Раздвоение

Она подошла к зеркалу. Она ничего не видела и не слышала, разве что непомерно быстрый стук своего сердца. Вдох… Легкие наполнил щемящий душу, преисполненный печалью воздух, разреженный и терпкий, состоящий из тысяч разных – омерзительных и ужасающих, сладостных и отрешенно-прекрасных ароматов – миазмов одиночества, столь разноликого в своем непостоянстве. Невосстановимая потеря, отрицание своего существования, потухшая надежда вновь обрести трансцендентальность… Ее душа горела бесцветным, невидимым пламенем, изрыгала наружу мириады осколков своей собственной сущностной духовности, теряя ее на глазах… Она могла созерцать мерзостную черную желчь, заполнявшую окружающее пространство, стирающую из поля зрения все остальные предметы, все сущности и элементы мироздания, все явления своего сознания. Эта желчная субстанция окутала весь ее не очень-то обширный мир, осела на стенах малюсенькой обшарпанной ванной комнаты, наслоилась на последние цельные корочки ее больного разума.

Она стояла у большого зеркала, занимавшего значительную часть ванной. Она уже не была человеком, она это понимала. Все те качества, все чувства, эмоции и переживания, которые мы обычно приписываем человеческим существам, давно покинули это несчастное создание. И их было уже не вернуть…

На ней был надет старый выцветший халат, перекрашенный временем из ярко-синего в грязно-серый цвет. Волосы… Они когда-то ниспадали прелестными каштановыми прядями с этих изящных плеч, окутывая чудесной аурой ее миловидное круглое лицо. Теперь это были безжизненные пакли, лишенные прежнего блеска, лишенные жизни, словно все животворящие соки были высосаны из них неким чудовищем: осталась лишь пустая оболочка, сухая блеклая колючая скорлупа. Эти всклоченные грязные веревки почти полностью закрывали ее лицо; сквозь свободный просвет виднелись ее губы, покрытые засохшими коростами отмершей кожи и искаженные слезливой болезненной ухмылкой, доводящей до гротеска те ужас, горечь и боль, которые как зеркало отражало ее лицо.

Зеркало… Она провела мертвенно бледной и худой рукой по запотевшей поверхности и отпрянула в невыносимом ужасе. С той стороне на нее глазело отвратительное существо, посиневшая, отечная и местами дряблая кожа которого подергивалась от внезапных судорожных импульсов, какие обычно наблюдаются у покойников в течение нескольких часов после смерти. На его лице была вовсе не та ухмылка, которую мы могли наблюдать у девушки в старом халате: оно представляло собой еще более страшную, невыносимую гримасу – гримасу боли и злорадства, невыразимых и неподвластных пониманию страданий. Вдруг это существо засмеялось, широко раскрыв свой черный, наполненный гнилыми зубами рот. Из его темных глазниц, за которыми невозможно было различить самих глаз, потекли красные слезы. Оно все смеялось и смеялось, время от времени прикрывая рот костлявой рукой и отбрасывая свои длинные, грязные и омерзительно липкие волосы с лица. Это существо… ведь оно было ее собственным отражением.
 
Ее сердце застучало еще быстрее, при этом теряя ровный ритм, словно хотело сбежать от всего ужаса, вырваться на волю, отправиться к далеким песчаным берегам и лазурным заливам. Она чувствовала, как ей катастрофически не хватает кислорода, что больше не может дышать, что погибает от этого всепроникающего, пропитанного черной желчью воздуха, накрывающего и погружающего ее в себя, подобно дьявольскому савану. Существо продолжало смеяться и показывало на нее своим крючковатым пальцем с длинным синим ногтем на конце…

Она достала последнюю сигарету из кармана, там же обнаружила и зажигалку. Дрожащие пальцы не справлялись с по-детски простой задачей: сигарета не загоралась. Внезапно она почувствовала, как комнату наполняет какой-то ужасающий низкий гул, словно истекающий из стен, из пола, исходящий ото всех окружающих предметов. В том числе и от сигареты, и от зажигалки…

Громко взвизгнув, она уронила на ледяной кафельный пол и то и другое и со священным ужасом стала наблюдать, как эти предметы обволакивает кошмарная субстанция, ядовитый саван черной меланхолии.

Снова раздался смех, который теперь распространялся повсеместно, а его источник был неизвестен – словно такового не было вовсе. Смеялся, хохотал, гулил и грохотал весь ее мир.

Она кричала, лежа на полу в скорченной позе, поджав колени под грудь и до боли сдавив голову лихорадочно дрожащими руками. Из ее глаз текли слезы – обычные, человеческие, горячие и горькие, неиссякаемые среди всех кладезей страдания в ее душе. Боль…

- Ты знаешь, что такое боль, дорогая? Ты знаешь, милочка?

