Истеричка

Когда будешь читать эти строки я, наверное, буду в реанимации.

Мой психолог всё узнал. Она знала, о чем я просил своего друга. Она знает зачем
он пришел ко мне в гости сегодня. У меня на телефоне семь пропущенных вызовов от нее.
Она волнуется за меня. Но я не верю ей. Думаю, что она захочет помешать, думаю вызовет врачей.
 
Пока есть время, я хочу тебе немного рассказать.
Знаешь, я никогда не был так близок к бездне. Я никогда не мог так надолго отпускать свои чувства на свободу. Я чувствую саморазрушение.
Иногда мне кажется, что я истеричка
Как долго яд будет сливаться с кровью? Хотя неизвестно, сколько крови во мне осталось.
Еще позавчера она, стекая с моих запястий, наполняла ванну. Я изучал химию, сорбенты,
красители, растворы. Кровь окрасила воду в безупречно красный.
Таким же красным было ее платье в тот день. Помню, портфель отлетел в сторону.
Это очень хорошо, т.к. ее дневник сохранился. Так проще опознать, он подписан ее рукой.
Когда же яд подействует? Странно мне обещали, что все будет проще. Тогда продолжу.
Стараюсь занять себя на это время. Печатаю тебе, хотя уже тяжело, глаза плохо видят,
я путаю буквы и слова, мне кажется, пальцы похолодели. Как в тот день, когда я
лепил из снега твое подобие.
Вчера я играл. Я представил себя разведчиком-смертником. Я был обречен.
Я полз по рельсам, прятался, сливался с землей, но машинист меня заметил.
Скрип тормозов, мне было так больно его слышать. Это было гораздо тяжелее,
нежели если бы поезд продолжил свой путь. Тормоза...Эти тормоза.
Сколько раз они уже отказывали. Они отказали и в тот день, когда погибла моя
школьная любовь, моя первая детская любовь.
Тогда поезд не остановился. Потом что-то написали в газетах. Потом было расследование.
Даже кажется, нашли виновных. Но голову тяжело было пришить к туловищу. Хотя грудную клетку удалось собрать, но все равно это было больше похоже на тряпичную куклу.
А у нее были зеленые глаза, но на солнце они казались голубыми.
Я не помню, какой помадой она пользовалась. Губки блестели.
Крышку не открывали.
Мои пальцы коричневого цвета, под ногтями ржавчина.
Воспоминания путаются, кажется действует.
Ах да, я же царапал рельсы. Я хотел заглушить скрип тормозов, я не мог его слышать.
Это было приговором к жизни.
Я не могу продолжать саморазрушение. Это съедает меня изнутри. Оно рвется наружу.
Я не могу изменить ничего. Я ходил к врачам, я обследовался. Они ничего не нашли, впрочем, я знал результат заранее. Но оно там, оно разрывает меня.
Я не знаю что это. Мне страшно по ночам, оно стучит, оно стучит, этот звук меня пугает.
Руки пахнут железом. Это плохо, я не переношу этот запах, после того, как в 12 лет прилип на морозе к ограде. Странный был день. Стояли морозы, но в воздухе продолжал летать запах свежеокрашенных памятников. Я простоял, наверное, часа три, пока родители не спохватились меня. Они никогда не были особо заботливыми, вообще никто не заботился обо мне.
Я просто молча ждал. Все фотографии молчали, и я тоже не нарушал тишины.
Мне казалось, что это игра в молчанку. Я не любил проигрывать. Я мог молчать месяцами.
Они оторвали мои руки от холодного железа. Частички кожи остались на коричневой свае.
Я не кричал, я видел это и раньше, когда играл со скальпелем. В детстве у меня было мало
игрушек. Я всегда любил ножи, они гладили кожу, а иногда и кусали ее. Мне тогда казалось, что это нормально. Ведь когда режешь апельсин напополам, из него тоже течет сок, только другого цвета. Наверное, ему тоже больно в этот момент, но он терпит. Я люблю апельсины.

