Отрывки из романа Е. Свинаренко Учитель-психопат Часть третья

Первое апреля
Непохожий сам на себя, бледный, с ошалелыми глазами, Готов медленно вошел в учительскую. Сел на стул и схватил руками голову.
– Не может быть, – шептал он. – Не могу в это поверить. Еще только полчаса назад и все…
Педагоги настороженно посмотрели на него. Кольцова с Ермаковой переглянулись. Дудник нехотя вышел из привычного состояния эйфории. Сафронова притворилась равнодушной. Спросить Готова не решались: вдруг горе у человека.
– Неужели такое возможно? – пустил слезу Готов. – Я никогда раньше не задумывался о…
Завуч не смогла сдержать любопытства:
– Рудольф Вениаминович, все в порядке?
– Нет, не в порядке, – уныло ответил Готов.
Педагоги насторожились.
– Война? – попробовала пошутить Ермакова.
– Хуже, – всхлипнул Готов. – Смирнов умер.
– Типун вам на язык, – фыркнула Сафронова, но любопытства не растеряла, – что вы такое говорите?
– То, – Надежда Ивановна, то, – обвинительно заявил Готов. – Радуйтесь. Король умер, да здравствует король. Принимайте бразды правления. Вы же об этом так мечтали.
– Перестаньте юродствовать. Расскажите лучше, что случилось.
– Вы, Надежда Ивановна, глухая, что ли? Смирнов, говорю, умер. Я зашел к нему, а он ба! Варька, секретарша, голая лежит и кряхтит, а на ней шеф, синий весь. Сорок минут назад живой был, ссали вместе, в туалете, он пердел еще.
– Надо пойти помочь наверно как-то… – растерянно предложил Дудник.
– Ха! Вы чего, Архип Африканыч, кому помогать? Ему уже ничем не поможешь. А если вы об этой проститутке Варьке, то забудьте. Там скорая, менты: и первую медицинскую окажут и юридическую консультацию дадут… Это надо ж… умереть на бабе. Какой пассаж. Моветон.
Все как один преподаватели поднялись и пошли смотреть на мертвого директора. Готов возглавил делегацию.
Директор оказался жив, здоров: сидел в рабочем кабинете. Варя печатала за компьютером. Уборщица мыла полы.
Сафронова вплотную приблизилась к руководителю школы и громко, чтобы все слышали, заявила:
– Владимир Константинович, Готов сказал, что вы умерли.
Директор покосился на учителя истории. Готов запротестовал:
– Нет, нет, Владимир Константинович, я этого не говорил. Врет, Надежда Ивановна, врет. Они сами все придумали. Они сказали: сейчас пойдем и директору на тебя нажалуемся, что ты слухи распускаешь, будто помер Владимир Константинович. Нас, говорят, больше, нам он поверит.
Сафронова нервно рассмеялась:
– У Рудольфа Вениаминовича не все дома. Он же издевается над нами. Владимир Константинович, я требую, примите меры. Или выбирайте: он или я…
– Конечно я, – воскликнул Готов. – Я человек безобидный, карьеры никому не испорчу. А вы, Надежда Ивановна, как дерьмо на глазу, так и норовите импичмент нашему дорогому Владимиру Константиновичу устроить. Не выйдет.
Директор хлопнул по столу ладошкой и, как бывает исключительно в редких случаях, раздраженно сказал:
– Надежда Ивановна, прекратите балаган. Что у вас за привычка без стука врываться. Кто умер?! Где умер?! Ничего не понимаю. Идите все отсюда!.. Идите, работайте!.. Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.
– Ну, знаете, – обиделась Сафронова, – я не потерплю такого обращения. А с вами, товарищ Готов, у меня отдельный разговор будет.
– Всех товарищей еще в тридцать седьмом того, нынче одни граждане, – ликовал Готов.
Завуч со свитой вышла. Директор бросил Готову ключ и тот закрыл дверь.
– Выпьете? – предложил директор.
– Почему бы и нет.
Смирнов поставил на стол бутылку дорогого коньяка и два стакана.
– Брат с севера привез, – похвастался он.
– Откуда? С севера? – иронично усомнился Готов.
– Что вы смеетесь? У брата зарплата, только не падайте, 5 тысяч долларов в месяц. Представляете, в ме ся ц.
Готов сделал попытку дать оправдание иронии:
– Тогда понятно. Я думал, что коньяк на севере делают. А потом была мысль, что на севере Грузии или Армении. Не слыхал, чтобы у ханты-манси коньяк пятизвездочный в погребах завалялся. Не допетрил, что можно купить в…
Смирнов не стал дослушивать, разлил:
– Вздрогнем.
– А за что пьем? – спросил Готов.
– Не знаю.
– Тогда за вас.
– Чего за меня пить-то?
– Не за Сафронову же…
– Коньяк дорогой, и тост должен соответствовать.
– Тогда за праздник.
– Какой праздник?
– За первое апреля хотя бы.