Существо ухмылялось. Кровавые слезы уже успели высохнуть с его обезображенного лица; лишь некоторые намеки на них замысловато держались в складках мертвой кожи – засохшие и размазанные в тошнотворные узоры смерти.

- Не молчи, дорогая. Я же тебя, кажется, спрашиваю, верно? Хватит валять дурака, поднимайся и посмотри на меня. Посмотри повнимательней и узри то, чего так боялась многие годы. Преодолей свой страх. Смелее!

Казалось ли ей все это? Зловещий шепот, исходивший ото всех предметов, от молекул и микрочастичек, даже от ее собственного дыхания, тем не менее принадлежал этому существу. Она не могла подняться, чувствуя, как вселенский холод проникает в ее тело, завладевает ее волей и сознанием, образует невообразимую ледяную карусель из страхов и обломков разбитых надежд, запорашивает февральской метелью ее душу. «Неужели это конец?» - проскользнул удивительно четкий вопрос, с огромным усилием вырвавшийся из болота синкретичных, разрозненных мыслей и образов.

Беспомощно, как слепая, ощупывая окружающее кафельное пространство, она наткнулась на зажигалку и помятую сигарету, и, крепко зажав их в кулачке, словно это были таинственные защитные талисманы или обереги, стала медленно и неуклюже подниматься. Ноги дрожали, и равновесие никак не достигалось.

Смех снова развил вдребезги только что воцарившийся покой, заставляя силы энтропии заново вершить свое черное дело.
 
Наконец она поднялась на свои тонкие, как тростиночки, дрожащие в лихорадке безумия ноги и… Она не могла взглянуть на это лицо. Она не могла позволить этому монстру мучить себя, но не в силах была что-либо предпринять. Если честно, то ей было уже все равно.
Ее глаза были крепка сжаты, а веки дрожали, словно, открыв их, она должна была узреть самого дьявола.
 
- Смотри на меня, ничтожество, смотри и веселись, смотри и плачь! – воскликнуло зазеркальное существо и хрипло рассмеялось. - Смотри, как я танцую! Ты так не умеешь.

Она наконец открыла глаза, очень осторожно, тщетно пытаясь скрыть надвигающиеся рыдания, а, может – крик бесконечного отчаянья. Ужасный взгляд просверливал ее насквозь – взгляд, пропитанный безумием, излучающий его, изрыгающий его, рыдающий им. Существо неподвижно стояло, прижавшись лбом к зеркалу, распластав свои ручища на его поверхности, и злобно, неистово пыхтело. Миг – и оно отскочило, как упругий теннисный мяч, перевернулось в воздухе, совершило замысловатое па, замахало своими руками, словно пытаясь взлететь. Танец начался.

Существо закружилось в воздухе с неимоверной скоростью, торжественно восклицая:
- Смотри, смотри на меня, ничтожество, смотри на меня и постигай самые ужасные, самые жестокие и скрытые от глаз человеческих глубины тьмы, боли и безумия! Смотри, как я танцую! Ты так не можешь! Не можешь!

Так же внезапно оно остановилось. Еще через мгновение это отвратительное существо снова прилипло к зеркалу, пуская слюни и ухмыляясь, как изощренный хищник, который желает перед решающим броском еще вволю насладиться страданиями несчастной жертвы.

 - Дорогуша, ты все видела? Видела, как я возносилась к потолку, подобно очаровательному небесному крылатому созданию? Подобно Икару, ощущала легкость полета, пусть мне не дано было взлететь высоко, а это счастье не могло длиться долго?! А ты когда-нибудь ощущала легкость полета Жизни? Легкость и чистоту страстного, стремительного танца?

Она молча стояла прямо напротив зеркала, откуда выглядывало коварное существо, уж очень похожее на нее саму. Ее бледные руки пассивно и безжизненно свисали вдоль туловища, не совершая ни единого движения, глаза были стыдливо опущены; всем своим видом она напоминала ребенка, пристыженного за проступок родителями. Но отличалась она от такового одним: в ней не было жизни.

Существо видело, что с ней сталось. Но оно не сочло нужным замолчать.

- Скажи мне, когда ты, жалкая трусиха, сгнившая падаль, в последний раз танцевала? Когда был этот момент? Сколько долгих лет уже прошло? Отвечай! На школьной дискотеке в пятом классе, когда какой-то очкастый неудачник пригласил тебя на танец, но в результате отдавил все ноги? Ха! Или на выпускном бале в школе… Ой, простите меня, пожалуйста, Ваше Высочество… - рассмеялось существо, явно считая свою сентенцию очень остроумной, - Я, право же, запамятовала. Да, ты ведь не ходила на выпускной школьный вечер. Ты помнишь этот день? Помнишь?

- Заткнись! Заткнись! Заткнись, тварь! Я не хочу это слушать… Я не хочу…

Этот крик, наполненный болью и безумием, а главное – слабыми попытками защититься, стоит признать, немного смутил зазеркальное существо, но это смущение не длилось более доли секунды, а потому и не было ею замечено. Сомневаюсь, что в такой момент ею могло быть вообще хоть что-то замечено.

