Валидол. Рассказ о деревне и её жителях

 
       Валидол. Рассказ о деревне и её жителях.



Валидол - простое всем известное лекарство "от сердца". Под язык и отпустило.
Мой Валидол - совсем наоборот. Болит от него сердце и голова болит.
А началось всё так.
-Девицы, я передумал, мы не едем ни в какое Ферапонтово! - Павел Петрович,
как всегда, всё перерешил в последнюю минуту...
- Ну вот... Па, сколько можно... Едем - не едем... Куда-то мы должны приехать?
- А поедем мы в Деревню! У меня там старый приятель живет, Моряк...
Тишь, гладь озерная, люди славные... Самое время на этюды... Вот только примут ли?
Моряк, гладь озёрная…Озёрный флот там, что ли? Стоило ли тащиться нам, троим подружкам за папашей, поздновато вспомнившим свой отцовский долг и решившим показать "настоящую жизнь" своим выросшим дочкам и их однокласснице?
- Пал Петрович, а чего не в Феропонтово? Вы ж хотели нам Дионисия показать, с друзьями пообщаться...
- Ариша, именно с друзьями, - заулыбался ПП, - мне и не нужно сейчас общаться, мне работать нужно, писать, а не бутылки пересчитывать. А уж вам с этими друзьями тем более общаться не нужно, я это только что в поезде осознал и всё перерешил. Мне перед вашими мамами ответ держать и поэтому поедем мы подальше, где место поглуше и мне поспокойней будет с тремя девицами на выданье.
Нас четверо: Павел Петрович, художник и главный зачинщик нашего "отдыха в глубинке", его дочери: Катя, Татка - младшая сестра и я, Арина, Катькина одноклассница-подружка.
С мамой сестёр ПП был лет пять как в разводе и раздоре, ревновала она дочек к папаше отчаянно и согласилась на эту вылазку только с условием моего участия - я должна оттягивать часть негативного, по ее мнению, влияния, на себя...
План был простым: доехать до Вологды, оттуда до Ферапонтова монастыря, оплота московского художественного бомонда, сто тридцать километров. Всю ночь в поезде ПП скрипел полкой, ворочался и никак не мог уснуть, как потом он рассказывал своему приятелю Моряку, его терзали страшные предчувствия: везу девиц в царство интеллектуального беспредела, свободомыслия и разврата...
 Мы легко приняли "передум" ПП, какая нам разница Ферапонтово или Деревня, если дальше звенигородской Савинки и загорского Хотькова не выезжали... Ну и ладно. Но когда попутка вытряхнула нас с неподъёмными припасами на две недели посреди дороги, где только с юга на север - бетонка, а все остальное - лес с едва различимыми тропками - мы поняли, что влипли... Через полчаса пути по лесной тропе стало ясно, что влипли буквально: накануне были ливни, да и сейчас моросило... У Татки увяз намертво один сапог, так
и не нашли, а Катька оборвала о какую-то корягу подол юбки...
 Мокрые, чудовищно грязные, с тяжеленными от дождя вещами, шли и шли по корягам, ругаясь на выдумку ПП, который плёлся последним, проклиная день и час, когда ему пришло в голову "прогулять своих взрослых дочек". Когда сил не было уже ни на что, даже на глубокий вздох - снизошло избавление. В виде забора. Берёзки-палки горизонтально прибиты к столбикам, вот и весь забор... Мы и не заметили, как выбрались на пригорок, где закончился лес ...
 Озеро... Вода почти чёрная, по берегу баньки из чёрных брёвен, игрушечные, и дома из черных мокрых бревен высокие до окон и короткие от окон до крыш - зимы ранние и холодные, и пол поэтому кладут высоко от земли. Не очень уютно. ПП оставил нас на краю деревни и побежал по домам выяснять, где можно остановиться. Вернулся минут через двадцать и мрачно сказал, что останавливаться нам негде: в деревне последние 10
лет квартировали дровосеки из леспромхоза и что они тут вытворяли по пьяному делу... Деревенский народ с посторонними не дружит и знать нас не хочет, вот так-то! Давнишнего друга Моряка не случилось, а его старенькая матушка баба Поля ничего про московского дружка морякова не ведала...
 Так и повернули бы мы оглобли в Ферапонтово, если бы не возникшая как бы ниоткуда энергичная женщина по имени Василиса Васильевна. Невысокая, ладная, с городским перманентом на голове и недеревенским выговором, она быстро окинула нашу грязную умученную троицу пронзительным желтым глазом и ни слова не говоря пошла в дом бабы Поли. Через пять минут вышла вместе с хозяйкой, сухонькой благообразной старушкой и сказала:
- Заходите, чего уж... Договоритесь.
Дом был самым большим в деревне, примечательный дом. Пятистенок, с шестью окнами на фасаде - три одной половине, три другой и с каждой стороны половин тоже по три окна, всего двенадцать: не дом - фонарь. Хозяйская половина чистенькая, с рукодельными половиками из тряпочек, салфетками и подзорами... А у нас... Ой... С бревенчатых стен кой-где свисают обрывки газет, всё что покрашено густо усиженно мухами, три кровати с рабицей, стол с банками из-под консервов, пять грязных матрасов и облезлая печка в углу. «Только пусть они печку не разжигають, дымить она у меня, пожаром все пойдет» "А зубом они цыкать не будут?» - подумала я... Худо-бедно быт устроили: газеты ободрали, завесили весь свой фонарь по периметру букетами ромашек и лебеды, надеясь как-то отпугнуть ненавистных мух, надежно прижившихся в печке и начинающих свою роящуюся жизнь с первыми лучами солнца. В полпятого утра они с диким ревом вваливались в наш фонарь и во всю развлекались с развешенными букетами и не было никакого от них спасу, потому как к печке прикасаться было категорически запрещено, будто бабуля дорожила своими печными соседями и их налаженным бытом. На третий день явился и сам Моряк с двумя сыновьями, прослышав о появлении московского друга. Метр с кепкой, крепкий, скуластый, прищуренный взгляд и морская фуражка - настоящий морской волк, только на море он отродясь не был, а просто, как теперь говорят, имидж у него был такой. Сыновья же неожиданно высокие, красивые парни, с румяными щеками и носами. Увидели нас, закраснелись еще больше и ретировались на половину бабули (она тут же принялась громким шепотом давать им наставления по правильному поведению с московскими штучками).