Футбольный матч
Местные болельщики сидели на одной трибуне, десяток приезжих на противоположной. Готов и Лукиных заняли места на верхнем ряду. Лукиных вынул из пакета две бутылки пива, открыл об лавку и передал одну товарищу.
– Спасибо, – сказал Готов и отпил. – Сейчас ты мне расскажи за кого болеть, чтобы местные мне бесплатную пластическую операцию лица не сделали, если перепутаю.
– «Магнит» – это наши, – Лукиных развернул газету и положил на нее вяленую рыбу, «Фаворит» – это гости из соседней области. По-моему, у них никаких шансов.
– Это еще не известно, – вмешался в разговор старичок, сидевший лавкой ниже. – «Фаворит» в этом сезоне ни одного матча не продул. Наши по очкам отстают.
– Тебе чего надо, дед? – злобно спросил Готов. – Пивка на халяву попить? Не получится. Не разделяем мы твою точку зрения. Ты хоть знаешь, кто перед тобой сидит? Нет? Сам Михаил Николаевич Лукиных, эксперт международного класса. Так что сиди и помалкивай.
На трибуне стало шумно. Болельщики кричали, приветствовали «Магнит» и освистывали команду противника. Один из молодых подвыпивших фанатов «Магнита» запустил в небо сигнальную ракету.
На поле команды поприветствовали друг друга. Прозвучал свисток арбитра. Игра началась.
– Все таки я не понимаю футбол, – сказал Готов, – Плохого сказать ничего не могу, просто не понимаю самой сути… Не мой вид спорта. Мне по душе художественная гимнастика, синхронное плавание, спортивная аэробика, фигурное катание – женское одиночное.
– Рудольф, ты не прав, – выплюнул косточку Лукиных. – Футбол - это вещь! Футбол - это целая философия. Без футбола жить неинтересно.
– Спорить не стану. Каждому свое… Только я все думаю, в России проживает 140 миллионов человек. У нас самое лучшее в мире образование и медицинское обслуживание. Самые лучшие специалисты во всех сферах… Но неужели из ста сорока миллионов жителей необъятной нельзя найти одиннадцать таких, чтобы побеждали на чемпионатах мира. Почему Бразилия? Почему Франция? Почему Германия? Почему не Россия?
– Все очень просто, – объяснил Лукиных, – плохо отечественный футбол финансируют. Чиновники деньги себе в карман, а на спорт - шиш.
– А кто его должен финансировать?
– Понятно кто. Государство, спонсоры. Чем богаче у команды спонсор, тем она лучше играет. Почти все наши хорошие футболисты в западные клубы подались, потому что там бабки платят. Не хотят в России играть.
– Но за сборную-то они играют. И я бы сказал неважно.
– От судьи много зависит, – Лукиных поставил пустую бутылку под лавку открыл новую. – На чемпионате в Японии и Корее нашу сборную засудили? Засудили. Они нас считают страной третьего мира, поэтому и заваливают желтыми карточками.
– Мне кажется не поэтому, – не согласился Готов. – Все дело в тренере и в личной заинтересованности каждого игрока. Думаешь, бразильцы так на чемпионатах выкладываются ради денег? Не думаю. Денег у них и так навалом. Ради идеи. Ради своей цели, своей мечты. Россияне пока так не могут. Им лишь бы урвать хоть сколько-нибудь, и пропади оно все пропадом. Разучились за последнее время люди работать. Я бы назвал это – СДДС – синдром дефицита духовных стимулов.
– Объясни тогда такую штуку, – Лукиных залпом выпил полбутылки и продолжил. – Роман Абрамович купил «Челси». А почему именно «Челси»? Почему не российский клуб? Лучше бы он свои миллионы в ЦСКА вложил1. – Ты считаешь Абрамовичу от этого было бы лучше? На кой черт ему сдался этот ЦСКА?
– Погоди, – в поведении Лукиных проступили легкие признаки алкогольного опьянения, – если он живет в России, пусть и тратит миллионы на российский спорт… Какое там свои… народные денежки. По сути дела он их у нас с тобой отобрал. Ты знаешь, какой ему доход Чукотка приносит? Там деньги под ногами валяются. Нефть, газ, алмазы, золото, никель.
Готов ухмыльнулся, вытирая газетой испачканные рыбой руки:
– Я всегда считал, что на Чукотке только чукчи, олени и вечная мерзлота, а под ногами ягель да карликовые березы.
– Ничего ты, Рудольф, в жизни не понимаешь, – покачал головой Лукиных. – Вот когда прижмет…
– Представь, что у тебя десять тысяч долларов. Раз и появились. Свалились с неба. Какую бы ты себе машину купил? Небось, надоел «жигуленок»?
Кроме спорта и рыбалки увлечением Лукиных была автотехника. Он часами мог разговаривать об автомобилях. Рассуждать какая марка лучше, а в какой имеются те или иные недостатки. Он повеселел и мечтательно посмотрел в небо:
– Не знаю, так сходу даже и не скажешь… «Фольксваген», наверное.
– А я бы тебе на это сказал: купил бы лучше «Ладу» или «Москвич», поддержал отечественного производителя или мне отдал. Ведь ни за что так не сделаешь. Не уважаешь потому что российские автомобили. Так же и Абрамович рассуждает, и плевать он на всех хотел. С «Челси» доход можно поиметь нехилый. А с ЦСКА что возьмешь?
– Это другое, – не согласился Лукиных. – Это разные вещи. Зачем ты передергиваешь? Почему ты за этого буржуя вступаешься?
– Я за него не вступаюсь. Была б возможность, первым бы раскулачил, при условии, что жирный кусок себе заграбастаю. Потому что за бесплатно смысла нет. Зависть мне чужда. Я не вшивый коммуняка, не люмпен пролетарий. Стараюсь мыслить объективно, согласно реалиям жизни.
– Объективно, – передразнил Лукиных. – Если живешь в России, все делай для России. Такое мое мнение.
– А как же «Фольксваген»? – подмигнул Готов.
– Это другое.
«Г о о-о л!!!!!», – донеслось с противоположной трибуны. Трибуна хозяев взревела:
– Вне игры!!!
– Судью не мыло!!!
– «Магнит» - чемпион!!!
– Рано радуетесь, козлы!!!
Готов встал на скамейку и изо всех сил заорал:
– Положение вне игры!!! Повесить судью на первом же столбе!!! Вспороть ему брюхо и выпотрошить!!! Раскаленные спицы под ногти!!! Размозжить ему черепушку!!!
Лукиных одернул приятеля:
– Престань, Рудольф, на нас же все смотрят.
С этой минуты Готов активно включился в поддержку своей команды. Он оставил Лукиных, спустился вниз и присоединился к группе молодых фанатов, с которыми впоследствии неистовствовал, пел речевки, пил водку.
К середине второго тайма счет был 6:0 в пользу гостей. После «несправедливого» пенальти трибуна ожила. Поток болельщиков хлынул на поле, сметая все на пути: и игроков обеих команд и судей и милиционеров. Целью толпы были те 10 12 человек из группы поддержки команды «Фаворит». Фанаты «Фаворита» побежали к выходу. Местные болельщики ринулись за гостями.
Дух толпы захлестнул Готова. Он побежал вместе со всеми, споткнулся, упал, снова встал и побежал, крича то, что кричали все: «Бей уродов! Вон они к автобусу побежали! Держи их!»
Выбежав со стадиона, Готов примкнул к толпе, побивающей камнями автобус команды «Фаворит».
Перевернуть автобус не получилось: он оказался слишком большой. Тогда озверевшие болельщики перешли со слона на моську: перевернули, стоящую рядом с автобусом «Волгу». У столба на корточках сидел милиционер и держался за голову, по лицу текла кровь. Лавина людей устремилась в город, разбивая по дороге стекла автомобилей, фары, иногда прокалывая колеса. К ногам Готова упал большой обломок красного кирпича. Учитель подобрал «оружие пролетариата» и швырнул в витрину магазина «Спорттовары». Стекло разлетелось на тысячу маленьких осколков. Завыла сигнализация.
– Омоновцы!!! – раздался вопль.
Собрав в кулак всю волю, Готов изо всех сил постарался успокоиться. Пригибаясь от летящих камней, палок и бутылок, он отбежал в сторону, отряхнулся, причесался, протер очки.
Издалека Готов увидел, как в толпу болельщиков вклинивается отряд ОМОНа и охлаждает пыл, жар и страсти ударами дубинок.
– Вы оттуда? – напугал подошедший сзади милиционер, почему-то не посчитавший нужным лезть в пекло футбольного беспредела.
Готов аж вздрогнул:
– Как вы меня напугали… Нет, что вы? Как можно? В эту мясорубку меня сникерсом не заманишь. Прошу простить, мне пора.
Готов торопливо перешел через улицу и, наблюдая происходящие события, стал держаться кучки зевак.
Толпа фанатов постепенно рассасывалась. На самых пьяных и буйных любителей спорта омоновцы надевали наручники и заталкивали в милицейские УАЗики.
Готову стало грустно от того, что все закончилось, от того, что в понедельник опять на работу, от того, что настоящая жизнь проходит мимо.
Из-за фингалов под глазами Лукиных пришлось две недели ходить на работу в солнцезащитных очках.