- Но ты будешь, дорогая моя, будешь! У тебя нет выбора. Ты абсолютно беззащитна предо мной, отчего, хочу сказать, я испытываю огромнейшее удовлетворение, может быть, даже негу. Мне почти ничего не приходится делать, чтобы тебя сломить, чтобы вызвать у тебя именно ту реакцию, которую я жажду увидеть. Ты так предсказуема, дитя мое…
 
- Тебя нет, - тихо прошептала она, накрыв лицо руками. – Ничего этого нет, ничего.

- Твои выводы опять-таки забавляют меня, деточка. А что ты скажешь, если я тебе сообщу о несуществовании всего этого гребаного мира? Что тебя тоже нет? Что вообще ничего нет, что все иллюзия? А?!

- Ты врешь, врешь, - пробормотала она, нервно протирая глаза тыльной стороной ладоней. – Ты все врешь, ты плохая.

- А ты хорошая? Будь все именно так, меня бы здесь не было. Так давай, вспомни, что произошло в тот день? Шикарные дорогие платья, изысканные экстравагантные прически, красивый глянцевый поток всех цветов и фасонов, вливающийся в двери твоей родной школы. Мальчики, девочки и их родители… Но только вот тебя не было среди них. Конечно, твой дорогой папочка…

Она почувствовала, как миллион кинжалов рассекает бренные остатки ее сознания изнутри, каждый из которых вскрывает только недавно начавшую заживать рану, жестоко и бесцеремонно пробуждает бурлящий смертоносный вулкан. Это всего лишь просыпались от долгого молчаливого сна далекие воспоминания…

- Заткнись!!! – взревела она. Этот крик исходил из самых темных и сокрытых глубин ее израненной души. – Заткнись, животное, замолчи! Ты бессердечное животное, вот кто ты! Тварь! Не смей говорить об этом!

Она снова опустилась на пол, не в силах думать, не в силах говорить… и не в силах больше существовать. На несколько секунд перед ее взглядом возник подлинный образ этой комнаты – холодной, блеклой, бесцветной, давящей, угнетающей и порабощающей все ее существо. Потом вернулся черный саван. Она лишь тихо стонала.
 
- Да уж, твоему папочке так была нужна молодая, теплая и мягкая женская плоть, такая обольстительная плоть, как твоя. Твое тело… Оно понадобилось ему и в тот день. Ты залезла на дерево перед школой, но это тебя не спасло: он заставил тебя слезть и воротиться домой. А что было потом…

- Он трахал меня…- упавшим голосом продолжила она. – Он издевался надо мной. И все это началось тогда, когда мне исполнилось десять лет. Теперь ты счастлива, тварь, теперь ты довольна?

Оно молчало. Впервые за это время оно замолчало. Она подняла взгляд и увидела зеркало. Тварь все еще находилась там, прильнув лбом к стеклу, и злорадно улыбалась.

Ее взгляд переместился к смазанному больным сознанием букету пластиковых роз, покоившемуся в вазе на полу и представлявшему собой красочное дополнение этой кладбищенской атмосферы страха и смерти.
 
Зазеркальное существо проследило за ее взглядом и, выдержав небольшую паузу, явно стремясь еще более усугубить обстановку, расхохоталось своим невыносимым сатанинским смехом.

- Почти, почти довольна. Да, кстати – цветы! Ты случайно не припомнишь, тебе кто-нибудь хоть когда-либо дарил настоящие живые цветы, такие прелестные и ароматные, к примеру, розы?

- Папа, - прошептала она, погружаясь в беспросветный туман. Голос злорадного существа теперь доходил до нее с очень большим трудом, словно доносился из глубин бездонной шахты или пустого колодца. – В день моего совершеннолетия он преподнес мне букет потрясающе, сказочно красивых роз – в нем гармонично сочетались белые, розовые и красные цветы. Очевидно, что его составлял профессиональный флорист. Я поставила их в вазу, ту самую, в которой сейчас стоит мертвый букет, а когда он ушел, разодрала голыми руками на мельчайшие кусочки. Мои руки были все в крови от острейших, как зубки маленького жестокого хищника, шипов… К моим окровавленным рукам прилипали разноцветные ароматные лепестки, такие беззащитные, нежные и прекрасные. Мне было так жалко их, что я плакала весь вечер, а ночью мне снился кошмар…

- Какой?