 Напились папаши в этот вечер до зелёных чертей. Просватали сестёр за братьев, жалели, что третьего сына не нашлось для подружки, но "может, и я на что сгожусь" выступил Моряк. Долго выясняли, кто кого уважает и за что, и предавались воспоминаниям бурной молодости. Сыновья уже давно сладко спали на чистой половине, а мы все сидели за столом, подперев голову рукой в 148 раз слушая слёзные признания в вечной дружеской любви. С этого дня поток вечерних гостей не иссякал.
На следующий день к нам пришел человек: мы видели его накануне в поле, на покосе. Он был в холщовых шароварах, белой рубахе до колен и в белой же широкополой шляпе, как у Максима Горького на известных фотографиях итальянского периода. Он делал широкий взмах, коса с тонким свистом проносилась по траве, лишь слегка ее приминая - картина была настолько красивой и нелепой одновременно, что мы замерли, разинув рты, все время прохода косаря перед нашими окаменевшими фигурами.
ПП, еще не очухавшийся от вчерашнего застолья, замахал руками, заизвинялся, забормотал что-то «мне в Париж по делу, срочно» и вылетел с этюдником за дверь, оставив его на наше гостеприимство. Человек представился Егором, пожал нам по очереди руки, сказал, что давно не общался с такими хорошими людьми, что в деревне люди злые, ничего не понимают в искусстве и что он сейчас будет нас развлекать - читать нам стихи собственного сочинения. При этом он извлек из сумки бутылку портвейна и большую тетрадь синего цвета. Мы, конечно, засуетились, какие-то московские припасы, конфетки, пряники. Портвейн он пил один и читал стихи. Их было много, они были плохими, строились на примитивных рифмах "любовь-кровь", после портвейна из сумки явилась бутылка водки, голос его креп с повышением градуса. Через три часа он приступил к чтению свежего цикла стихов, которые он написал под впечатлением посещения Петергофа. Что-то там про Самсона, льва, пасть льва и прочие цирковые трюки. Когда Егор взвизгнул "Я люблю тебя, Самсон!" у Катьки от неожиданности выпала из рук трехлитровая банка с солеными груздями, которую нам презентовала Василиса Васильевна... Банка разлетелась как осколочный снаряд, Егор с ног до головы оказался в сопливых груздях. Грузди были маленькими, липкими и они были повсюду. Так он и замер с тетрадкой в руке, с открытым в визге ртом, весь заклеенный светло-зеленой грибной слизью...
Мы хохотали до истерики, слезы лились из шести глаз, как будто нас умыли луковым соком, хохотали и отковыривали от гостя липкие грузди, а он только вращал глазами и мертвой хваткой держался за тетрадь. Потом мы выяснили у Василисы: это был ее двоюродный брат Егор, в деревне его все звали Липат, потому что когда он был самым младшим двоюродным братом, никто не брал его играть в казаки-разбойники и он бежал за детворой и кричал "ребяты, ребяты", а у него получалось "липаты, липаты"- зубы еще не выросли.
Почитали его за человека странного, не в себе, поговаривали, что лежал он в психбольнице города Мурманска, что жена его боится, что поколачивает он ее по пьяни, но дочек своих любит и старается, чтобы все у них было. Но не терпит насмешек, становится злым, буйным, так что нам повезло, что Катька оказалась такой пугливой: не разбей она эту банку рядом с гостем и не повергни его в шок - как знать, может, вечер не был бы таким томным, ведь насмешницы мы ужасные, не преминули бы поерничать над бессмертными творениями нашего нервного поэта, и чем бы закончились наши поэтические посиделки одному Богу известно.
 Мы как-то сразу уловили, что гости будут являть основную часть нашей жизни в деревне, что мы их праздник, а праздников в деревне летом не густо, поскольку покос сменяется огородом и наоборот.
Есть, правда, один летний праздник, когда не работать в Деревне святое: второе августа, Ильин день. Ильин день в деревне большой праздник. Накануне на попутках едут на Новостройку - ближайший поселок с магазином в 10 км от Деревни. Но это утро Ильина дня не задалось... В нашу половину постучал Сашка Рыжий: "Тань, пойдем к нам, Витька умер".
Таня, Татка, младшая из дочерей - медицинская сестра в московской клинике, сразу завоевала любовь и уважение деревенских старух: ближайшая санстанция в Коварзине
в 20 км от деревни. Наезжал раз в месяц "козлик" с красным крестом на боку, привозил толстую медсестру и нехитрые лекарства. Татка сразу стала главной, ходила к старухам бесплатно раздавала советы по использованию капустных листьев от застоя крови в варикозных натруженных венах, начертанию всеспасительной йодной сетки на любом болящем месте, но больше, конечно, спасала разговорами про их болезни: часами
слушала, кивала головой, утверждала и отвергала... Выговорится старушка и вроде не ноет скрюченная артритом рука и голова не кружится в огороде.
 Польза от Татки была огромная, а мы так, всегда рядом, с московскими баранками и карамельками. Через 5 дней всем было непонятно, как это было, когда нас таких хороших и веселых в деревне раньше не было...
