения. Так что, Фарук Балсара просто обязан был появиться в моей жизни, чтобы внести в нее — нет, не столько ясность, сколько цельность. Так сказать, он — во всем, а все — во мне. Вариации на тему гуру. Только соль анекдота в том, что мой гуру — рок-музыкант. В миру он известен под совсем другим именем — Фредди Меркьюри. Да-да, тот самый Фредди, который шестьдесят лет назад родился на острове Занзибар, в детстве учился в индийском городе Панчгани, потом вырос, перебрался в Англию и создал группу «Куин». Который сочинил «Богемскую рапсодию» (признана в Англии в 2000 году лучшей песней тысячелетия), спел с Монсеррат Кабалье «Барселону», а еще, помните, — «Шоу должно продолжаться»? Это — тоже его. Вот, когда я услышала «Барселону», я поняла, что нашла свою точку опоры. Кошки, медитация, ашрамы, рок-музыка и дзен-буддизм встали на свои места. Почетное место в этом вновь организованном мире отводилось Индии, в которую я хотела уйти пешком еще в розовом детстве, семи лет от роду. Родители моего рок-гуру были родом из Индии, сам он целых семь лет учился где-то недалеко от Бомбея, значит, Индия для меня теперь не просто любовь, а — любовь с интересом. И когда я узнала, что таки еду «на самый край земного диска», то первым делом подумала о том, как бы попасть если уж не в Панчгани, то в Бомбей непременно, а главное — разыскать парсов. Теперь, когда я знала о жизни и приключениях моего рок-гуру, без них никак нельзя.

Со времен Заратуштры
Парсами в Индии называют зороастрийцев, выходцев из Ирана. Зороастризм — одна из древнейших «авторских» религий на земле. Основу ее составляет учение пророка Заратуштры (которого античные греки называли Зороастром, отсюда и название — «зороастризм») о мудром создателе мира Ахура Мазде, о его благих помощниках, олицетворяющих нравственные и природные силы, о святости огня и о долге человека, заключающемся в следующей формуле: «добрая мысль, доброе слово, доброе дело». Именно потому, что это — «авторская» религия, в ней ярко проявилась тенденция к монотеизму. Учение Заратуштры изложено в каноне, именуемом «Авеста». В античное время и на заре средних веков зороастризм был государственной религией Ирана — со сложившейся теологией, развитым культом и жесткой церковной организацией. Он оказал значительное влияние на более поздние монотеистические системы, в том числе, на христианство. Но, начиная с 8 века, зороастризм начинает стремительно терять свое влияние под натиском арабов-мусульман. В 9 веке значительная часть иранских зороастрийцев, не желавших отказываться от своей веры, перебралась морским путем на индийское побережье. Первоначально парсы (т.е. выходцы из Персии, так стали называть их в Индии) обосновались в прибрежных штатах Гуджарат и Махараштра, где и по сей день их большинство, а затем постепенно расселились по многим крупным городам страны. В веротерпимой Индии зороастрийская община не только сохранила свою этническую, культурную и религиозную целостность, но и стала со временем играть важную роль в индийской экономике, юриспруденции и науке. Истории известны выдающиеся парсы-юристы, промышленники, меценаты. Из промышленников достаточно назвать известного мультимиллиардера Тату. Парсов отличают практицизм, целеустремленность и интерес к новому. В патриархальной Индии они во многом сыграли роль двигателя прогресса и моста между восточной и западной цивилизациями. Во многом такой активности способствует практическая направленность зороастризма, постулат о том, что праведность состоит в занятиях полезными делами, приумножении своего благосостояния, преданности семье и общине. Но, при всем интересе к разного рода полезным новшествам, особенно техническим, парсов отличает исключительная религиозная замкнутость. Они, как правило, не разрешают фотографировать свои святыни и культовые церемонии, и никогда не допускают людей другой веры внутрь своих храмов. Еще одна характерная черта парсов — они строгие моралисты. Большая и дружная семья, где каждый знает свои обязанности — вот классический идеал парса. Особенно трогательна их любовь к родителям. В кварталах парсов вы часто можете видеть дома с памятными досками: «Построен в память о родителях такого-то». Многие значительные дела — от закладки фундамента нового завода до издания книги — посвящаются родителям.