- Я шла босиком по полю из живых роз, но только там не было кустов – розы произрастали прямо из земли, трогательно покачиваясь на тоненьких ножках-стебельках. Я была во всем черном… Мои ногти были выкрашены также в черный цвет. На голову был надет капюшон, а на шее болтался огромный сатанинский перевернутый крест. Солнце светило очень ярко, на небе не было ни облачка. Слепящий свет нашего желтого карлика, такого огромного для человеческого существа, протыкал множеством копей-лучей необъятный, восторгающий в своей чистейшей синеве свод. В руках я держала огромную косу, и что было сил рубила ею гигантские прекрасные цветы – а они были воистину гигантскими, достигали в высоту человеческого роста. Я кромсала их, плакала и молила Бога, чтобы он простил все мои грехи и избавил от кошмарной участи быть служительницей дьявола, от необходимости убивать эти великолепные цветы. Но я не могла остановиться – я рубила, терзала, кромсала и разбрасывала мертвые цветочные тела во все стороны. А из каждой раны сочилась кровь – такая яркая, чистая и невинная, как у дитя.

 И тут внезапно передо мной возник мной отец. Вместо волос у него была цветочная корзинка – такая пушистая богатая красная роза. Я, не долго думая, взмахнула косой и… голова-цветок слетела с плеч. Однако на этом я не остановилась – я продолжала разделывать его, как цыпленка. Я видела, как из его распоротого брюха выползают внутренности, словно куча червей… Его сердце было черным и абсолютно, каменно твердым. Оно даже не трепыхалось, когда я выдернула его из плоти этого дьявола. А его башка лежала в сторонке и лицезрела это с посмертной ухмылкой… в его глазах таился ужас, какой мы испытываем лишь непосредственно перед смертью: во все остальные моменты этот тип ужаса нам недоступен. Наконец-то настала и моя очередь поглумится над его нечестивой плотью.

Наутро меня разбудил телефонный звонок. Звонил друг отца – но, естественно, это был никакой не друг, а тупой коллега и параллельно с этим – каждодневный собутыльник. Стараясь говорить как можно тактичнее (а он наивно думал, что я должна расстроиться и закатить многочасовую истерику), он сообщил, что мой отец умер той же ночью от обширного кровоизлияния в мозг, прямо в баре, за кружкой его любимого дешевого пива.
Я была так счастлива – это чувство невозможно объяснить словами, - что пошла в церковь и поставила самую дорогую и толстую свечку иконе нашего Спасителя. Больше я в церкви никогда не появлялась.

Она замолчала, впервые заметив, что на ее щеках остались тоненькие полоски от слез. Взглянув на зазеркальное существо, она заметила на жалком подобии его лица слабые и практически незаметные, как ночная тень, признаки удовлетворения.

Тварь улыбалась своей болезненной и жестокой одновременно улыбочкой, не отводя проницательного, прожигающего взгляда от несчастной. Последняя в это время сидела на полу, обхватив руками колени, и дрожала всем телом. Ее бросало то в озноб, то в жар, а порой она чувствовала оба этих симптома одновременно, переставая ощущать себя принадлежащей своему жалкому больному телу.

- Никаких мужчин. Никаких развлечений. Никакого счастья и любви. Одни лишь страдания, одни только страдания. Где твоя жизнь, дорогуша? У тебя ее нет. И никогда не было. У тебя нет надежды. Ты закомлексованна, фрустрированна и больна, ты не можешь отделаться от воздействия той далекой детской душевной травмы, хотя прошло уже почти десять лет с тех пор, когда он в последний раз трогал тебя. Ты несчастна, твоя душа загублена, у тебя ничего нет. И никого. Зачем тебе жить?

Тихонько всхлипывая, она наконец смогла зажечь сигарету и сделать блаженную затяжку. Она не могла больше смотреть на это существо, не могла его слушать. Оно было самой сильной ее болью.

- Но зато у тебя есть я, - продолжило существо. – И я люблю тебя. Тебя никто никогда не любил и никто не заботился, кроме меня. Отцу было нужно лишь твое сексапильное тело, матери ты и не знала. У тебя никогда не было настоящих друзей, дорогуша. Я могу тебе помочь. Я могу подсказать тебе выход, к которому бы ты никогда даже не приблизилась самостоятельно. Ведь я люблю тебя, моя милая девочка!

- Нет, - шептала, она, всхлипывая и дергаясь на холодном кафеле, как эпилептик. – Нет, нет, нет, я не знаю, не знаю, не знаю…

- Зато я знаю! – повелительно вскрикнуло существо и ударило кулаком по стеклу. – Вспомни: хоть кто-нибудь тебе говорил такие слова: «моя милая, моя хорошая, моя единственная девочка, я люблю тебя!»? Я – твоя надежда! Я – твоя жизнь! Я – твой разум! Я – твой букет роз!

Она ничего не говорила, лишенная всяких сил, лишенная даже элементарной возможности заплакать или закричать от переполнившего ее отчаяния. Сигарета стремительно догорала, превращаясь в бесполезный окурок…

- Помоги себе, спаси себя, у тебя больше нет надежды! Признай это! Будь сильной хоть раз в жизни. Я подскажу тебе выход!