 Витьку никто из нас так и не видел, мы даже не знали, что он был. Он старший брат Сашки Рыжего, сын Никуличевой Юлии Федоровны. Ее все называли в деревне по имени-отчеству, наверное потому, что в ее доме стоял единственный на всю деревню телефонный аппарат и она заведовала ключом от умирающей продуктовой лавки . Она не была при этом ни продавцом, ни телефонисткой - просто никому не хотелось отвечать ни за что,
как это часто водится... Тем более у нее не было коровы, что вообще позволяло считать ее не обремененной хозяйством лентяйкой. Еще у Юлии Федоровны были две дочки, но жили они далеко, в Мурманске, где раньше жил и Витька. Он работал на каком-то вредном химическом заводе, где заработал себе страшную неизлечимую болезнь легких, да и в роду у Никуличевых мужики маялись легкими, их так за глаза и называли – туберкулезники. Привезли Витьку Рыжего – они все были рыжие - в деревню года два назад, как бы на лечение, приклеив вторую группу инвалидности, как оказалось просто умирать привезли. И то, удивлялись в кирилловской больнице, как он еще два года протянул – легких там уже и не было, черная каша одна. Воздух деревенский да вода озерная – вот и все для него было лекарство. Из дома он последнее время не выходил, вот и не довелось нам увидеться и познакомиться, только с братом его разговаривали, а в дом заходили пару раз в Москву позвонить, но не догадывались, что за стеночкой умирающий больной...
 Таня пошла на Сашкин зов, сразу дозвонилась, как положено, до милиции и больницы, но везде ответили, что знают, что не жилец был, что ехать за 60 км в один конец смысла нет, вскрывать нет надобности - диагноз известен, хороните как есть, а справку о смерти пусть медсестра из Москвы выпишет, а они потом ее в сельсовете заверят. Вот так все просто. Таня написала на тетрадном листке время смерти, подвязала, как положено, челюсть бинтом.
 У бани Василисин муж строгал гроб - он был мастером на все руки: дома, заборы, бани -все плотницкие работы не обходили его стороной. Звали его Валентин Палыч, на что он обижался и просил звать его проще - Валентин.
 Деревенские старухи сделали все что надо с покойником, мужики привели серого коня с не конским именем Пусюсик, запрягли этого коня в телегу, поставили на телегу гроб и повезли Витьку на кладбище. До кладбища было километра два по дороге по берегу озера, шли мы за телегой, рвали ромашки и иван-чай. Солнце, поле, дорога, цветы... Если бы не телега с покойником во главе процессии – пасторальная прогулка... На кладбище без всякой суеты мужики вырыли могилу - там песок, сухо. И похоронили Витьку. Я первый раз в жизни выпила водки - так положено на помин души. Почему-то на кладбище водятся огромные черные муравьи - я таких отродясь не видела: ходят особыми тропами и в кладбищенской тишине можно расслышать топот их многочисленных ног...
       Мы не успевали удивляться нехитростям деревенской жизни. На поминки пришла вся деревня, что только звучит угрожающе, вся деревня это в ту пору человек двадцать. Мы не знали, ходить - не ходить, стеснялись, да и ПП категорически отказывался, ссылаясь на несуществующую язву: мы-то знали, что он просто не может больше пить, плохо ему от водки и руки трясутся, а что напишешь на холсте трясущимися руками? За нами пришел
Сашка Рыжий, почти силком вытащил из нашей убогой половины... Все уже были за столом, когда мы подтянулись... Сказать, что нам обрадовались - ничего не сказать. Такого радушия к своей персоне я не припоминала... Но мы с Катькой лишь грелись в лучах Таткиной славы - вот кто был главным на этом печальном празднике. Девятнадцатилетняя медсестра была посажена на самое почетное место, окружена бабульками и утопала в их морщинистых лучезарных улыбках... Кормили нас всякими деревенскими вкусностями: грибами, огурчиками, душистой картошкой с маслом и просто упоили медовухой собственного деревенского рецепта. Коварная оказалась штука – пьешь, как газировку, вкусно, а через полчаса на ноги не встать...
 Скоро уже все забыли, что, собственно, нас здесь соединило и появилась гармошка... Валентин Палыч бойко перебирал кнопочки и бабульки уже чего-то напевали дребезжащими голосами. Поминки плавно перешли в Ильин день. Пора было уходить, но благовидного предлога все никак не находилось. Наконец, сжалившись над нами, он пожаловал сам: наша баба Поля возникла в окошке и замахала руками, мол, бегите, бегите, дело есть... Повезло! Прощаться было бессмысленно: встречались все по двадцать раз на дню и мы просто поблагодарили и ушли. Баба Поля заговорщицки подмигнула и прошептала: "Девки, к вам тама пришли" и так она при этом зажмурилась, что стало ясно - грядут события недеревенского масштаба и надо бы причесаться... Лишь бы не Липат...
На чистой половине оказались два незнакомых парня, один другого краше. И откуда бы им взяться в тайге озерной? Хотя... когда мы шли, за телегой с гробом вдоль озера по воде медленно плыла лодка, в ней было два человека, но кто такие за камышами было не разглядеть, а потом и вовсе не до того... Оказалось, что это сын Василисы Васильевны Мишка и его двоюродный брат Серега. Мишка, только что закончивший военное училище
краснощекий лейтенант, прибыл в отпуск к родителям перед отправкой на службу в Германию, а Серега приехал погостить на недельку из Питера. Баба Поля умиленно смотрела на нашу молодую компанию, чуть ли не слезу утирая, ей богу. Извлекла из непекущей печки огромный свежий пирог - черничник. Это когда на тонкий кусок теста вываливается с полведра свежей черники и запекается в русской печи…Ничего вкуснее я в жизни своей не ела, и как не пробовала я печь такой черничник в обычной духовке, только продукты зря тратила...
 С парнями жизнь наша весьма преобразилась. Они брали нас с собой на Малую Деревню, брошенную на другом берегу озера, садились на весла и гребли полтора часа до другого берега. Как-то раз мы всей компанией не смогли вернуться обратно - на озеро лег туман, да такой густой, что нельзя было ничего разглядеть в метре от лодки. Пришлось разжигать костер, благо охотники всегда оставляли в заброшенном доме НЗ - спички, чайник.