Вот к этой-то общине и принадлежит семья Балсара, в которой 5 сентября 1946 года родился первенец, названный старинным персидским именем Фарук. Никто тогда, включая счастливых родителей, еще не знал, что, когда мальчик вырастет, то сменит свое имя на другое, и будет прозываться Фредди Меркьюри. И станет он знаменит, но только совсем не по-зороастрийски. Ибо рок-музыка, как и все другие вольности нашего мира, парсами совсем не одобряется. И станет он богат, но так и не обзаведется наследниками, ради которых и следует приумножать богатство. И будет он, как и все парсы, трогательно любить своих родителей, но не позволит им распоряжаться его жизнью. И многие молодые люди, не блещущие особыми познаниями ни в истории, ни в философии, узнают о древнем и красивом учении Заратуштры только потому, что им нравится музыка и голос этого странного «перса», Фредди Меркьюри.

«Парси парадайз»
Прежде чем добраться до Бомбея, где живет наиболее многочисленная община парсов, мне предстояло проучиться три месяца в большом городе Хайдарабад, столице штата Андхра-Прадеш, на курсах, организованных по правительственной программе ITEC. Преподаватели Института английского и иностранных языков (в Индии английский не считается иностранным, отсюда это непривычное для нас сочетание) были так внимательны и предупредительны к студентам из СНГ, что мне становилось порой неловко — учиться вроде бы надо. А внутренний голос говорил: «Учиться, учиться и учиться ты всю жизнь будешь, а в Индии — всего три месяца!» И я решила послушаться. Ведь, в самом деле, когда я еще смогу побывать в самом настоящем храме джайнов, поговорить с самыми настоящими сикхами, а, главное, где и когда еще я смогу увидеть самых настоящих парсов?
Вылазки в город рождали двойственное ощущение. С одной стороны, роскошные городские парки, музеи, беломраморные индуистские храмы, ювелирные магазины, где драгоценные камни — с кулак величиной, и при этом все природные, ни одного искусственного. С другой — прямо-таки зубодробительные ощущения от грязных улиц, заваленных мусором тротуаров, ручейков жидкого навоза и целой орды бездомных разных мастей — от странствующих санньясинов до профессиональных нищих. И все здания, включая пятизвездочные отели и дорогие рестораны — непременно в грязных потеках от ежегодных тропических ливней. Насмотревшись на это, я уже стала сомневаться, что, добравшись до квартала парсов, найду что-нибудь другое. А, памятуя об их замкнутости, все меньше надеялась, что мне позволят перешагнуть границу этого квартала.
Главное в таких случаях — ни с кем не делиться своими сомнениями, иначе обязательно найдется кто-нибудь, кто отговорит от задуманного. Что родится, то и сгодится, решилась я, и вот мой усатый доброжелатель уже тормозит на улице, искони населенной парсами. Я выхожу из скутера и упираюсь взглядом в арку, подпираемую исполинскими изображениями крылатых быков — древним символом целокупности мира. И, обалдев от умиления, отмечаю, что ни одного грязного потека на арке нет. Она — ослепительно-белая. За ней просматривается сад, который вполне уместно назвать райским. «Парадайз» — это понятие, обозначающее рай, пришло в европейские языки из языка «Авесты». Там «парадаэза» означало земной рай, сотворенный человеческими руками, но — по наитию Духа Святого, Спента Майнью. Так вот здесь я видела «парадаэзу» в миниатюре. Деревья и аккуратно подстриженные кустарники цвели огромными белыми, красными и желтыми цветами; зеленые, прямо-таки английские лужайки перемежались изысканными композициями из дикого камня, и солнце отражалось в прозрачной (в Индии это большая редкость) воде маленького бассейна. С дерева на дерево перелетали маленькие серые птички, их забавное бульканье было единственным звуком, нарушавшим тишину вокруг. Мне показалось, что это единственное по-настоящему чистое место во всем городе. И по-настоящему тихое. Полный «парадайз».