- Нет, нет, это плохая идея, плохая… Я уже пыталась, пыталась, но у меня ничего не получилось… Я хотела броситься под поезд в метро, но какой-то качок схватил меня за капюшон куртки и выдернул на обратно на платформу, в самый последний момент. А все стояли и смотрели на меня, шептались за спиной и смеялись прямо в лицо. Нет, это плохая идея, это неподходящая идея…

Ужасный, неподвластный пониманию, доставляющий бесконечную боль шум наполнил всю комнату, все ее тело, весь ее разум. Он сверлил ее слух, разлагал внутренности, губил последние живые нейроны ее мозга. Это был даже не шум: это вездесущее разрушающее явление представляло собой вибрацию, пронизывающую мир и вызывающую приступы тошноты. Конечно же, смеялась тварь. Она металась в своем зазеркалье, как голодный зверь в клетке, подпрыгивала к потолку и грузно падала на пол. И все смеялась, смеялась и неистовствовала в приступах своего болезненного чувства превосходства.

- Ты жалкая, слышишь, жалкая и недостойная, ТЫ НЕУДАЧНИЦА, проклятая Богом, оставленная миром живых и далекая от мира мертвых! В тебе нет ничего, нет жизни, нет надежды, гордости и чувства собственного достоинства! О, как же ты мне противна!

Существо повисло на люстре, как капризная мартышка, и стало строить отвратительные и ужасающие рожи. Отрепья старого халата несуразно болтались на нем, как на палке, а пакли волос разметывались из стороны в стороны, словно шевелюра очень страстного фаната на рок-концерте.

- Тебя все ненавидят, жалкое подобие человека! Неужели ты это еще не поняла?!
Она больше не могла сдерживать себя. Взметнувшись, она набросилась на зеркальную поверхность, в слепой, безудержной ярости стараясь раздробить ее своим маленьким кулачком. Ее душили слезы; ей сдавливала легкие собственная непомерная боль.

- Я хочу убить тебя! Умри! Умри, тварь, оставь меня в покое! – вопила она, давясь слезами и горем, задыхаясь и теряя последние остатки рациональности, погружаясь в бездну, из которой уже никогда не выберется.
 
- Я умру только тогда, когда умрешь ты! Ха-ха! Ведь я – это ты, милочка!

Ребячливо присвистнув, тварь стала раскачиваться на своих собственных волосах, которые она заблаговременно привязала к отопительной батарее, ни на секунду не останавливая поток язвительного смеха и примитивных оскорблений.
 
Взвыв, подобно раненому волку, несчастная опустилась на пол, до боли сжимая в руках зажигалку. Перемены в направленности ее безумия уже невозможно было проследить – теперь она носилась по комнате, разбрасывая и ломая все, терзая и растаптывая, как в том далеком сне среди поля из роз. Но она уже не отдавала себе отчет в своих действиях – ее рассудок был укутан в тяжелую, беспросветную пелену цвета самой страшной боли.
Внезапно в ее руках оказалась старая ржавая бритва со сменными лезвиями. Поток беспорядочных деструктивных действий тут же оборвался, словно машину остановили посредством ручного тормоза. Тормозного пути не было. Подобно обезьяне, нашедшей замысловатый предмет среди кучи однообразного мусора, стала она рассматривать эту примитивный прибор – крутить, вертеть, разбирать и даже пробовать на вкус. На ее лице сияла счастливая улыбка умалишенного.

Торжествующий, раскатистый смех исходил отовсюду.

- Вот она, судьба! Вот оно, решение! Дитя мое! От своей кармы не сбежишь, моя милая девочка! O Fortuna! Я благословляю тебя на подвиг!

Все элементы дурачества тут же испарились. Существо подошло к зеркалу изящным, грациозным кошачьим шагом, широко улыбаясь своим гнилым ртом с темно-синими губами. В этой улыбке не было и намека на издевательство или сарказм. Эта тварь даже стала привлекательной, подобной падшему ангелу; в ней таилась изощренная красота вампира, только что насытившегося свежей теплой кровью.
 
Она протянула руку к зеркалу и мягко и заботливо проговорила:
- Помоги себе, дитя. Останови мучения. Лезвие все еще острое. Набери в ванну чистой теплой воды, добавь туда несколько капель эфирного масла. Ничего не бойся и помни: я с тобой, я останусь рядом до того момента, пока твое сердце не совершит свой последний удар в этом фальшивом жестоком мире.

Разум несчастной девушки мгновенно прояснился и стал настолько чист и безоблачен, что она не смогла припомнить другого такого момента в своей жизни. Все было предельно ясно и понятно. Огромный, непосильный груз свалился с ее плеч, и она почувствовала, что обретает крылья.

 Улыбнувшись светлой, непорочной улыбкой младенца, она воскликнула:
- Да, да, моя дорогая! Я твоя навеки! Я сделаю все, что ты захочешь, совершу любое деяние, о котором ты меня попросишь!