И хорошо нам было впятером у костра, смотрели на огонь, ловили непонятные звуки. "Девчонки, вам не кажется, что кто-то тонет?", спросил Мишка, который знал в окрестностях каждый булыжник и слыл охотником и следопытом. Тонет? Кому придет в голову делать заплывы в ночном тумане? Действительно, сквозь туманную вату прорывались какие-то приглушенные звуки, такие можно изобразить, если кричать, зажав себе рот подушкой. Прислушались. "Катяаааа, Татааааа!» Мальчишки вытащили из костра головешку и стали размахивать ею в воздухе, выписывая огромные восьмерки. Через пару минут сквозь туман прорвался ответный свет огня и зов прекратился. Как потом выяснилось, Павел Петрович посреди ночи хватился своих девиц, перебудил всех жителей воплями "Они утонули, утонули!" Василиса вышла сердитая и сказала, что Мишки тоже нет и Сереги, "вместе они, дело молодое, никуда не денутся, а ты, заполошный, спать иди, вернутся поутру твои девки". И поутру мы вернулись. ПП страшно на нас обиделся, час читал лекцию о спасении на водах и приличном поведении девушек... "Я увез вас от соблазнов разврата - именно так он выразился - а вы и здесь в тьмутаракани умудряетесь найти приключения на мою голову. Горе мне, горе!" Короче разругались мы с ПП на целый день, ушел он в овин за деревню и пропадал там со своим этюдником до самого вечера, а вечером мы и сами ушли с нашими мальчишками в Чистый Дор, чтобы забраться в ночи на колокольню
 Чистодорская колокольня - это все, что осталось от деревенского храма. До Чистого Дора от Деревни 8 километров лесной дорогой, туда-обратно получается 16...Заметила - туда идти весело и приятно, а вот обратно грустно и молчаливо. Что это была за церковь, кто ее строил, и кто сломал, выяснить нам не удалось, потому что народ в этих деревнях на удивление неверующий, ну не то чтобы неверующий, а нерелигиозный, язычники они... Да и понятно: кругом лес, болота и озера. Но иконы есть во всех домах, для порядка, как я думаю.
 Колокольня высокая, сосновая, бревна по полметра толщиной, лет ей двести, не меньше. Снаружи бревна посерели, а внутри... А внутри они золотые! В солнечный день колокольня наполнена теплом и сиянием, знали мастера свое дело... Чистый Дор большая деревня, там есть почта, куда летом два раза в неделю приходят письма и газеты, а почтальон Толик развозит их по соседним мелким деревням на велосипеде. Толик ездит не один, с ним рядом обычно бежит его собака, огромный Волчок, серая лайка, серьезный пес. Его боятся наши деревенские собаки, спуску он никому не даст. И с людьми Волчок строг, не подпускает никого, и угощения не принимает. Обычно. Но у меня с собаками особые отношения - они мне интересны и это всегда перерастает во взаимность - мы становимся друзьями. Так было и с Волчком , он издалека увидел нашу компанию, принюхался, натянулся струной и хотел, было гордо пройти мимо, но я сделала шаг в его сторону и засмеялась – такой он был неприступный. Волчок остановился и внимательно посмотрел, как это умеют собаки, искоса, оценивающе... Толик замахал руками, мол, отойди от собаки, а Волчок вдруг махнул хвостом, ткнул носом в ладонь и потрусил себе дальше по дороге. С тех пор мы дружили - он всегда подходил первым и я угощала его какой-нибудь печенинкой.
 Собак в Деревне не много. И все лайки или полукровки-лайки. Понятное дело - лес, озеро, охота, без собаки никак нельзя, сам куницу или зайца по сугробам искать не полезешь. Но собаки и сами с усами - бегают сами по себе по и ловят зайцев себе в пропитание.
 Как-то Василиса сказала, что черники в лесу - лопатой греби. Пошли с утра. Вышли за березовый забор и пошли вдоль овсяного поля: за деревней маленькое поле овсом засеивают, для медведя, чтобы в деревню не ходил. На удивление мало прошли - вот он, черничник. Права была Василиса, ягод, как мух в нашей печке, успевай только рвать. "Одну ягодку рву, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится" - это про нас. Только черника - не малина, за ней ползать надо. Когда мы уползались до черных ягод в глазах в недалеком малиннике возникло странное шевеление: хрусть-хрусть и ворчание... Мы насторожились, у Татки упала банка с веревочкой, Катька замерла на четвереньках, а я плюхнулась попой на ведерко: медведь. Знаю, что надо визжать, кричать и очень громко, но не могу - горло закаменело, как во сне, когда снится что-то ужасное и не получается закричать, а если получится – проснешься… Малинник поворчал, покряхтел и вдруг стал подвывать, протяжно так, с хрипотцой и вдруг как захохочет! Из него с шумом вывалились наши приятели, Мишка и Серега, они, оказывается, уже часа два от нас прятались совсем близко и решили напугать, что им очень неплохо удалось.
 Мы ссыпали наши ягоды в одно ведро - большое, цинковое, оно оказалось заполненным ровно до краев - хорошая добыча, поручили ведро Мишке – за то что пугал, и отправились восвояси. Серега ушел вперед шагов на двадцать, мы его уже не видели за кустом, как вдруг он прибежал обратно, очень бледный. "Медведь"- просипел он. Мишка сунул мне тяжеленное ведро, схватил освободившимися руками всю нашу объемную троицу в охапку и затолкал в куст, а сам покрался на разведку. Сережка сидел рядом с нами никакой, сказал, что в овсах рядом с дорогой видел медвежий зад. Мишка пришел через десять минут и сказал, что медведь был, но ушел, Серега как раз застал его уход. В этот раз он не ел овес, просто переходил дорогу, это была не медведица, как-то Мишка это различал своим следопытским глазом. Короче, это Бог наказал за то, что нас медведем пугали... А нас, получается, Бог наказал целых два раза? За что бы это? А за то, что слишком хорошо нам жилось в Деревне, легко и беззаботно, как никогда и нигде потом.