Конкурс чтецов
– Пятый дэ, тишина в классе, – успокаивал Готов подопечных. – Пащенко, чего варежку раззявил?! Заткнись быстро.
Класс постепенно стих. Ученики мысленно пребывали вне школы, ведь прошло шесть уроков, но этот глупый Рудольф Вениаминович заставляет задерживаться для внеклассной работы.
Двое мальчишек неожиданно заржали, прервав тишину. Готов нехотя подошел к ним.
– В чем дело? Смешинка в рот попала или другое?
Мальчики еле сдерживались от смеха. Учитель принял комичную позу:
– Ой, как смешно, ха ха ха. Давайте вместе посмеемся.
Первым прорвало мальчика с оттопыренными ушами, второй подхватил. Из уст детей полился звонкий смех. Учитель стал серьезней:
– Колегов, я еще понимаю уши ржут, а ты зачем неприятности себе на жопу ищешь? Пастухов, тебе летчиком надо работать. Ты, ухоплан, тонны керосина можешь государству сэкономить. Да. Пару снарядов в руки, хлоп хлоп ушами и полетел в тыл врага.
Пастухов обиделся и покраснел. Класс не понял тонкого юмора учителя и молчал. Готов вернулся на место.
– Пришло постановление, – учитель взял листок с откопированным текстом. – В нашей школе состоится конкурс чтецов, посвященный дню рождения А. С. Пушкина. Трое из вас будут участвовать. Добавлю от себя: глубоко не понятно, причем тут день рождения Пушкина, оно, как я знаю, в начале июня, а не в конце апреля. Второе. До меня никак не доходит, почему все городские мероприятия проходят в нашем актовом зале? У нас что, медом намазано? Или не медом?
Готов прошелся по классу, в руках он держал несколько бумажных листов.
– Соколова! Ты! Будешь читать. Будешь, я сказал… вот это возьми. Уши! Пастухов, не притворяйся, что не понял, бери… И Иванова… да, бери ты… как маленькая, ей Богу. Будем участвовать и обязательно победим. Трое читают, остальные «группа поддержки»: улюлюкать и аплодировать.
– А чьи это стихи? – глядя в листок, спросила Соколова.
Учитель проигнорировал.
– Читать с выражением. Без запинки. Без сучка и задоринки, то есть не так как юморист Задорнов… И выучить наизусть. Выучить наизусть - это значит… э э э… выучить наизусть. Выходите, называете автора, название и так с чувством, с толком, с расстановкой читаете.
– А кто автор? – не унималась Соколова.
Готов угрожающе посмотрел на нее.
– Чьи это стихи? – по инерции спросила девочка.
– Мои и и, – скорчив рожу, съехидничал Готов.
Послышались редкие, негромкие смешки. Учитель заметно нервничал:
– Совершенно не обязательно выступать с Пушкиным, Лермонтовым, Блоком в условиях конкурса ничего об этом не сказано. А участники, обязательно, не Агнию Барто, так Ахматову точно. Банально. Мы пойдем другим путем. Луч света в темном царстве. На дне, в конце-то концов.
Условия конкурса именно гласили: «чтение пушкинских стихов», но Готов знал, что не сформировавшееся мышление пятиклассников не будет противиться воле учителя, даже если узнает правду.
Листки со стихами пошли по классу. Кто-то хихикал, кто-то говорил, что «прикольно». Равнодушных и недовольных не оказалось. Готов горделиво расправил плечи.