Готовая заплакать слезами бесконечной радости, решившая отказаться от любого возможного горя, просить весь мир, она подлетела к зеркалу и положила правую руку на стекло. Зазеркальное существо сделало то же самое, так что их руки почти соприкасались – одно лишь стекло было преградой. Только теперь она увидела всю красоту, всю прелесть этой падшей твари: не убожества, а королевы, не мучительницы, но достойной наставницы и учительницы, существа, обладающего неиссякаемой мудростью. Она была сильна и грациозна, необычайно расчетлива и последовательна во всех своих словах и действиях, которые только непросвещенному глупцу могут показаться прямым следствием безумия. Это создание было великолепно.

Она чувствовала, как ком подступает к ее горлу, явившийся невообразимой смесью самых разных эмоций. Она была на вершине свободы и купалась теплом океане счастья.

- Я сейчас все сделаю, все. Подожди, пока ванна наберется. Я хочу, чтобы все было красиво.
 
Они затейливо улыбнулись друг другу, как две закадычные подруги, и бедная девушка удалилась в соседнюю комнату. Она даже не пыталась скрыться от своего отражения: она лишь достала из пыльного тайника бутылку водки, случайно наткнулась на полную пачку сигарет в ящичке стола, сбросила старый халат, а вместо него надела практически ненадеванную красную шелковую короткую ночную рубашку. Вернувшись в ванную комнату, она буквально сияла.

Зазеркальное существо тоже преобразилось: не было ни гнилых зубов, ни пустых глазниц. Это был изящный вампир с фарфоровой кожей в красном, ухоженный, как прекрасный манекен, лишенный даже самого незначительно изъяна. В этих глазах сиял огонь страсти и веселья, чарующий любого своим колдовским обаянием. В этой улыбке жил весь мир бедной измученной девушки.
 
Подойдя к зеркалу, она поцеловала в губы свое прекрасное отражение. Вампир ответил ей тем же, и она могла видеть маленькие и острые, как шипы с тех далеких растерзанных роз, клыки.

Ванна набиралась томительно медленно. Бесконечный восторг уже успел пройти – осталась лишь не вселяющая никакой надежды бесконечная пустота. В течение этого времени она занималась тем, что хлебала водку из бутылки и беспрестанно курила. Ее уже начало жутко мутить, но она не могла и не хотела останавливаться. Несколько раз ее вырвало; вид липкой слизистой массы повсюду вокруг себя, в том числе и на своей красной мягкой рубашке, только забавлял ее больное воображение. В наполовину переварившихся частичках пищи, слабо поблескивающих в свете тусклой люстры, она видела красоту далеких звезд и галактик, которые уже ждут ее и совсем скоро примут в своей бесконечный и прекрасный мир. Осталось ждать совсем немного…

Ванна наполнилась чистейшей лазурной водой. Едва совладав с тошнотой и грузной неповоротливостью отравленного тела, она приблизилась к ней и несколько минут тупо смотрела на безупречную гладь воды.
 
- Пора, - прошептал вампир. – Тебе пора.

Гигантская волна мыслей, воспоминаний и переживаний накрыла ее с головой. Справившись с состоянием тупого ступора, она посмотрела на свои руки: правая из них крепко сжимала ржавую бритву.

- Давай же! – прошипело существо, нетерпеливо расхаживая возле зеркала.

Она подчинилась. Мгновение спустя бритва была разобрана, а на ладони возлежало тонкое и удивительно острое лезвие. Мыслей больше не было – оставалась лишь светлая, легкая печаль. И что еще, что-то еще…

- Залезай в ванну и режь! Просто режь, дорогая! Забудь обо всем! Не думай! Не бойся! Не сопротивляйся неизбежному!

Подобно зомби, она механическим движением провела острым краем по тыльной стороне ладони и пустым взглядом стала наблюдать, как капельки свежей крови стекают по лезвию и по руке тоненькими струйками, скользят по мягкому шелку ее рубашки.

- О, как я люблю кровь! Я люблю ее! Я хочу, чтобы ее было еще больше!

Вампир припал лбом к зеркалу, жадно облизываясь.

- Делай это! Не заставляй все тебе диктовать и проговаривать вслух каждое твое действие!

- А как же надежда… - Монотонно, совершенно безжизненным голосом проговорила она, не прекращая вращать в руках лезвие.
 
- Какая надежда? – капризно взвизгнуло существо и ударило длинными, острыми когтями по стеклу. – О чем ты?

- Да, надежда, - все так же отрешенно продолжила она. – И мне будет больно… Мне так часто было больно, и я не хочу, чтобы это опять…

- Это не та боль! Она иного качества, совершенно другой природы! Это не ментальная, не душевная боль, дура! Тебе будет больно сейчас, я и не спорю. Но неужели это хуже, чем терпеть такое от жизни каждодневно? Каждый Божий день испытывать кошмарную, невыносимую боль?! Ты больше никогда после этого не испытаешь боли, я тебе это обещаю! Я клянусь!