«А фамилия-то у него есть?»
Центром этого рукотворного рая является храм — прямоугольное здание с изображением могучего бородача в круге из орлиных крыльев на фронтоне. В зороастризме этот символ играет такую же роль, как крест — в христианстве или полумесяц — в исламе. В бородатой фигуре исследователи в разное время предлагали видеть то самого Ахура Мазду (что совершенно невозможно с точки зрения ортодоксального зороастризма, ибо творец вселенной в принципе неизобразим), то очеловеченный образ божественного света, то, наконец, изображение идеального зороастрийца. Толкований много, хочешь — любое из них выбирай.
Выстроенный по образцам ахеменидской архитектуры, храм выглядел бы массивным, если бы не широкие и тоже прямоугольные окна и двери. Благодаря им он наполнен светом и воздухом, а заодно и открыт обозрению снаружи. Интерьер просматривается настолько хорошо, что можно получить представление о нем, даже не заходя внутрь. Впрочем, я смотреть не стала — если мне внутрь нельзя, то и глазеть особенно не положено. Ограничимся внешним видом, тем более что здесь у меня есть одно важное дело. То, ради которого я, собственно, сюда и приехала.
Пока я разгуливала в саду вокруг храма, мой нездешний вид привлек внимание пожилого парса. Он подошел, вежливо поздоровался и еще более вежливо осведомился, зороастрийка ли я.
— Нет, но у меня был друг-зороастриец, — вру, не краснея (интересно, сколько людей таким манером набиваются в «друзья» к популярным личностям?). — И я хотела бы что-нибудь подарить…оставить…этому храму на память о нем.
Все просто, как сюжет индийского фильма — я хочу отдать мобедам, или служителям этого храма, энную сумму за то, чтобы они помянули добрым словом самого блудного из всех сыновей зороастрийской общины. Причем, сумма, с которой я сейчас готова расстаться, напрямую зависит от энтузиазма господ мобедов. Но, поскольку мне редко приходится попадать в подобные ситуации, то вместо того, чтобы просто и ясно сказать о своих намерениях, я начинаю заикаться и путаться в словах. Хорошо, что визави мне попался терпеливый и, главное, понятливый.
— Идемте, — говорит он и направляется к навесу возле храма, где укрываются от солнца двое полных мужчин в безукоризненно белой одежде и круглых белых шапочках на голове. У них приятные спокойные лица, неторопливые движения и тихие голоса. Это и есть мобеды.
Тем же заикающимся от волнения голосом я пространно рассказываю им о моем «друге» — зороастрийце, который был «a magnificent person» и «my best friend» (вот куда занесло-то!). Они молча кивают головами, изредка вставляют «о` кей», потом один из них очень спокойно и вежливо спрашивает:
— А как его зовут?
Вот если я сейчас возьму и скажу, как его зовут, они возьмут и выставят меня вон. Стоп! Я же могу сказать, как его зовут «по паспорту». На свете же много Фаруков, вот пусть и помянут одного из них. Там, наверху, поймут, о ком именно идет речь.
— О`кей, — все так же спокойно продолжает мобед, — А фамилия у него есть?
Момент истины. «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Щас меня ка-а-ак выставят! Но деваться уже некуда, и я говорю упавшим голосом:
— Бульсара.
— Балсара, — все также невозмутимо поправляет меня мобед. — Фарук Балсара. М-да…
Молчание секунд пять. Потом кивок и опять тот же спокойный голос:
— О` кей! Что вы хотели пожертвовать?
Я протягиваю деньги.
— Спасибо! Можете посмотреть храм. Только внутрь нельзя.
Мобеды, я вас обожаю!
 
Добрые люди из Бомбея
Если из вышеописанного эпизода кто-то вынес впечатление о чересчур сильной любви парсов к деньгам, то он ошибается. На собственном опыте я убедилась, что парсы весьма щепетильны в отношениях с другими людьми, особенно, в отношениях денежных. Особенно начинаешь ценить это после того, как раз сто столкнешься со всеми возможными видами вымогательства на улицах больших индийских городов, где туриста-иностранца считают просто ходячим мешком с долларами.