 Это я поняла, вернувшись в Деревню через каких-то девять лет. В четверг позвонила Катька и сказала: «Мы едем в Деревню. Ты с нами?»
 Компания поменяла состав, стала активней и моложе: вместо флегматичного ПП поехал энергичный АП - Александр Палыч, Саша, родной брат ПП.
За девять лет много изменилось. Автобусы стали побольше и почище, попутки перестали подвозить бесплатно, можно даже было доехать на такси, 150 км от Вологды до деревенского забора... только дорого.
 Больше всего поразило присутствие дороги от бетонки до деревни - не было больше лесной тропы. Была укатанная ровная дорога, посыпанная щебенкой. На ней могли легко разъехаться две машины. Шли легко, с хохотом, вспоминая, как корячились на лесной тропе девять лет назад... Вот и забор, с новенькими струганными воротами и маленькой калиткой сбоку. Жива деревня...
 Мы, как и девять лет назад, остановились у ворот и отправили гонца, разумеется, Татку. Ее не было долго, зато прибежала Василиса Васильевна, обнимает, целует... "Ах, вы мои хорошие, да и не чаяли, не знали... Ждали!" Вот и Татка, наконец, пришла с приятными вестями: такую большую компанию согласились приютить мужики, отец и сын, "дачники",
так называли в Деревне тех, кто не жил в деревне постоянно, а приезжал на лето.
Лев Геннадьич – отец, и Геннадий Львович - сын. Лева и Генка. В деревне их считали дурачками. Лева был из Ярославля, работал до пенсии на шинном заводе, а деревенской была его жена, Клавдия. Только мы не застали, умерла она прошлой зимой. Василиса рассказала,
что пила она крепко и тихо. Тихо - не шумными застольями и в поиске собутыльников, а одна, чтобы никто не знал. Приехала после Нового года, дом открыла, печь затопила, и больше никто ее не видел... Через неделю хватились, пришли, а она за столом сидит, замерзшая, черная и лицо собаки объели... Жуть... Дом стал считаться нехорошим, и после это подтвердилось... Про Генку знали мы мало, вроде сидел по малолетству в тюрьме и там с ним не очень хорошо обошлись, он никогда не вспоминал... Его звали Мичуриным. Он любил копаться в огороде, я ему потом лунный календарь садовода присылала и семена. И у него была ручная курица, коричневая с рыжим хвостом. Она бегала за ним, как собака, запрыгивала на руки и засыпала, пригревшись, как кошка. На крыльце в банке у него жила
лягушка-барометр. На чердаке высилось немыслимое сооружение из двух раскладушек – Генка смастерил антенну для телевизора. У Генки была мечта: найти корень растения калган и сделать из него настойку, которая от всех болезней. Мы не знали такого растения, я и сейчас не уверена, что оно существует. Генка сделал какую-то настойку из красных пупырчатых мухоморов, она хранилась в вырытом в огороде холодильнике и предназначалась для лечения Левиной головы: он страдал сильными головокружениями "после вчера". Уж не знаю, употреблялось ли это зелье по назначению, но иногда Лева выглядел очень бодрым и веселым.
 Генка выделил нам не "жуткую" половину дома, не ту, где умерла его мать, а нежилую, где у справных обладателей коровы должно храниться сено. Это было квадратное помещение 30 км м, без окон и потолка - над головой только стропила и шиферная крыша. Пол был заставлен старыми кроватями и ломаными раскладушками, наверное, здесь квартировали страшные дровосеки. Мы так были рады скорому обретению крова! Трудились, не покладая рук, вычистили, вымели, обуютили и постелили, украсили и осветили – мы были абсолютно счастливы. До темноты. А когда опустились сумерки с улицы на свет ломанулись полчища голодных злых комаров, никому же не придет в голову заделывать щели и дырки в доме, где хранится сено!
Саша, АП, выручил всех: бывалый походник взял с собой куль марли и изготовил для всей честной компании кроватные накомарники. Жаль, что он не догадался захватить наушники...
Хозяевам от нас была несомненная польза: мы регулярно готовили, причем разносольно и вкусно. Мы убирали дом и любили поболтать с ними за жизнь: Генка расцвел. Он старался быть заботливым и красивым: убрал из-под ног опилки, брился через день, курил только на крыльце и выкидывал бычки из консервной банки. Они даже выпивать стали реже, некогда же. Жители по очереди наведывались на наш сеновал: посмотреть, одобрить, удивиться и
выпить чаю. Мы же не уставали отвечать им взаимностью: ходили в гости по пять раз на дню. На этот раз мы запаслись тонной простых, но действенных таблеток, мазей, настоек и порошков, тщательно вспоминая, у кого, что болело в наш прошлый приезд. Старушки оказались крепкими, дожили.
 Баба Поля приглашала нас жить на свою чистую половину. На бывшей нашей поселился ее, вышедший на пенсию сын - Мишка Полин – настоящей его фамилии я не знаю по сей день... Она очень любила карамельки "Слива" со сладчайшим джемом внутри и овсяное печенье. Юлия Федоровна, мать Сашки Рыжего, все так же маялась ногами, распухали и краснели - артрит, но продолжала делать компрессы капустными листьями и йодную сетку, как когда-то научила Татка. К Василисе и Валентину приехали гости, дочь Ольга со своей дочкой Юлей, с которыми меня связала многолетняя дружба. Появился еще один странный персонаж, Василисин племянник с аптечной кличкой Валидол. Вечно пьяный Валидол с утра до ночи шатался по деревне со своими собаками Тайгой и Тэдом, белой и рыжей лайками. Лайка Тэд была не единственной жертвой телесериалов: в деревне появилась парочка поинтересней - смешная коротконогая коза Марианна и роскошный трехцветный козел Луис-Альберто.