Родители боялись моих увлечений. Теперь я понимаю их. Мне всегда хотелось разрезать
что-нибудь крупнее апельсина. Моя мать, казалась мне подходящим вариантом. Я хотел
попробовать ее сок. В тот день апельсины закончились.
Мой отец хирург, и скальпель в нашем доме такое же обычное явление, как ваза
с искусственными цветами. Но они стали прятать его. Они будто догадывались, что
ночью я захочу пить. Это не мешало мне. Я умел искать. Я умел находить.
И тогда я нашел его. Он был холодным. Не знаю почему, но этим холодом он грел мою руку.
Я зашел в их комнату, они спали. Это было гораздо удобнее. Я любил, когда родители спали. Ночью я жил. Ночью просыпались они.
Во рту привкус соленого. Кровь. Яд действует. Скоро все будет кончено. Саморазрушение.

Это была странная ночь. Я пробовал сок отца. Но мама помешала мне своим криком.
Я не люблю, когда кричат. Тишина более уместна в жизни. А она вопила. Я должен был
это прекратить. Она мешала мне пить сок. Я боялся, что сок пропадет, что простынь полностью впитает его и мне не хватит. Она визжала, как сирена. Я знал, что если перерезать горло, то она остановится.
Я так отучил своего кота громко мяукать в тот момент, когда я завтракал. Каждый раз, когда я отрезал ветчину себе на бутерброд, он забегал на кухню и нарушал тишину.
Я пообещал, что избавлю его от этого, пообещал, что не будет больно. Это не больнее кастрации, сказал я тогда ему. Погладил его шерсть. Нож легко перемещался по его шее. Ножи в нашем доме всегда были наточены предельно. Ему это помогло, он забыл свое мяу. Через неделю мы завели собаку.
Скоро она начала лаять...

Я хотел лишь остановить ее. Её крик был не уместен. Она тоже любила апельсины. Я разрезал на четвертую часть. Я мог бы поделиться с ней. Сока было много
Но она визжала, ревела как сирена. Я не мог позволить ей нарушать тишину.
Пожалуй, с котом, все-таки было проще. Но и ей я помог, она забыла слова. Успокоилась.
Крепко уснула. Думаю, что ей понравилось молчать, потому что она погрузилась в это состояние навсегда. Я был рад, такой она нравилась мне больше, чем когда заставляла меня чистить зубы перед сном.

Потом была полиция, было расследование. Маньяка объявили в розыск. Меня почти не допрашивали, я был слишком маленьким. Мне было 13. Я понял, что что-то не так. Хотел рассказать о соке, но они снова заставили меня молчать. Что-то внутри было против этого. Инспектор решил, что из-за стресса я невменяем. Я замолчал. Наверное, никто не должен знать.

Это была хорошая ночь. Я мог пить. Тогда я вдоволь напился. И все же апельсины мне нравятся больше.

Странно, но когда мы принесли их на городское кладбище, я опять прилип к ограде, хотя было лето.

Яд все же действует. Забываю подробности. Клавиатура в коричневом. Мне уже лучше,
саморазрушение заканчивается. Кровь капает на клавиши, некоторые буквы не видно.
Дыхание почти остановилось. Тихо. Только стук пальцев по клавиатуре. Сердце уже почти не бьется. Щелчок. Щелк и буковка на экране. Мой друг из аптеки не обманул меня. Яд, несомненно, хорош. Интересно я тоже вздуюсь, как он? Я был рад, что он мне помогает. Я предложил ему чай. Мой милый друг, он так любил класть четыре ложечки сахара, сегодня он положил себе целых шесть. Яд имел горьковатый привкус. Я был рад, что он мне помогает. Мне хотелось его угостить. Сейчас он сидит у меня на кухне. Он никогда не был толстым, но сейчас как пузырь. Хотел пойти поставить ему печенье, но ноги уже не слушаются. Он любит крекер.

Сегодня мой день рождения. Я сделал себе самый главный в жизни подарок – я дарю себе смерть. Странное чувство.
Мой психолог, она слишком много знает, но у меня уже нет времени помочь ей забыть. Она вызвала их. Сирены где-то за окном. Я их слышу. Жаль. Даже в этот момент моя тишина разбита этим воем.
Они попытаются ворваться внутрь и помешать мне. Я предусмотрел это. К дверной ручке подведено напряжение.


Руки, мои руки пахнут железом. Плохие воспоминания. Но ничего, похоже, уже скоро.
Иногда мне кажется, что я истеричка.