За день до конкурса Готов велел троим чтецам после уроков заглянуть к нему в кабинет для «генеральной репетиции и напутственных слов». Соколова, Иванова и Пастухов робко постучались в дверь кабинета истории и, не дождавшись приглашения, вошли:
– Мы пришли.
Готов оторвался от чтения «Спид инфо»:
– Не слепой, вижу, присаживайтесь.
Школьники сели. Готов встал и прошелся вдоль доски:
– Сегодня вы должны лечь пораньше. Завтра перед выходом съесть шоколад, улучшает память. Бороться с волнением не стоит, просто расслабьтесь и сконцентрируйтесь на тексте. Побольше эмоций и жестикуляции: жюри это любит. Повторим. Соколова, ты первая.
Соколова прочла стихотворение Готова.
– Весьма, весьма, – задумчиво сказал учитель, – но только знаешь, не строй из себя затраханную девственицу. Тебе это не идет. Будь естественней, мол, эй вы, непорочным зачатием здесь и не пахнет. Поняла? Вижу, что не поняла. Ладно. Иванова, ты.
После прочтения пухловатое лицо Ивановой засияло в беспричинной радости.
– Не верю! – резко отметил учитель. Лицо Ивановой стало чуть грустнее – Не верю ни единому слову! Почему так монотонно?! Ты не Иосиф Бродский. Ему можно, он гений, а ты бездарность, яйца выделанного не стоишь. Пень колода. Выразительней… интонационней. И клешнями пошибче размахивай. Ты на сцене не про дядю Степу и не про краденное солнце читаешь, а шедевр, памятник русской литературы. Дома проработай, завтра повторим.
Выслушав, Иванова жалобно попросила Готова:
– Рудольф Вениаминович, можно я пойду? Мне очень надо.
– Куда?
– Мама должна прийти, а у нее ключей нет.
Готов перекосил лицо:
– Че ты мне мозг паришь, Иванова? Какой ключ? Какая мама?
– Она ключ потеряла…
– Да что ты говоришь. Нынче на каждом шагу каждая вторая собака тебе ключ за десять рублей сделает. И мама твоя не переломится, если лишних пять минут у подъезда поторчит, не январь месяц. Лучше придумать ничего не могла?
– Правда, – давящим на жалость голосом сказала Иванова.
– Дуру включила и вчиняет. Так и сказала бы: Рудольф Вениаминович, отпустите меня пожалуйста, меня у школы ждет мальчик и мне не терпится… жду не дождусь, когда он меня в подъезде зажмет. Позор, Иванова. Я в твои годы даже не знал, что у мальчиков и девочек половые органы различаются, а ты так ведешь себя. Не стыдно? Иди, что с тобой сделаешь? Завтра принеси фотографию, будем стенгазету обновлять.
Готов указал пальцем на стенгазету «Позор». Радостная Иванова выбежала, готовская демагогия пролетела мимо детских ушей.
– Уши, – обратился к ушастому Пастухову учитель. – Вот обиделся опять. Пошутил я. Что, шуток не понимаешь? Начинай.
Прочитав половину стихотворения, Пастухов засмеялся, Готов тоже:
– Андрей, я понимаю, что смешно, но надо же закончить, давай все сначала.
Второй раз школьник прочитал без запинки. Сильно жестикулировал и яростно взвизгивал после каждого четверостишия.
– Вот это я понимаю, – восхищенно вскрикнул Готов, – моя школа. Молодец, возьми с полки огурец, засранец.
Пастухов, довольный тем, что его похвалили, льстиво предложил:
– Я еще раз могу.
– Хорошо, я знаю, что можешь. Мыслишь логично. Молодцом я тебя назвал, а за молодцом, по всей видимости, следуют кренделя небесные? Вот только, паренек, на этот раз ты просчитался. Еще раз читать не будешь… а Соколова будет, заскучала гляжу, красавица непрописанная. Давай, Соколова, жги.

В актовом зале было многолюдно. У сцены расставили столы для жюри. На столах стояли полторашки с минеральной водой и пластиковые стаканчики. Первые ряды заняли педагоги из всех трех школ города. Вокруг мэра сели представители ГорОНО, вальяжно разговаривали меж собой. Два старшеклассника устанавливали микрофон и суетились возле музыкального центра, который через усилитель подключили к колонкам. Остальное пространство актового зала заполнили дети, многие из которых были вынуждены прийти на мероприятие против воли, благодаря инициативе проявленной блюстителями посещаемости: классными руководителями.
Готов взглядом отыскал сослуживцев, подошел и сел на свободное место, между информатиком Носенко и завучем Сафроновой.
Свистнул микрофон. Жюри в составе трех директоров школ, заместителя начальника ГорОНО и гендиректора местного молокозавода расселись по местам. Директоры школ поспешно налили себе халявную минералку.
На сцену вышла очень худая молодая женщина. Готов ее не знал. Она объявила о начале конкурса, представила жюри. Гендиректор молокозавода оказался спонсором праздника поэзии.
Готов, смеясь, обратился к завучу:
– Во дает, дистрофанка. Неужели, Надежда Ивановна, для того, чтобы собрать в актовом зале народ, заставить детей читать Пушкина, нужен спонсор? Мне кажется это перебор. Или этот гендиректор потратился на три бутылки так, что непременно должен сидеть в жюри. Знаток поэзии, мать его… эстет с раной…
– Призы, – отмахнулась Сафронова.
– А а а а, – улыбаясь, протянул Готов.
Конферансье пригласила на сцену первого участника:
– На сцену приглашается Козлова Маша, школа номер один, пятый дэ класс.
Вышла маленькая девочка. Ей опустили микрофон, знаком показали «можно начинать», и из динамиков раздался звонкий детский голос:
– Александр Сергеевич Пушкин. Анчар.
Девочка закончила, зал зааплодировал. Готов привлек внимание соседей:
– О, смотрите, антиаплодисменты.
Учитель сомкнул ладони и резко, беззвучно развел в стороны.
– Смотрите, – еще несколько раз повторил это движение Готов.
Сафронова отвернулась, а Игорь улыбнулся и спросил:
– А как сделать антикрик?
Готов пожал плечами.
Пушкинские чтения затянулись. Многочисленным конкурсантам хлопали более вяло, жюри выпило всю минералку, мэр устало протирал платком лысину.
Худая ведущая объявила:
– Соколова Наташа пятый класс дэ, школа номер три.
Готов оживился:
– Мои, мои, Надежда Ивановна, я их лично подготовил. Вот, бе е е…
Соколова размеренно сказала в микрофон:
– Рудольф Вениаминович Готов, «Чебурек».
Сафронова и Носенко удивленно посмотрели на учителя истории. Готов ликовал. Соколова продолжала:

Я голоден был, и желудок мой гнуло.
Купил чебурек на вокзале сдуру.
Я упивался вкусом и сладостью,
Не зная, какой всё окажется гадостью.