 Луис-Альберто очень не любил котов, и стоило какому-нибудь пушистику неосмотрительно задремать на солнышке где-нибудь пониже, козел никогда не упускал случая пнуть бедного кота копытом или рогом. А любил он есть…газеты. Вечный почтальон Толик, сменивший велосипед на старенький мотоцикл, как-то оставил пачку газет на заднем сидении, а сам пошел в дом к Липату с телеграммой и засиделся. Вернувшись, он застал дожевывающего последний клочок газеты Луиса-Альберто... Ну что возьмешь с глупой скотины… Луис этот самый Альберто побаивался, пожалуй, только одного человека - Валидола. Этот самый Валидол был, что называется "хуже карасину", так мне тогда казалось. На его фоне наш Генка казался святым трезвенником и ударником производства. Валидол в подпитии себя не помнил, с кем пил - не знал, куда упал - не понимал. Ругался, как сапожник. Все от него отворачивались, ругали, поносили почем зря, но когда случалась тяжелая работа звали Валидола на подмогу - безотказный он. Только с нами он не водился - чужие, дачники, не компания ему. Даже к Генке приходить перестал.
 А дачники тем временем стали размышлять, что неплохо бы было в Деревню почаще наведываться, душой отдыхать. Домов заброшенных много, живи - не хочу. И решили, что взрослые мы уже, по тридцать лет, можно и самоопределиться. Послали Татку и меня в Коварзино, в сельсовет, разузнать, как и что про землю. А там председатель глянул на нас, засмеялся и говорит: "А че, девки, земли полно, вам как, под огород-поле по полгектара?" Полгектара... Пашня... "Да что вы, нам домик только построить, ну два домика, дачный участок". Написали по заявлению, оставили свои паспортные данные, адреса и все. Ждите ответа. Саша, АП, посмеялся над нами всласть: землевладельцы-пятисоточники, да кому вы здесь нужны с вашими сотками, кто вообще о ваших заявах через час помнить будет... А Генка с Левой обиделись : что это вы, съехать от нас думаете? Да приезжайте когда хотите и живите, сколько захотите, мы только рады будем. "Да ладно вам, ребята, какая нам земля, Утин (председатель) пошутил над нами, кто так дела делает, заявлением и номером паспорта на клочке бумаги. Никуда мы от вас не денемся!" Через несколько дней пришлось прощаться с деревней, и никто не знал, увидимся ли еще с кем-то из стариков... Город засасывает, вот 9 лет же не было нас неизвестно почему... Может и не будет больше... "Ведь это только нам кажется, что все идет, как нам хочется..."
 Все получилось именно так, как нам одномоментно хотелось, но потом также легко забылось. Видно, когда мы писали на тетрадном листочке свои адреса и прописки в сельсовете, Бог приоткрыл один глаз и махнул рукой: пусть! Потому что ровно через три месяца, в октябре, мне и Татке пришли постановления о выделении нам по 5 (пять) соток деревенской земли для домостроения и садоводства с пожизненным владением и правом наследования... По-моему, в то время еще моя московская квартира была не приватизирована, а тут "с правом наследования"! Только надо оплатить прилагающиеся квитанции, какие-то три копейки... Сестры как-то вяло среагировали, а я задумалась... Надо мне это или не надо? Пусть будет, решила я, три копейки нашлись. И получаю я из деревни письмо от Василисы Васильевны, которая пишет, что к ним приезжал председатель, что я собственник заплаты в 5 соток и где бы мне эти 5 соток отрезать? А Валентин Палыч построил новую баню и зачем мне старые чужие развалюхи, если можно эту баню парой венцов подрубить, стропила удлинить, предбанник раздвинуть и - живи не тужи! А перевезти этот банный комплект можно будет по первым заморозкам на полозьях – у них так в Деревне принято, соберут в одном месте, а потом, не разбирая, перевозят на другое. Все это было так быстро, а главное, без моего участия, как будто кто-то невидимой рукой подписывал все бумаги, случайно строил бани, перемещал их по первому заморозку и даже вел меня за руку на почту... Я до сих пор не могу понять высшего замысла невидимого шутника. Ну, когда-нибудь это еще объяснится. Ну вот так все строилось, перевозилось, ставилось, а я только деньги отдала.
 Избушка-на-курножках оказалась славная, кажется маленькая, а места хватило всем, потому что под крышей мы с подружкой обустроили палатку, целую ситцевую комнату, где можно комфортно жить. Пока мы возились с гвоздями, на крыльце была слышна возня. Кто-то никак не мог открыть дверь - надо было тянуть на себя, а этот некто этого не понял. "На себя тяните! – не выдержала. В предбанник мягко ввалился... Валидол. "Здрасте. Вы тут чего стучите с утра? Может, чего надо? " "А, привет! Тебе Василиса Васильевна сказала? Ну, вот забор бы надо, а так – все есть". "- Забооооор... Это надо кольев нарубить в лесу и столбы вкопать, это доооолго..Я потом зайду" – ушел Валидол. Первый раз я его видела трезвым. Больше помощь он не предлагал: я его понимаю. На моей заплатке земли нельзя вырыть ямку глубже лопаты, там каменистый грунт и его можно только буром, каким лунки во льду сверлят, а оно ему надо? Так и нет у меня забора по сей день, хотя время от времени Ольга подкалывала Валидола "Ну сделай Арине забор, она тебе деньги заплатит!" " Ну да, нужны мне ее деньги, вот пусть бутылку поставит, тогда поговорим" - один ответ. С появлением дома приезжать в Деревню стало легче - не в гости, домой.