Пока я думала о том, как на свои небольшие деньги попасть из Хайдарабада в Бомбей, проблема решилась сама собой — нам организовали экскурсию на родину «Болливуда». Никогда не забуду, как наш огромный, неуклюжий на вид автобус ловко лавировал на опасных участках трассы Хайдарабад — Бомбей. Ночная дорога утопала в густом, словно молоко зебу, тумане, а из него, как в кошмарах Стивена Кинга, выныривали такие же автобусы и грузовики. Справа была почти отвесная скала, слева — пропасть. И только включенный на полную громкость Меладзе (его записи прихватил с собой в дорогу кто-то из нашей группы) своими песнями о Занзибаре и цыганке Сэра отвлекал от мыслей о возможной встрече с вечностью.
 Настало утро, рассеялся туман, и снова захотелось смотреть в окно. Дорога к Бомбею идет через выветренные скалы, невысокие, но внушающие почтение своим суровым видом. Их бурые, изъеденные древностью бока начисто лишены растительности. Прямо лунный пейзаж.
Бомбей прямо противоположен окружающему пейзажу и независим от него. Бомбей живет океаном. В этот город въезжаешь как в чрево Моби Дика. Он необъятно громаден — одни пригороды растянулись на два часа езды. Вселенная, разлегшаяся на побережье. В этой вселенной можно найти все, что вы видели когда-либо в индийских фильмах и все, о чем вы когда-либо читали в книгах про Индию. Но на все-про все у нас был один день, и каждый решил удовлетворить свои основные инстинкты. Кто-то отправился веселиться в стриптиз-бар. Кто-то — по ювелирным магазинам. У меня же и здесь главной целью было отыскать квартал парсов. Тем более что бомбейские парсы интересовали меня куда больше хайдарабадских — ведь в Бомбее юный Фредди бывал неоднократно.
Как это там у Паоло Коэльо? Если ты чего-то хочешь по-настоящему, вся вселенная идет тебе навстречу. Или что-то в этом роде. Так вот, наш экскурсионный автобус остановился не где-нибудь, а в двух шагах от исторического квартала парсов. О чем я узнала от продавца в ближайшей лавке. И быстрой рысью рванула в указанном направлении.
Храм огня повторял в своих очертаниях хайдарабадское святилище. Здесь я встретила ту же чистоту и вежливость. Проводником моим и на этот раз оказался пожилой парс (мне вообще везет по жизни на интеллигентных стариков). Он познакомил меня с двумя говорливыми персиянками — женщины такого типа и характера с одинаковым успехом отыскиваются и в Ереване, и в Тель-Авиве. Они оказались своего рода распорядительницами при храме. Разговаривать с ними мне было легче, чем с хайдарабадскими мобедами — может, сказалась женская солидарность, а, может — приобретенный опыт. Рассказ о «лучшем друге» Фаруке Балсаре вызвал сочувственный интерес. А когда я выразила желание пожертвовать и этому храму энную сумму денег и протянула заготовленный конверт, одна из женщин, увидев деньги, замахала руками:
— Это много. Вы можете пожертвовать символическую сумму на сандаловое дерево для огня в храме. Вы приехали издалека, и вам эти деньги намного нужнее.
Меня сразила подобная внимательность — за все три месяца еще ни один человек не подумал о том, что я действительно приехала издалека и действительно ограничена в средствах. Но жертвовать символическую сумму в память о «лучшем друге» никак не хотелось. Душа требовала размаха. Возник непродолжительный спор. В конце концов, сошлись на золотой середине, то есть половине, которую у меня и взяли. Это был единственный подобный торг за всю мою жизнь. И лишний раз дал мне повод убедиться, что судьба свела меня с людьми редких душевных качеств. А среди других людей просто и не мог родиться этот странный Моцарт двадцатого века, Фарук-Фредди.
Александра Спиридонова