- Нет, нет… - заскулила она, сморщив лицо и дав полную волю слезам. – Это неправильно… Я не хочу умирать, не пожив. Это несправедливо.

- У тебя нет больше шансов на жизнь! Неужели до тебя это никак не дойдет?

Вампир был вне себя от ярости. Глаза этого существа налились кровью, изо рта вытекали маленькие порции черной омерзительной слюны, клыки были оголены и готовы к нападению. Оно металось вдоль зеркала, уже не способное сдерживать оправданное негодование.
 
- Все умрут, все! Это неизбежная фатальность, которую нужно смиренно принять как должное! Уходя раньше, не дожидаясь естественного конца, полной деградации и разложения, слабости умственной и физической, ты только помогаешь себе. Ты ставишь себя выше других. Выше всех этих червяков, ковыряющихся в навозной куче и считающих себя стоящими шишками, создавших свои стереотипы, придумавших эти гнусные правила, этот тривиальный и плоский быт. Они живут своей витальностью, оправдывая этим совершенно не подлежащее объективной аргументации положение о том, что «жизнь прекрасна, какой бы она ни была». Да тьфу на них! Жизнь без смысла – не жизнь! Равно как жизнь без любви и жизнь без чувства жизни. Чего они хотят? Быть еще одним колечком в бесконечной, или уж, по крайней мере, очень длинной цепочке, где все стремятся лишь к продолжению своего рода, созданию карьеры, получению прибыли, оформлению «личного бизнеса». А дальше-то что? А дальше ничего. Стоит лишь подняться над ними, хоть немного отойти от этих их правил и традиций, и ты увидишь это. Они ничтожны. И гораздо более понятен путь людей, посвятивших себя служению Богу или дьяволу – в данном случае это неважно, – или ушедших в отшельники, подальше от гадкого общества, либо же стремящихся приблизиться к тайнам мирозданья через научную или исследовательскую деятельность, желающих найти себя в искусстве и литературе. Они идут к своей экзистенции, они ищут ее и многие даже находят. Но, согласись, таких меньшинство. А ты что? Хочешь быть такой, как они? Одним из миллиардов червяков в гигантский навозной куче, каждый из которых считает себя особенным и исключительным? Или мечтаешь познать сущность себя и мирозданья? Но тебе это не дано, пойми! Ты закрыта даже для себя! Тебе никогда не найти свой философский путь, ту ниточку, которая связывает воедино пусть не все, но хотя бы многие явления бесконечного и необъятного мирозданья.

Смирись с этим. Полезай в ванну. Выхода нет, ты и сама это знаешь.

Существо запыхалось от столь страстного монолога. Теперь черная слюна окружала его рот нелепым, клоунским ореолом. Его глаза вопиюще уставились на несчастную девушку, застывшую в позе сомнения и склонившуюся над своей окровавленной рукой.

- Розовых лепестков нет, детка. Но явлениям свойственно повторяться. Я многое хотела бы тебе объяснить, открыть глаза на многие причуды этого никчемного мира, но, увы, я боюсь, что ты меня не поймешь, ибо и не хочешь понимать.

- Я хочу научиться жить… Я хочу попробовать. Хоть немного, хоть чуть-чуть. Я хочу еще один шанс, только один и последний.
 
Существо покатилось в истерике, театрально хватаясь за живот, утопая в своем собственном уродливом смехе:
- А потом ты скажешь: ну дайте мне еще один шанс, ну пожалуйста. Потом опять, и так далее. Инстинкт выживания – главный инстинкт человека, его глупость и его поплавок, не дающий ему утонуть, погибнуть, очередное связующее звено с животным миром. Но я тебе скажу вот что: чтобы научиться жить в этом мире, ты должна, прежде всего, приравнять понятия смысла жизни и витальности. Только тогда у тебя появится шанс. Но это невозможно для тебя, ибо для тебя смысл жизни гораздо больше простой возможности жить. Вот она, твоя беда. Ты никогда не примешь их философию относительно смысла жизни в самой жизни, смысле как квинтэссенции жизненного процесса с его достоинствами и недостатками, а потому будешь страдать. Ты никогда не постигнешь компенсаторные средства, такие, как любовь, высшее познание, как опытное, так и трансцендентное, ибо сосредоточена на себе, поглощена своими проблемами, полностью погрязла в прошлом, и, следовательно, это тебе тоже недоступно. Поверь мне! Ты должна умереть! Только так и никак иначе!

Его голос возвысился, натянулся до невозможных частот, режущих слух и сводящих с ума, поработил это помещение, а затем затих, словно вытек в канализационную трубу.