 Сестры в деревню больше не приезжали, все собирались, а моя деревенская жизнь стала почти ничем не отличаться от городской. Время беззаботности и праздника ушло... Ко мне в домик иногда наведывались гости - старые знакомые: Липат, Сашка Рыжий, Генка и совсем редко Валидол. Никогда не заходили компанией, строго по одному. Всем предлагался чай, запрещалось вносить в дом спиртное (его оставляли на крыльце) курить и ругаться матом - нельзя, приходили разговаривать "за жизнь".
 Валидол заходил очень редко и всегда навеселе. Он оставлял на крыльце не только папиросы и бутылку, но и резиновые боты, в которых он ходил всегда и везде и входил босиком. Садился на пень, превращенный в табурет, устремлял глубокомысленный взор в потолок и говорил всегда одну и ту же фразу: "Этааааа... Ну, как там, насчет забора? Нашла работника-то? А я уж не могу, ослаб..." Я наливала ему чаю покрепче, выкладывала все, что было вкусного и старательно сдерживала раздражение – пустопорожняя валидолова болтовня выводила меня из себя. Дело обычно кончалось тем, что я вспоминала, что меня срочно ждет Василиса Васильевна с молоком или Ольга с чем угодно. Валидол сразу же извинялся, вздыхал и с сожалением выметался. А я забывала о нем до следующего визита.
 Но пришел день, когда мне совсем стало не все равно, есть Валидол или его нет. А все Василиса. Три дня назад ходили с ней на Дальнее болото морошку проверять, она вдруг с вечера попросила: «Пойдем со мной, я уж хожу колодой, оступлюсь еще - не найдут в болоте-то". Василиса сроду никого не просила, у нее девиз по жизни "усраться, но не поддаться", а тут меня, которая не то, что в болото, в ближайший малинник не сунется... Видно, правда, неможется, с головой у нее что-то ... "Да ты не бойся, нас Валька поведет еще, он на веслах будет, Валидол-то" - успокоила она меня. Нашли мне сапоги до начала ног и на пару размеров больше, а Валидол почему-то в кедах. "А мне так легче по кочкам скакать" – смеется беззубым ртом. Вообще-то он Василисе родной племянник. Его отец, Николай Васильич, родной Василисин брат.
 Сели в лодку, Валька на веслах, худой, руки-веревки, жилистый, нескладно-длинный... Я его побаиваюсь, хотя он беззлобный и тихий, когда трезвый. А по пьяни мамашу свою Лизку гоняет так, что она от него в собачью конуру прячется... Так и сидит с рыжей Тайгой в конуре, пока Валидол не устаканится и забудется у бани на дровах...
За кладбищем высадились, Валька привязал лодку и пошел в своих кедах легко вдоль берега...
 Даже Василиса порхала бабочкой в своих аккуратных сапожках, а я, ноги навыподверт, заплетаюсь тяжелыми голенищами одну за другую... о каждый корень спотыкаюсь... а идти километров восемь до Дальнего. Смылся Валидол, ушел вперед, не интересно ему или скромничает... над ним и так в деревне подсмеиваются, москвичкиным ухажером дразнят...
Ковыляю я с Василисой, разговоры разговариваем, и начала она мне про Вальку рассказывать... В детстве он был самым младшим из всех двоюродных, а было их человек десять. Дети как дети, росли дружно, у бабы Саши в крохотной избенке все десять и обитали. Потом родители разъехались: кто в Ярославль на шинном заводе работать, кто в Вологду, кто в Мурманск. Валькины родители остались в деревне жить. Николай Васильевич мужик был справный, а вот Лизка - весёлая очень. Все бы ей праздновать, да вино пить... Даже корова Чернушка ее не уважала и лягалась, как бешеная, не подпускала хозяйку себя доить... Муж и доил... И Валька стал попивать, в армию не взяли, что-то там со здоровьем получилось нехорошо, работать особо негде... Кому забор, кому крышу, баню, крыльцо... А чем платят в деревне известно: бутылкой. Семьи нет, кормить-заботиться не о ком - зачем тебе, Валька, деньги? Пошли лучше выпьем... Как-то по пьяни налили ему полстакана валидола из пузырьков - он выпил и еле откачали... С тех пор и зовут Валька-Валидол. Мужик он не злой, как-то не сложилось в жизни... Все, кто в города уехали, худо-бедно детей выучили, на ноги поставили, дети работают, женились, замуж повыходили... А что тут в деревне? Ну работал на тракторе, да колхоз развалился... Дорогу пошел строить - опять запил... Так и остался наш Валька деревенским пьяницей, подмогальщиком соседям... "Ты, девка, на него не обижайся, если чего выругается или нагрубит. Он женщин вообще боится, а ты одна, да красивая. Он и влюбился, небось. И что ж ему теперь? Не дурак чай, понимает, что не про него баба... Андрея тваво видел, когда приежал тот… Все ругался у забора, как такую девку да одну оставлять..." Вот так шли и разговаривали...
 Морошки оказалось на Дальнем две пригоршни на троих. Я-таки подвернула ногу в этих жутких сапожищах, а Василиса потеряла свои любимые часы. Валидол прихватил наши пустые ведра и пошел к лодке, а мы кое-как доковыляли до берега и уже молча, отправились в обратный путь.
 Вечером встретились с Василисиной дочкой Ольгой, моей подружкой и договорились назавтра съездить в Кириллов на базар, она за едой, а я за красками. За чаем опять промыли Валидоловы косточки и как-то странно засвербило в сердце: смешной, нелепый, руки-грабли, пьяный и ругачий, а какой-то беззащитный, никому ненужный.