Поезда гудели и птички чирикали.
Иностранцы базлали не русскими спиками.
Полчебурека скушано было,
Созерцали туристы жующее рыло.

Раскусить не могу вдруг, дернулось веко.
Смотрю, средний палец от человека.
Перекосило лицо: «Твою мать».
Я наклонился и начал блевать.

Зал захохотал до слез. Ведущая, смеясь, подошла к микрофону:
– Это, конечно, не совсем Пушкин. Я думаю, выступление пройдет вне конкурса. Следующий участник Иванова Лидия, школа номер три, пятый дэ класс.
Иванова с пафосом вскинула руку:
– Рудольф Вениаминович Готов. «Фибры души».
Зрители, ожидающе, притихли.

Слышу, орут, на верху где-то,
Падают на пол карандаши.
Так вот скажу вам, конкретно всё это,
Оскорбляет фибры моей души.

Фибры души оскорбляет чайник,
Свистящий в неподходящий момент.
Корёжит всего, когда в матюкальник,
Скучно и нудно бормочет мент.

Шепоток за спиной раздражает очень,
Но выводы делать ты не спеши.
Людей я люблю, но они тоже впрочем,
Оскорбляют фибры моей души.

Опять шквал аплодисментов и общий смех.
Зам начальника ГорОНО пристально вгляделась в первые ряды, в надежде отыскать виновника, с Готовым она знакома не была. Учитель веселился.
– Правда, твои стихи? – спросил у него Носенко.
– А ты как думал?
– Прикольно, а почему сам не выступаешь?
– Не допускают. Провинциальная цензура это знаешь, брат…
В разговор вмешалась завуч:
– Рудольф Вениаминович, вас ждет серьезный разговор в кабинете директора.
– А с чего вы взяли, что директор меня пригласит к себе? – нахально спросил Готов. – Понимаю, конечно, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, но вы пока не директор. Придется довольствоваться учительской.
Сафронова уставилась на него. Готов закатил глаза и открыл рот.
Следующим выступал Пастухов Андрей с готовским «Я - рыцарь джедай».

Кино поглядели, а что, в самом деле?
Я тоже такой же рыцарь джедай.
И меч световой в кармане балахона,
Других причиндалов, с плохими воюю.

Есть два другана: Хан Соло, Чубака.
У них звездолет с сортиром и баней.
Жить можно в гиперпространстве безбрежном,
Когда в гости к Йоде летим на болото.

А если Империя круто наедет,
На защитъ галактики встану я первым.
Телепатну, и приедет Обиван.
Нормальный мужик, не дурак тоже выпить.

Дарт Вейдер, батяня Скайуокера Люка,
(с которым ходили мы в летную школу),
Вообще оборзел - притесняет повстанцев.
Темнилы еще те, которые так-то.

А Лею принцессу еж-ль кто-то обидит,
Не посмотрю, гуманоид иль дроид.
Мечом световым шибану как по рылу,
Руками порву, суку, как промокашку.

Реакция была адекватна прочитанному.
Конкурсная часть закончилась. Члены жюри удалились для совещания.
За время недолгого отсутствия жюри выступили юные дарования из музыкальной школы и танцевальная пара из школьной секции бальных танцев. Старшеклассник, который регулировал высоту микрофона во время концерта, спел под гитару митяевскую «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».
Члены жюри вернулись с совещания и поднялись на сцену. Все конкурсанты тоже вышли. Звучали речи. Раздавались дипломы и грамоты.
Первое место заняла восьмиклассница из второй школы, за что получила фотоаппарат. Пятиклассник из первой, который между прочим, сильно картавил – фотоальбом. Третье место присудили Саше Калабиной из 9-го «А» школы №3 за отрывок из поэмы «Руслан и Людмила», ей подарили набор гелевых ручек разного цвета.
– Пролетели мои ребятки, – досадливо сказал Готов. – Все куплено. Все заранее было распределено.

