Кастанеда... александр сергеевич

 

 Мне приснилось, что я стою на эстраде и читаю отрывок из «Египетских ночей». Вдали шумит море и ни одного зрителя. Когда-то на Кипре я видел хорошо сохранившиеся развалины греческого театра. И мне безумно хотелось остаться там и почитать морскому ветру Пушкина. И чтобы только я, ветер и Пушкин. И время, застывшее и вечно живое.
 «Поэт идет - открыты вежды…». Вежды открыты, а как дальше?
Я проснулся от мучительного состояния невозможности вспомнить следующую строку.
Зато вспомнился вчерашний вечер, и ресторан, и два попугая, дремавших в клетке на выходе – желтого и голубого окраса. Я был хорошо под шафе, но моя шутка на грани фола о том, что, совокупляясь, попугаи напоминают независимую желто-голубую Украину в клетке, а после секса – ее стремление к распаду, была благосклонно принята дамами. Судя по всему, мы все выпили изрядно.
 Хотелось спать. С полузакрытыми глазами я подошел к книжной полке.
 «Поэт идет – открыты вежды,
Но он не видит никого,
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его…».
Полегчало.
Однако, за окном была не египетская ночь, полная таинственности и любви, а хмурое декабрьское утро, которое говорило о том, что пора покинуть чертоги Морфея, принять душ, сварить кофе, выкурить сигарету, посмотреть на себя в зеркало и дать слово много не пить, ходить в спортзал и вообще, вести правильный образ жизни. А какой он, правильный? А у Пушкина он был правильный или неправильный? В Михайловском, скорей всего, правильный, а вот в Петербурге… Все, решено, с завтрашнего дня – в ссылку. А сегодня еще нужно найти открытый банк, купить валюту и вернуть долг, который образовался после поездки в Европу. Машину брать не буду, башка трещит, воспользуюсь подземкой, почитаю, на людей посмотрю. Но сначала в душ, в душ.
 Людей в вагоне было немного: пара молодых ребят, женщина с хозяйственной сумкой и неприятная старушенция в кожаном пальто, которая уселась рядом со мной. Я удобно расположился, открыл рюкзак и полез за книгой. На удивление, вместо томика Пушкина (а я отчетливо помнил, что именно его я собирался сегодня полистать) я достал из рюкзака «Учение дона Хуана» Карлоса Кастанеды.
- Привет, дон Хуан,- мысленно поприветствовал я старика-индейца.
 Он, как обычно, не ответил. Зато старуха что-то пробурчала, отодвинулась от меня метра на полтора, а потом и вовсе пересела на противоположное сидение. Я снова взглянул на нее. Что-то отталкивающее было в ее крючковатом носе, в пробивающихся черных усах над верхней губой, в колючих глазах. Кожаное пальто и замшевые сапоги смотрелись на ней как-то нелепо и неестественно. Ей бы больше подошла ступа и костяная нога. Она явно рассматривала меня, причем не в упор, а смотрела на мое отражение в камне, в камне перстня, который был надет на ее указательный палец.
Я тоже посмотрел на камень. Мой взгляд застыл. Да и сам я был больше похож на библейский соляной столп. В камне отражалась абсолютно нагая очень красивая молодая женщина, ничем не похожая на старуху, разве что, небольшая щеточка жестких усов над верхней губой, что говорит о неимоверном сексуальном темпераменте их обладательницы. Да, немаловажная деталь, под левой грудью изумительно правильной формы была черная родинка в виде сердечка, которая поднималась и опускалась в такт дыханию, вызывая неимоверное желание. На миг мне показалось, что мои губы отделились от лица и поплыли по вагону, чтобы прикоснуться к этому чуду.
Мне стало жарко. С трудом оторвав взгляд от камня, я посмотрел на старуху. Казалось, она отчетливо понимала, что со мной происходит. Ее рот искривился в подобии улыбки. Чтобы скрыть неловкость от охватившего меня возбуждения, я поставил рюкзак на колени и снова посмотрел на камень. Нагая красавица манила, ее кожа была шелковиста как пергамент, ждавший опытного каллиграфа, а погружение в лоно обещало невидимое блаженство. Я утратил ощущение времени и пространства, и стал ощущать запахи: пахло лесом и весной. Я вдруг вспомнил маму – живую и молодую, из глаз потекли слезы. Инстинктивно приложив книгу к лицу, я вдруг услышал, что старуха громким шепотом ругается матом. Людей в вагоне добавилось, но когда и где они вошли, я не помнил. Старуха зло смотрела на меня, на ее руки были надеты варежки грубой вязки.
 Ноги плохо слушались меня, но, как только поезд остановился, я вышел из вагона и сел на стоявшую на перроне лавку. Хотелось курить. Все, что только что со мной произошло, походило на дурацкую сказку про Ивасика-Телесика или белых лебедей, но иного объяснения не было – я встретил ведьму. Такую обычную деревенскую ведьму, которая от скуки наводит порчу на соседский скот, или, пользуясь терминами двадцать первого века, мешает передовому фермеру выполнить квартальный план по сбору конопли. Потешаясь над самим собой, я все-таки плюнул три раза через левое плечо, и пошел к эскалатору.
- Да, дружок, ты или перепил или недоспал,- пробурчал сам себе под нос. Лучше бы недопил или переспал с кем-нибудь.
И я снова отчетливо увидел родинку в виде сердечка.
Рубли на доллары я поменял без особых приключений, если не считать того, что в обменный пункт в момент, когда я пересчитывал купюры, отворилась входная дверь, вошел охранник, и купюры порывом ветра разнесло по всему небольшому помещению. Чертыхаясь, я собрал их и положил в портмоне.
В суете рабочих дней я практически забыл о воскресном приключении, но в среду поздно вечером мой любезный кредитор мне о нем напомнил: он пытался положить деньги, которые я ему привез, в банк, но попал в пикантное положение-все купюры оказались фальшивыми. Я извинился и пообещал на утро привезти другие банкноты.
Потом поцеловал мамину фотографию и положил под подушку, рядом с лежащим томиком стихов Александра Сергеевича, томик Кастанеды