- Я ХОЧУ ЖИТЬ! ЖИТЬ! ЖИТЬ! – вопила девушка. Ее руки, до сих пор сжимавшие лезвие подобно стальным клещам, до боли, которая не замечалась, до крови, которая облепила все ее тело, отпустили пресловутый кусочек металла. Тот с лязгом ударился о керамическую поверхность санузла и через мгновение исчез в маленьком темном отверстии, наполненном водой.

- И я не совершу это, тварь, по крайней мере, не сейчас!

Она знала, что эти слова будут стоить ей очень дорого, но не подозревала, что настолько.
Все вокруг сгустилось, пространство словно сжалось. Скоро появился какой-то омерзительный булькающий звук, неописуемый словами. Контуры предметов полностью стерлись, и ее мир накрыла бесконечная, беспробудная тьма. Она ощутила какое давление на все свое тело, затем толчок, и, не в силах больше сопротивляться, легла на пол и закрыла глаза. Это действительно был Конец, так, по крайней мере, ей тогда казалось.
Когда все исчезло – а она не могла с уверенностью сказать, как скоро это случилось, - она наконец набралась смелости приоткрыть глаза и тут же застыла в отравляющем кровь ужасе.

 Существо в зазеркалье не было прелестным вампиром-обольстителем. Мало чего общего оно имело даже с изначальной восставшей из могилы девушкой с отечными синюшными кожными покровами. Это был монстр, чудовище, самое кошмарное порождение ада. Растекшееся, раздавленное бесформенное вещество иссиня-черного цвета, создающее непосильные для человеческого восприятия звуки, слишком ужасные, чтобы быть услышанными хотя бы единожды. Лишь собрав последние силы и найдя в себе смелости присмотреться к нему, она обнаружила некоторые черты схожести с собой – нет, не в этой отвратительной слизистой массе, а в том человеческом контуре, который скрывался под ней. Черная слюна, вытекавшая из его рта, всецело окружила его аурой смерти и превратила в ту непобедимую силу декаданса, какой оно являлось теперь.

- Уйди, безумие… - проговорила она и вдруг осознала, что близится нечто кошмарное и разрушительное, гораздо более невыносимое и брутальное, чем все то, что было до этого. Она не знала, откуда появилось столь твердое и отчетливое знание. Быть может, с самого илистого дна ее отравленного рассудка.
 
- Ты хочешь жить? – заговорила булькающая и кипящая масса. - Ты хочешь жить? Ты будешь жить, но только знай, ничтожество, знай, прах, знай, пепел, знай, что ты уже мертва, как и все ныне существующее в этом мире. Ты обречена, обречена при рождении, при зачатии, при самом первом вздохе, ты рождена лишь для того, чтобы умереть, но пройти перед этим все девять кругов ада, ада земного и материального, намучиться всласть и устать от жизни.
Жуткий, тошнотворный, чужеродный смех наполнил ее тело и рассудок, проникая в каждую клеточку ее измученного тела. Она и сама не заметила, как корчится на полу и рыдает, как содрогается от стенаний ее грудная клетка. Жизнь все быстрее покидала ее, а душа все скорее растворялась в своей безнадежной пустоте.

- Ты будешь жить, но помни, помни, пока ты живешь, Я не оставлю тебя. Пока ты живешь так, как сейчас, пока не нашла в себе сил и желаний преодолеть боль и воспоминания прошлого и безнадежность настоящего. Поскольку ты вертишься в этом порочном кругу и не способна выйти в большой мир, я не оставлю тебя. Поскольку ты не нашла в себе храбрости и свободолюбия, чтобы остановить бездарный фильм под названием жизнь, я не оставлю тебя. И сколько ты будешь находиться в этом пограничном состоянии между жизнью и смертью, столько я буду с тобой. Буду издеваться над тобой, ухмыляться над тобой, травить тебя, как охотники травят несчастную жертву, втаптывать тебя в землю. Это твой приговор. Прими его с честью.

Огромная черная дыра втягивала в себя ее мир – то аккуратно и почти вежливо, по частичке, а порой грубо и жестоко, отхватывая огромные куски. В ней не было больше желания сдерживать себя. Сложив руки на груди, она отрыла рот и…

Мироздание погрузилось в океан черной желчи, который вылился из ее крика – крика, суть которого не передаст ни один философ, страдание от которого не воплотит в рифме ни один поэт, апофеоз которого не сыграет ни одна театральная труппа, а бездну которого не сумеет изобразить ни один художник из когда-либо живших на этой земле.

Ах, да – она жила, она осталась в этом мире. Зато она жила, - скажите вы, и с вашей точкой зрения есть резон поспорить, уютно расположившись в узком дружеском кругу у камина с бутылочкой хорошего красного вина. Так мы можем проспорить не одну сотню лет, друзья мои, и вряд ли придем к единственно правильному выводу. Да, она все же жила…

Ну, а что же было дальше? Конечно же, мой ответ неоднозначен:
 
Тишина.

11.12.06.
The rest is silence (У. Б. Шекспир).