На рыбалке
Рано утром директор, преподаватель физкультуры и преподаватель истории выехали за город.
– Вот бы поймать золотую рыбку и загадать три желания, – развалился на заднем сидении автомобиля физрука Готов.
– А почему только три? – спросил Лукиных.
– Таково условие, – загадочно ответил Готов. – Золотая рыбка может исполнить только три желания.
– У Пушкина больше было, – возразил Смирнов.
– Забавно, – усмехнулся Готов. – Почему все считают Пушкина непререкаемым авторитетом. Поэт от фонаря или спьяну что-нибудь ляпнет, а лет через сто это в учебниках. Необъективный подход… Как говорил один мой знакомый, монтажник третьего разряда: « Не верь тому, что пишут – все вранье».
– И что бы ты загадал? – сворачивая с шоссе на грунтовую дорогу, спросил Лукиных.
– Сложно сказать, – зевнул Готов. – В первую очередь, конечно евроремонт в нашей школе. Оборудованные по последнему слову техники классы, современные тренажеры, бассейн на пятьдесят метров, крытый стадион. Второе желание: новые учебники, методическая литература, огромная библиотека из книг отечественных и зарубежных авторов. А заключительное желание - повысить зарплату учителям… в три раза увеличить. Я все правильно сказал, Владимир Константинович?
– Верно, – согласился Смирнов.
Лукиных остановил автомобиль у небольшого живописного озера.
– Как здесь красиво, – пропел Готов. – Вот бы сейчас провести здесь наземные ядерные испытания.
– С какой целью? – удивился Смирнов.
– Просто так, – ответил Готов. – А водичка-то холодная, покупаться не получится. Комары уже начинают заё.
– Это с утра только, днем улетят, – просветил Лукиных.
Рыбаки разложили на брезенте водку и закуску. Лукиных надул лодку и достал из багажника рыболовные снасти.
– Рудольф, ты с лодки хочешь или с берега? – спросил Лукиных, перегрызая леску.
– С берега, – посмотрев на брезент со спиртным, ответил Готов.
– Тогда бери вот этот спиннинг.
Смирнов открыл бутылку:
– Садитесь, выпьем за удачный клев. Миша…
– Э э э, нет. Я пас, – запротестовал Лукиных. – За рулем.
– Одну-то можно. К вечеру все выветрится.
– Нет, нет, нет. Даже не уговаривайте.
– Ну, как знаешь.
– А я не премину воспользоваться, – подсел к Смирнову Готов.
Выпили. Закусили солеными огурцами и хлебом с колбасой. Повторили. После третьей директор скомандовал:
– Рыбачить!
– Так точно-с, – козырнул Готов.
Смирнов и Лукиных сели в лодку и отплыли на середину озера.
Готов ходил со спиннингом вдоль берега, любуясь красотами. Солнце медленно поднималось над горизонтом. Было немного прохладно. Возле самого берега пронесся косяк мальков. В нескольких метрах по водной глади шлепнула хвостом более крупная рыба. Утка с маленькими утятами плавала вдалеке. Над озером, высоко в небе, кружили два коршуна. Природа почти полностью проснулась от зимней спячки. Радуясь этому обстоятельству, жужжали комары, садясь на лицо и залезая в уши. Готов отмахивался березовой веточкой и награждал каждого укусившего комара матерным эпитетом.
Он несколько раз закидывал блесну. Ничего не поймав, закидывал вновь. Пробовал «прикормить» рыбу кусочками хлеба.
После часа мытарств и отсутствия результата Готов убрал спиннинг в багажник, сел за руль автомобиля и порулил, издавая звуки болида Формулы 1. Еще немного побродил по берегу, а, когда надоело, развалился на брезенте и стал глушить водку.
Когда приплыли Смирнов с Лукиных, Готов лежал, глядя в небо, с травинкой во рту.
– Поймали?! – вскочил Готов, завидев коллег.
– Есть маленько, – похвастался Лукиных, демонстрируя садок с карпами. – А у тебя что?
– А я не поймал, – опустил голову Готов. – Зато уже полбутылки выпил.
– Хорошо, – сказал Смирнов. – Сейчас ушицы сварим. Пойдемте, Рудольф Вениаминович, за дровами. Пока вода закипает, мы с Михаилом хотим еще заплыв сделать.
Нарубили дров. Лукиных воткнул по бокам костровища две металлические стойки, загнутые на концах в виде колец. В кольца он продел отрезок арматуры, а на нее повесил котелок с крючком.
Уха получилась очень вкусной. Поев, Лукиных стал рыбачить с берега, а Готов со Смирновым допивать вторую бутылку.
– Владим Константинч, я ведь нормальный учитель? – икая, спросил Готов. – Скажите, что нормальный.
– Норма… нормальный, – ответил Смирнов и засунул в рот колбасу.
– И вы классный директор, – глубоко вдохнул Готов, – а Сафронова - стерва.
– Стерва, – согласился Смирнов, жуя, – еще какая стерва.
– Выпьем, Владимир Константинович, за то, что Сафронова - стерва.
Готов неуклюже налил остатки водки в железные кружки. Залпом выпил и совершил попытку подняться, но, потеряв равновесие, завалился на брезент и опрокинул на себя тарелку с недоеденной ухой:
– Ой, какой я неловкий. Цепануло не по детски. Купаться хочу.
– Вода холодная, Рудольф Вениаминович, – предостерег Смирнов. – Заболеете.
Готов махнул рукой, кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к берегу. Там он спустил лодку на воду, запрыгнул и поплыл, гребя маленькими деревянными веслами.
С середины озера он помахал стоящему на берегу Лукиных. Физрук ответил ему тем же жестом.
Солнце встало в зените и сильно пекло. Готова разморило, и, улегшись на дне резиновой лодки, учитель уснул.
Готов обнаружил себя лежащим в гробу. Руки были сложены на груди и держали восковую свечу. Он лежал в своей квартире. Вокруг гроба стояли соседи, коллеги, некоторые ученики. Подошли родители, покачали головой и отошли. Готов видел, как коллеги шарятся в его вещах, доставая самое сокровенное. Один школьник сказал другому: «Вот и хорошо, что он сдох. Я его коллекцию прихватизировал». Готов попробовал крикнуть, но не смог произнести и звука, хотел встать, но тело не слушалось. Тут он вспомнил, что читал в газете о летаргическом сне: пульс не прощупывается, зрачки узкие; некоторых людей так и хоронили, а, когда производили эксгумацию, они были перевернутыми.