Поехали мы на базар. Обошли все, меня уж подташнивает от этих тряпочных развалов, а Ольга все чего-то ищет... И вдруг... "Ольк, мне вот туда надо! Я сбегаю!" " Только быстро, а то Сашка на машине заждался". Я увидела палатку со спортивными костюмами - Валидол! Вот что мне нужно, чтобы облагодетельствовать человечество в его лице. Костюм примеряла на себя, подсунув под плечи куртку и мысленно прибавив по 15 сантиметров к рукам-ногам. "Сколько стоит?" "600" Ой... А у меня всего 450...и у Ольги нету... Я ж не рассчитывала... Тетка посмотрела на мое расстройство и сказала: "Мужику сваму берешь? Ладно, привезешь в следующую субботу 150, я здесь буду" - и завернула мне черный спортивный костюм с каким-то пауком на спине и молниями штанинах(деньги я передала потом с Ольгой).
 "Это ты кому? - спросила Ольга. - "Да Валидолу, братану твоему..." "Да ты что, рехнулась? Он половины этого костюма не стоит! Ты представляешь, что в деревне скажут?" "Да плевать мне, что скажут. Жалко мне Валидола, никому он не нужен. Пусть он в этом костюме в лес ходит, комары не прокусят и капюшон есть..." "Мы его в этом костюме на тебе и женим - смеялась Ольга. Костюм я Валидолу в тот день не отдала - духу не хватило. Через неделю нам уже уезжать, и я в день отъезда пришла к Василисе с этим костюмом: "Василиса Васильевна, передайте Вальке, просто так, вы ж понимаете..." Она молча взяла, положила на лавку у печки, погладила меня по голове и просто сказала "Передам" и мы заплакали.
 Потом Ольга звонила мне в Москву, просто так, поболтать. И я всякий раз спрашивала о Вальке. Ольга рассказала, что Василиса передала Валидолу костюм... Сначала он не понял, думал, что разыгрывают, а поняв - не взял... Покраснел, как рак вареный, махнул рукой и ушел, даже губы задрожали. Василиса понесла подарок домой и отдала его Валькиной матери, своей снохе, Лизке. "Да ты што... Влюбилась москвичка-то в нашего Валидола..." – приговор обжалованью не подлежал.. Василиса перекрестилась и ответила: "Ты, Лизк, болтай, да меру знай... добрая она, жалостливая, нужон ей твой Валидол, как нашей Найде поводок"...
Наделал шума этот мой подарок, Лизка по всей деревне бегала и показывала обнову, гадая, к чему это такая щедрость. Все только плечами пожимали, но насмешек над Валькой не было, скорее сочувствовали. А он стал носить этот костюм в лес - комары не кусают и капюшоном можно прикрыть голову, удобно.
 Этим летом я была в деревне. Умирают потихоньку наши знакомцы и друзья. Года два назад пропал Генка. Пошли с Валидолом на Новостройку зимой за водкой, Валидол вернулся, себя не помня, а Генка нет. Никто его больше ни живым, ни мертвым не видел. Злые языки говорили, что Валька Генку по пьяни убил и забыл, как, но Василисавсе разговоры пресекла просто: я, говорит, чувствую, что Генка жив. Его скорее всего чеченцы в рабство забрали, напоили и увезли... Как бы там не было, а Генки нет. Через год умер Лев Геннадьевич, Генкин отец. Больной был совсем, как говорили, "кишки еду не варили", пил много, а остался совсем один и затосковал. Так и помер тихо. Потом сразу как-то умерла Юлия Федоровна, от старости, а за ней ушел и Сашка Рыжий, от болезни легких, как брат его. Осталась у них собачка Жужа, беззаветно любившая Сашку и всегда сопровождавшая его везде: на лодке Жужа на корме, в лес - Жужа впереди, везде вместе. Умер Сашка, а Жужа сидит на дороге и не шелохнется. И в дождь сидит и в солнце, ждет хозяина. Забрали ее Сашкины сестры к себе.
 Я приезжала в Деревню впервые за много лет без детей. Выросли, уехали по своим взрослым делам. И - чудеса. Вернулась ко мне беззаботность двадцатилетней давности. Поток гостей поредел. Заходил ко мне только Липат, рассказывал о книжке, которую он вот уже 10 лет пишет, но не дал посмотреть ни строчки, все потом-потом, врал и важничал, и Валька-Валидол. Больше он меня не раздражал, наоборот, я слушала его невнятные разговоры, пыталась вникнуть в суть, но тщетно: не могла его нетрезвая головушка выдумать ничего путного и грустно было невозможно...
Недолго пробыла я в деревне, неделю всего, уезжать, как всегда, не хотелось. Я и уезжаю, не прощаясь обычно - встречаюсь через год, как будто только что из малинника вышла. Если б знать...
 Неделю назад позвонила мне Юлька: "знаешь, Валидол наш умер (он ее двоюродный дядька)... Нашли его на снегу, у дома, лежит вытянувшись, ручки сложены и сапожки рядышком стоят. По версии Василисы пили у кого-то, он умер, а его от греха подальше вынесли и оставили – шел и умер, с кого спрос". Вот так. И нет больше Валидола. Валентина Николаевича. Вальки. Не стало Валидола - не стало
куска деревни. Похоронили Валидола на деревенском кладбище. Не пройдут пионеры, не пролетят самолеты, не будет салюта. Вечно пьяная мать, кошка да собака - вот и вся его семья. А тетки, дядьки двоюродные - все плакали. И я горько плакала.
Эх, Валидол...

P.S. 19 июня 2013 года в нашей деревне умерла мать Валентина, Ася. Я плохо её знала, больше по рассказам близких людей. Одни говорят одно, другие другое... Человек вообще сложен по своей сути. Судить о нём можно только по тому, какой след он оставил в жизни.
А что этот след? "Чемодан похвальных грамот", добрые дела, благополучные дети, огромное состояние - это кому как жилось на этом свете, с собой ничего не взять, а вот оставить - можно.Добрую память, хороших детей. Мы все живём на будущее и уходим в прошлое.
Земля пухом Асе и добрая память.