Бабки в черных платках, стоящие возле гроба, причитали: «Как живой, как живой…»
Преподаватели-мужчины на длинных вафельных полотенцах понесли гроб с телом Рудольфа Вениаминовича ногами вперед из подъезда во двор. Бабульки плакали и дарили всем присутствующим носовые платки. Закапал теплый летний дождик. Кто-то сказал: «Природа плачет, видать, хороший человек помер».
Гроб погрузили в крытый грузовик с надписью на тенте «Люди». Готов совершил еще попытку заявить о себе, и вновь никто не услышал. Он поднатужился и изо всех сил выдавил:
– Константиныч… я…
Директор печально посмотрел на Готова и сказал:
– Спи спокойно, дорогой товарищ.
Тронулись. Преподаватель трудов бросал из кузова на дорогу еловые ветки. Сзади шел желтый ПАЗик с провожающими.
Грузовик остановился. Гроб стали доставать. Готов увидел широко раскинувшееся кладбище и свежевырытую могилу. Он все еще верил, что ситуация каким-то чудесным образом разрешится: что вдруг это действие парализующего препарата? А вдруг кто-то намерено хочет его убить? Убрать со сцены?
Гроб поставили рядом с ямой. Директор пустил слезу. Аспирантка Кольцова всхлипывала. Значит, я ей не безразличен, подумал Готов, тьфу ты, рассуждаю как в «мыльной опере».
Прощальная речь директора была немногословна. Гроб закрыли крышкой и стали заколачивать.
Учитель обнаружил, что может немного шевелиться и принялся стучать по крышке изнутри, но движения были скованными и сильного удара не получалось. Сквозь щели между досками крышки гроба просвечивало солнце через красную материю. Готов почувствовал, как его опускают в могилу, и беззвучно взвыл. Щели между досками все еще просвечивали. Посыпалась земля, просветы затянулись. В гробу стало темно.
Готов проснулся в холодном поту и услышал крики товарищей, которые звали его. Минута ему потребовалась, чтобы определить, откуда кричат. Еще минута потребовалась, чтобы разглядеть. В глазах двоилось.
Учитель стал искать весла. Одно лежало в лодке, другое плавало неподалеку. Готов попытался дотянуться до него рукой (воспользоваться другим веслом он не сообразил). Лодка накренилась и перевернулась, накрыв горе рыбака.
Оказавшийся в воде Готов холода не почувствовал, сказывалось либо опьянение, либо шок. Страха сперва тоже не ощутил. Не ощутил, пока не вспомнил, что не умеет плавать. И тогда его охватили страх, ужас, Фобос и Деймос вместе взятые. Готов колотил руками по воде и орал, что есть мочи. Вода попадала в рот.
В мгновение ока перед глазами промелькнула вся жизнь. Участь героя, роль которого играл Леонардо Ди Каприо в фильме «Титаник», не казалась в данный момент уместной.
– Я не… не… не умею плавать! – заорал Готов. – Помогите! Не оставляйте меня! Я всем сказал, что еду с вами на рыбалку! Вам не скрыть! Спасите, тону…
Силы были на исходе. Барахтаясь, Готов вспомнил о сне, что увидел в лодке и было смирился с мыслью о бесславном конце, как сильные руки Лукиных подхватили учителя истории и помогли выбраться на берег.
На берегу Готов долго не мог прийти в себя. Зубы стучали от холода. С одежды стекала вода. Лукиных помог коллеге раздеться и залил в рот полную кружку водки.
– Напугал ты нас, Рудольф, – сказал физрук, раскладывая мокрую одежду на капоте автомобиля.
– С с сам и с с с пугался, – дрожал Готов.
– Садись к костру поближе. Налить еще? А то ты весь синий. Не дай бог воспаление легких схватишь. Эт те, брат, не шутки.
– Шутки мишутки. Да, пожалуйста, налей, – сказал Готов. – А где шеф?
– Вот же он, – подавая кружку, кивком показал Лукиных.
Пьяный Смирнов сидел в салоне автомобиля и разговаривал сам с собой.
– Я эту рыбалку на всю жизнь запомню, – буркнул Готов.
– Наверняка, – складывая снасти, сказал Лукиных. – Но порыбачили удачно. Завтра закопчу. Приходи ко мне как-нибудь… пивка попьем с рыбкой. У у у, шеф то наш совсем раскис. Константиныч, ты в порядке?! Похоже, в полном. Сейчас еще немного подсохнет и двинем.
Приехав в город, рыбаки в первую очередь завезли домой Смирнова. Передали жене из рук в руки. Директор бормотал невнятные обрывки фраз, а жена несильно хлопала его по спине. Затем Лукиных довез до дома Готова.
Вылезая из машины, Готов на секунду замер и сказал:
– Спасибо тебе, Миша, за то, что ты мне жизнь спас.
– Не за что, – засмеялся Лукиных. – Будь здоров. Учись плавать.
Готов смотрел вслед удаляющемуся автомобилю и улыбался. Почему-то сейчас он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Вручение аттестатов
Лучи июньского солнца пробивались сквозь молодую листву тополей в окна спортзала. За столом, покрытым красной материей, восседали директор и завуч. На столе лежали две стопки раскрытых аттестатов, графин с водой и стаканы. По периметру зала стояли школьники, педагоги, родители с цветами. По центру в две шеренги построились выпускники девятых и одиннадцатых классов.
Директор поздравил выпускников с окончанием школы, передал микрофон завучу, и та по одному вызывала девятиклассников, вручала аттестаты, взамен принимая цветы.
Когда настала очередь одиннадцатых классов, Готов протиснулся через толпу наблюдателей и прошел к столу комиссии по вручению аттестатов. Выхватив микрофон из рук Сафроновой, он сказал:
– Дорогие выпускники. Пользуясь случаем, от лица преподавателей нашей школы, хочу сердечно поздравить вас с этим знаменательным днем. Перед вами открывается длинная дорога под названием жизнь. И счастлив тот, кто пойдет именно по этой дороге, а не свернет на скользкую тропинку. Кого-то ждут просторные аудитории университетов, кого-то армия, кого-то зона, а кого-то влачение нищенского существования. Да-да, не удивляйтесь. Мир несовершенен. Не всем уготовано место под солнцем.
От злости лицо Сафроновой покрылось пятнами. Прикрыв рот ладонью, она в полголоса попыталась образумить Готова:
– Рудольф Вениаминович, что вы делаете? Отдайте микрофон! Не мешайте проводить мероприятие…
– И я очень надеюсь, – не обращал внимания Готов, – что бы ни случилось, что бы ни произошло в вашей жизни… вы всегда будете вспоминать нашу школу, своих товарищей и учителей. А теперь позвольте мне вручить вам корочки.
Готов и Сафронова одновременно вцепились в стопку с аттестатами. Борьба сопровождалась взаимными улыбками и еле слышным диалогом.
– Отдайте и отойдите, – цедила Сафронова.
– С каких это? – отвечал Готов. – Почему я не могу вручить? Я тоже хочу. Чем вы лучше меня?
– Я завуч…
– А я учитель истории, и вы мне не начальник. Я подчиняюсь непосредственно директору. Владимир Константинович, скажите ей. Чего она?
– Пусть вручает, – махнул рукой Смирнов. – Вы ведь не маленькая, Надежда Ивановна. Драку еще здесь устройте.
Сафронова отпустила стопку. Готов незаметно для окружающих показал ей средний палец, потерев им глаз:
– Так-то лучше.
Завуч обиженно отвернулась.
– Козлов, выходи получать, – низким голосом сказал Готов. Выпускник подошел. Учитель пожал ему руку. – В добрый путь, Козлов. Постарайся в будущем не соответствовать своей фамилии. Плетнева! Ух-ты красавица, обалдеть. Бери аттестат. И не дай Бог увижу тебя в каком-нибудь элитном московском борделе.
Присутствующие засмеялись. Готов, стараясь удержать в руках аттестаты и микрофон, аплодировал сам себе.
– Спасибо, большое спасибо. Василько! Забирай свои троечные корочки и заканчивай с подглядыванием в женские раздевалки. До добра не доведет. Туртыгин! Ну что, блондин? Купи черную краску для волос. Рыжий цвет тебе не к лицу. Варанкина! Поменьше кушай мучного. Объяснять почему, я думаю, никому не стоит? Пащенко! Мой бессовестный друг Пащенко. А ведь он один из тех, кто бухал осенью на турслете.
Лицо учителя стало бледным. Аттестаты выпали из рук. Готов опустился на одно колено, держась за левую сторону груди и через силу, захрипел в микрофон:
– Сердце… сердце… больно… там… там таблетки… класс…
Зажмурившись, он вскрикнул и повалился на пол. Все бросились к историку. Воздух в зале колебался от бесчисленного множества советов:
– Расстегните ему ворот…
– Проверьте пульс…
– Кто умеет делать искусственное дыхание?..
–…не прямой массаж сердца…
– Это приступ, возможно инфаркт…
– Звоните в ско о рую.
Как по команде несколько человек достали сотовые телефоны. Обступившие Готова люди, топтали неврученные аттестаты, Сафронова на четвереньках ползала между ног, пытаясь собрать:
– Можно поаккуратнее? Неужели не видите, куда ступаете?
Директор залпом выпил стакан с водой и высморкался в носовой платок. «Скорая помощь» приехала быстро. Два молодых человека в зеленых халатах погрузили Готова на носилки, отнесли в старый РАФик, включили мигалки и умчались прочь.
Лежа в карете «скорой помощи», Готов услышал разговор двух медиков: – Что с ним? – спросил один.
– Откуда я знаю? – ответили ему. – Сказали: за сердце схватился. Приступ, наверно.
– Ты же врач.
– Не врач, а фельдшер. И вообще я только второй день по специальности работаю. Чего пристал?
– Теория без практики суха, практика без теории мертва. Да не бойся ты, чай не далеко ехать. Сдадим, пусть там сами разбираются. Пульс есть, зрачки реагируют – живой, значит.
РАФик остановился. Двери открылись. Готов вскочил с носилок и, растолкав ошарашенных санитаров, выскочил из машины.
Учитель, не останавливаясь пробежал до своего дома три квартала. У подъезда он сел на лавочку отдышаться.
– От кого бежишь-то, – спросили бабушки, сидевшие тут же.
– От ментов, бабули, от ментов, – сбивчиво ответил Готов.
– Натворил чего?
– Да, нет, так по мелочи. Мужика зарезал.
Бабушки переглянулись и заохали:
– Ой, да ты что, милой? Разве можно так? Поймают ведь… иди в милицию… иди милой.
Слезы потекли из глаз учителя. Готов встал и закричал рыдая:
– А чё, он первый начал. Я ему сказал: не трогай, а он все равно потрогал, а потом обзываться начал. Если такой умный пусть сам бы и шел тогда. И не фиг было меня стукать. Я не люблю, когда стукаются. Не умеешь, не пей. Я когда пью… я никого не учу жить. Мне плевать на его стаж. Нечего мне в рожу трудовой книжкой тыкать, а то я так тыкну, что проткнешься и больше не зашьешься. Поня а а а л!
Не на шутку испугавшиеся бабушки молчали. Готов вытер рукавом слезы и побрел домой.
Приняв душ, он сделал себе кофе и улегся с чашкой перед телевизором, по первому каналу показывали диснеевские мультики.
Вечером приходил участковый с еще одним милиционером в штатском. Они расспрашивали про какое-то убийство. Готов и забыл о сегодняшнем разговоре с пожилыми соседками, а когда вспомнил, отвечал кратко: «да», «нет», «не знаю», «впервые слышу», «бред какой-то».

Отъезд
Закончился учебный год. Начались каникулы. Готов решил провести отпуск в гостях у родителей.
Глядя на вокзал сквозь окно тронувшейся электрички, он думал: «Боже мой, как быстро пролетел год. А как много сделано. Результаты, показатели. Я люблю школу. Люблю своих коллег, учеников. И они меня любят. И город замечательный. Меня здесь все уважают. Как здорово, что у меня такая прекрасная профессия. Я лучший! Я профессионал! Я гений! Учитель – это звучит гордо!»
Готов вытер платком со щеки слезу, высморкался. Внезапно он вскочил с места и заметался по вагону с криками:
– А-а-а-а!!! Твою же мать!!! Вещи забыл!!! Остановите поезд, с-с-суки!!! Козлы хреновы!!! Вещи забыл!!!